Благодарю тебя, судьба, благодарю! Гражданская лирика - Владимир Полосков

Догорает моя заря,
и темнеет край неба синий.
Эту жизнь я прожил не зря,
в той стране, что зовут Россией.

Я один из её сыновей,
что она, как могла, взрастила.
Для меня нет страны милей,
чем такая, как есть, Россия.

По просторам её я шагал,
для меня она всюду красива.
Здесь любовь я свою повстречал,
к той, что тоже любила Россию.

Здесь я горе и радость познал.
Здесь друзей моих смерть уносила.
Я бы все за неё отдал,
лишь бы только жила Россия.

Догорает моя звезда
и на небе светит вполсилы.
Близок час, я уйду навсегда
в твою землю, моя Россия.

Отражается Зимний в Неве.
Скачет всадник на медном коне.
На Васильевском чайки кричат:
Петербург, Петроград, Ленинград.

Здесь не сходит на небе заря.
Здесь прошла моя юность не зря.
Память в сердце о том берегу 
Петроград, Ленинград, Петербург.

Здесь разводят мосты над Невой.
Шпиль пронзил небо тонкой иглой.
Купола в позолоте горят 
Петербург, Ленинград, Петроград.

Без тебя вся Россия не та,
её гордость, её красота.
Город труженик, город солдат 
Петербург, Петроград, Ленинград.

И гуляет на Стрелке народ.
И в двенадцать часов пушка бьёт.
И прохладой манит Летний сад 
Петербург, Ленинград, Петроград.

Пусть века над тобою летят
и «Авроре» уже не стрелять.
Хватит нам революций и бурь 
Ленинград, Петроград, Петербург.

Здесь сердце бьётся снова радостно,
как будто над землёй паришь.
На башне Эйфеля трёхъярусной
смотрю с восторгом на Париж.

Так вот какой ты, город каменный!
Не зря ты всех к себе манишь!
Любовью искренней и пламенной
я полон весь к тебе, Париж.

Здесь как-бы два смешалось времени:
ты свято прошлое хранишь,
и все твои вперёд стремления
ты открываешь мне, Париж.

Здесь всё как будто мне знакомое,
но тайн немало ты хранишь.
Пусть я в гостях, далёк от дома я,
но не чужой ты мне, Париж.

В размахе, шуме, вечной праздности
ты здесь историю творишь.
И ты силён. Нет места слабости.
И так прекрасен ты, Париж!

На башне Эйфеля в волнении
стою я выше всяких крыш.
Готов склониться на колени я.
Сбылось! Вот предо мной Париж!

По миру ездил я немало,
любил повсюду я бывать.
Раз заглянул я в Монте-Карло,
в рулетку чтобы поиграть.

Скажу: красиво, нету спору,
так, как бывает лишь в кино.
Дворцы и вилы лезут в гору,
и манит всех там казино.

Народ здесь бродит всякой масти,
но вряд ли пролетариат.
Кипели и кипят там страсти
уже который год подряд.

Здесь принцев, лордов, президентов
игра за стол один свела.
Ворьё же, пользуясь моментом,
творит обычные дела.

На стол, в квадраты исчерченный,
где бросить фишку  всё равно:
на красный цвет или на чёрный,
или поставить на зеро.

Удача вроде всем доступна.
Игра, как дважды два, проста.
Но у двоих из нашей группы
стащили загранпаспорта.

И всё понятно сразу стало,
не стоит рот там разевать.
Такое вот то Монте-Карло,
но коль пришёл, надо играть.

Здесь берег дугой
играет с волной,
Лазурные дали
и парус стрелой.
Мне это не снится.
Красавица Ницца,
прекрасная Ницца.
Ну, вот я с тобой.

Здесь горы покаты
и ярки закаты.
А море и небо
друг друга синей.
Но как не влюбиться
в красавицу Ниццу.
в прекрасную Ниццу,
что стала моей.

Здесь ласковый вечер
огнями расцвечен.
И дышит прохладою
воздух ночной.
Я буду стремиться
к тебе возвратиться.
Красавица Ницца,
я буду с тобой.

Стою я у развалин Колизея
и не во сне, а зримо, наяву.
Среди толпы на древности глазея,
осуществляю давнюю мечту.

Какой тут век? Неужто самый первый?
И нет ещё спрессованных времён.
И Древний Рим ещё совсем не древний,
величием и славой упоён.

Им так хотелось ярких, острых зрелищ,
чтоб был в восторге и вопил народ:
«Пусть гибнет тот, кто был сегодня немощь,
а победитель завтра пусть умрёт.

Здесь плоть людскую люто рвали звери,
и раб пронзал безжалостно раба.
И по обычаям языческой их веры
горячей крови жаждала толпа.

И возбуждала их кровавая потеха,
и радовал на сцене зримый ад.
Был Колизей вершиной их успеха,
а за вершиной следовал их спад.

Разграбленный потом безжалостно веками,
презревший суету ушедших стольких дней,
как великан стоит он перед нами:
красивый, гордый и уставший Колизей.

С тревожной печалью, на траурной ноте
гудит над страною незримый набат.
Погибла подложка на Северном флоте
и сто восемнадцать безвинных ребят.

Так где же ты был, покровитель Никола?
И всё ли продумал наш гросс-адмирал?
Куда подевалась державная воля?
И кто нам с экрана бессовестно врал?

Мы флотом военным гордились извечно
и множили славу ушедших отцов.
Металл стал дороже, чем жизнь человечья.
Так, значит, наш флот побеждать не готов.

Военная служба сегодня не в моде
Едва прозебает служивая рать.
Страну растащили под крик о свободе.
Оставили флот самому выживать.

Теперь и для флотских поищут деньжата.
Скребёт по сусекам товарищ Минфин.
Почти по три тысячи кинут на брата
за право остаться в пучине глубин.

Объявят, как водится, кто виноватый.
И смерть моряков прировняют к рублям.
Но кто-то останется снова на вахте,
уйдёт в автономку к чужим берегам.

Снимите, ребята, свои бескозырки,
спустите на штоке Андреевский флаг.
Сегодня Россия справляет поминки
и служат молебны в российских церквах.

Ждать судного дня остаётся не долго.
И этот день близок. Вот-вот подойдёт.
Безумных землян развелось уже много.
И стал неизбежен того дня приход.

Осталось всего лишь минуты четыре.
Быть может, продлят их ещё на года.
Земляне хотят сделать всем харакири.
Да так, что исчезнуть потом навсегда.

И в пламени адском, своих рук творения,
страдать будет в муках планета Земля.
И нет у землян никакого спасения.
Такая им выпала, видно, судьба.

Когда же погаснет то адское пламя,
наступит, быть может, и год нулевой.
И жизнь на Земле не спеша возрождая,
На новом ковчеге появится Ной.

Времена нынче стали не те.
На душе пустота и истома.
И страдает в смертельной тоске
секретарь заводского парткома.

Всё ведь было когда-то ладом:
кабинет, протоколы, отчёты.
Заседал регулярно партком
и в обкоме всегда был в почёте.

Уваженье в глазах работяг.
И в кругу самых близких попойки.
А кто против  тот классовый враг,
ему место на северной стройке

А теперь кто? И жить ему как?
Не уйдёшь ведь, как раньше, в подполье.
А вокруг несусветный бардак,
утопает страна в алкоголе.

Остаётся судьбу свою клясть
и терзаться душевною мукой.
Не вернуть ту, ушедшую власть
и тот строй, что легко так профукал.

Вот друзья. Так умеют ведь жить,
все давно при деньгах и во власти,
и готовы хоть с чёртом дружить,
лишь бы только в козырном быть месте.

Твердолобый, как каменный Маркс.
В убежденьях несокрушимый.
Он бы к стенке поставил всех нас,
если б только ему разрешили.

В тихом парке скульптур
будто с детства знакомого Осло,
где от викингов грозных
остался в истории след.
Чисто. Мирно, Спокойно.
И кажется даже всё просто.
Всем понятно без слов,
что хотел нам сказать Вигеленд.

Человек. Всё о нём,
нашем общем житье человечьем.
Многогранно безмерный,
бесценный алмаз бытия.
Всё застыло и живо.
И жить здесь намерено вечно.
И мне кажется, кто-то
похож даже чуть на меня.

Серый твёрдый гранит.
Потемневшая с проседью бронза.
Сколько тел и движений?
И сколько здесь разных идей?
Все привычные в жизни
и все необычные позы.
Только нет одиноких,
уставших от жизни людей.
В той симфонии камня
всё чаще звучит одна нота.
Поначалу чуть слышно
и кажется где-то в груди.
И не сразу поймёшь:
отчего, почему, для кого-то?
А потом озаряет 
то звук здесь живущей любви.

В этом мире скульптур,
здесь под сереньким небом стоящих,
бродят люди живые.
И разницы, в сущности, нет.
Поменяться б местами.
Но нет. Не дано настоящим,
а застывшим века
подарил здесь стоять Вигеленд.