Воздушный колокол. Книга стихов - Елена Игнатова 4 стр.

Мне никогда не вернуть перепелок в полях
(влажный их куст, возникающий сразу на взлете),
шороха ночью в сарае и детям на страх
россказней про кабанов на заросшем болоте.

Бабка учила письму на коротком письме,
путались мамины строчки, и все-то мне снилось:
невод волос ее темных, и слово ко мне,
слово любви искалеченным золотом билось.

Старое русло моя заливала судьба,
ствол кровеносный полнился помнящей кровью
Братьев моих голоса, бабок моих ворожба
что вы сулили, сойдясь по ночам к изголовью?

Невозможного нить звук высокий и плоский,
осыпается в храме буддийском известка,
или облако рвут золотые иголки,
или жизнь закатилась в звенящую щелку.
И мучительны сны: золотые погоны,
и блокады чумные сугробов бубоны,
горожанок покатые плечи в клеенке,
эти гари, туман, звук высокий и тонкий.
Задержи за щекой бубенец говорящий
да дыханием сбрось рябь с каналов блестящих,
покачусь, прозвеню, принимая, переча,
ледяным цветникам твоих храмов навстречу.

Человека сиротство
За больничной стеной.
Есть печальное сходство
Между птицей и мной.
Бродят темные птицы
По ключицы в снегу.
До земли опуститься
Я теперь не могу.
Я кружу возле окон
На втором этаже.
Птицам в снеге глубоком
Не подняться уже.

И печальный комочек
Оперенье и плоть
Под карнизом бормочет,
Чтобы сон побороть
Ах, больничной охране
Благодать в декабре.
Тихой птицы дыханье,
Тихий час во дворе.

Коловращенье воздуха и толп,
особенное у больничных окон
Свет мертвенный, метели яркий столп
передо мной на улице глубокой.

Гляжу с утра сквозь мутное стекло
на чудо общего передвиженья:
шагает человек без напряженья,
ему не больно и не тяжело.

Плывет автобус с теплым животом,
движенье у лотка вихреобразно,
и все это безмолвно и прекрасно.
И я я тоже миру сопричастна,
в халате сером. С воспаленным ртом.

Русской сказки гусиные крылья
нам такое сулят изобилье,
что и воздух покажется вкусен.
Бедной сказки домашние гуси,
Конашевича мир шерстяной
нас помирят надолго с зимой,
с переездом в трамвае холодном
и с зарей над каналом Обводным.
Мой любимый над сказкой склонен,
Петроградский район за стеклом,
на восточный манер испечен
то-то пряничный, то-то смешон.

Из самой глубины бухгалтерского дня
Из плотных атмосфер чернильных испарений
Глаза закрою и сорвет меня
В страну анисовки, с погожий день осенний.

Сквозь толстые пласты хозяйственных забот,
Сквозь перекрытья пролетаю выше:
Чердак, железо кровельное Вот
очнуться и вздохнуть. Уже нагрелась крыша.

Вниз погляжу хозяйки у лотка,
построясь буквой «Г», скупают помидоры.
Смешавшись с запахом парного молока,
Ко мне доносятся прохожих разговоры
О том, что урожай прекрасный в этот год
На яблоки Они полезны для желудка.
С соседней крыши драный серый кот
Не хочет уходить уже вторые сутки
Пригрелся, милый
Я ему кивну,
Он мне зевнет, он поскребет за ухом.
И, свесив головы,
Глядим на райскую страну
Анисовки и щей, подобны сонным мухам.

Вот кольцо с малахитом. И в каждой прожилке зима.
Я гляжу в эту плоскую твердь, холодея сама
знал ли ты засыпанье, не чающее воскресенья?
Перетянуты бедра суровою ниткою сна, коченеет язык,
и в гортани черно. И не мой ли счастливый двойник
обретает наутро нестойкое раннее зренье?

А еще в малахите моем незлобивая смерть:
белоглазые щелки и черно-зеленая твердь,
знаки тленья и плесени. Но безупречна огранка.
У моей ли судьбы во все очи лазурь без зрачка?
Щедро дарит она, а в конце ледяного щелчка,
как ударом ствола добивают подранка.

Перегонкою крови в слова не избегнешь земли,
не взойти в небеса в изумрудной горячей пыли,
только камень и кровь, и спокоен стрелок на охоте
Я гляжу на кольцо. Сколько жилок белесых пришлось
на зеленое поле его изглодали насквозь,
как прозрачные черви в своей потаенной работе.

Из мира теней, тенет
дому и граду привет,
где ангел и месяц вместе
вплывают в закатный свет.

Латник в часовне спит,
в лавре от свеч тепло.
Мир тебе, Гром-гранит,
сонной реки стекло!

И отзовется: «Нет,
нет твоей тени здесь».
 Есть,  отвечаю,  есмь.
Здешней судьбы замес,
полость истлевших лет.

 Ты обернешься?
         Нет.
 Ты обернешься.
         Нет.
 И в городе своем
увидишь яркий свет,
почуешь едкий дым
пылает отчий дом.
О горе вам, сады
Гоморра и Содом!

 Не обернусь. Святым
дано соблазн бороть.
По рекам золотым
несет меня Господь.
 По рекам золотым
несет тебя Господь,
а там орёт сквозь дым
обугленная плоть.
 О чем ручьи поют?
 Там пепел и зола.
Над ангелом встают
два огненных крыла.

 Они виновны.
         Так.
 Они преступны!
         Так.
На грешной наготе
огня расправлен знак,
ребенок на бегу
багровая звезда
Ты плачешь?
         Не могу
Всем поворотом:
         Да.

Пусть доплывет пловец,
и ты избегни ночи,
сверкающая капля мира стрекоза,
пусть слезы вызывает на глаза
воды блистанье талой из обочин,
сиянье острия в руке косца.
Я славлю полноту и онеменье
полей, раскрытых небу в октябре,
рождение ребенка на заре,
момент, когда застыло на ребре
прекрасной жизни зрелое мгновенье.

Овраги да буераки,
огни отдаленных сел,
старческое лицо собаки,
а под вечер
веселые разговоры,
жуки и два огонька,
сена пахучий ворох,
в тумане то ли река
шумит, то ли вдали
машины мимо прошли.

Итак, поговорим, поговорим,
о том, что днем в лесу видали дым,
о трудоднях, и как живут в народе,
и что бывает странного в природе,
о будущем И каждая судьба
уже ясна и выдает себя.

Нас было шестеро, мы были вшестером
в гостиной с перепачканным ковром,
казался ворс проросшим из паркета,
но нас не удивляла странность эта,
как будто дом животным был вполне,
и мы качались на его спине.

В прокуренной и желтой полумгле
шесть судеб засветились на столе,
когда гадали мы, на свечи глядя,
чье пламя всех скорей на дно осядет.

Давно уже погасли пять огней,
моя свеча горела все темней,
и я пережила в одно мгновенье