О себе и судьбах. Стихи и поэмы - Аркадий Петрович Воеводин

Разливаясь в морозы сонливые,
На верхушках кострами горя,
Пробуждая миры говорливые,
Колыхалась над бором заря.

А внизу, там, где мхи потревожены,
Где мороз серебра наковал,
С молодой копалухой пригожею
Бородатый глухарь токовал.

Он горел полудёнными жарами,
В песню выткал сердечную сласть,
Чтоб в изящной подруге пожарами
Разлилась глухариная страсть.

Чтоб птенцами трепеща под кронами
В их бровях отпылала весна
А по лесу хрустальными звонами
Слёзы счастья роняла сосна.

В плотной куртке пепельного цвета,
Со свинцом охотничьих сапог
Ухожу за выцветшее лето,
Ухожу тайгою, без дорог.

Пусть судачат деды-домоседы,
Что былой охоте не бывать,
Что в тайге бродить  пустое дело,
Ноги бить да время убивать,

Им бы с лесом быт в запанибратстве,
Не понятен им язык тайги.
Я иду искать своё богатство,
Запросто, не меряя шаги.

И найду его, уйдя за топи,
На безлюдных, мшистых берегах,
Где грибов нетронутые копи,
Кедры шепчут сказки А во мхах,

Капли самоцветов настоящих,
Россыпи, рубиновых на цвет,
Чуть прозрачных, сочных и манящих,
Ягод клюквы, выпивших рассвет.

Надышусь дурмана хвойной чащи,
Прокопчусь в дыму ночных костров,
От того и радужней и слаще
Мой восторг от сумрачных боров.

Но уже под утро стынут ели,
А душа, пронзительно светла,
Так не хочет в круговерть недели,
В сутолоку, гам, и блеск стекла.

«Подгорничное»  посёлок на болоте,
И сюда, в забытый Богом край,
Я хожу с ружьишком по охоте,
И считаю, это место  рай.

Здесь жируют зайцы, бродят лоси,
Царство глухарей, медведей, лис
Только всё ж, в мою рябую осень,
Околдует рябчиковый свист.

Зазовёт в еловый бор высокий,
Заманит в овраги и ложки,
Где речушки пьют земные соки,
И стоят, задумавшись, стожки.

Притаюсь у ёлочки лохматой,
Запою, нежнейший, позывной,
И вольётся в пересвист пернатых,
В гомон леса, томный голос мой.

И ко мне, избраннице лукавой,
Позабыв прекраснейших певиц,
Подлетит, подсядет величаво,
Глаз кося из розовых ресниц,

Страстно, очарованно, влюблённо,
Глупый рябчик. И, в ответ на зов,
Меж ресниц еловых, неуёмно,
Задрожат глазки моих стволов

Тих и светел голый березняк.
Павший лист, слегка, блестит росой.
Из-под ног заспавшийся беляк
Брызнул к юбке ёлочки босой.

Грянул выстрел, разодравши тишь,
Оглушил дремавший мир окрест.
Ах, косой, ужели не простишь,
Что свинцом утяжелил твой крест?

Дым растаял. Лес в дремоту сник.
Не спеша, как будто бы на бис,
Шёл к трофею
                           Вдруг взметнулся крик,
Детский плач пронзил седую высь.

Вмиг под сердцем жар захолодел
Где дитя?! Откуда он кричал?..
Дрожь трепала, двинуться не смел
Березняк, насупившись, молчал.

Шаг, другой
                       Как мир, порою, прост!
Заяц, видно, из последних сил,
Волоча по листьям алый хвост,
В страхе, обречённо, голосил.

Ты прости мне, заячья душа,
Я в лесных больницах не бывал
Словно пращур, миссию верша,
Палкой, бедолагу, добивал.

Как-то тихой, погожею осенью,
Забредя в непролазный пихтач,
Я заметил, в пробившейся просини,
На сушине мостится косач.

Видел, всё в нём созрело и выспело,
Страстью древнею сердце маня
Вздрогнул вечер над сколотым выстрелом,
Для него, для ружья, для меня.

Падал тетерев. С ломкими хрустами
Дрёма сухо слетала с ветвей.
Вечер таял над лесом без устали,
Оставляя мне редкий трофей.

И стоял я могучий, восторженный,
Над творением добрых богинь.
Он как будто уснул не тревоженный,
Лирохвостый красавец тайги.

В сердце дрожь шевелилась счастливая
Но увидел, (а мне б не смотреть),
Крик безмолвный в безмолвье тоскливое,
Крик в отчаянной жажде взлететь.

Боль пришла, всё ходившая около,
Стала явной, щемящей, живой.
Видела, видел, как крыльями хлопало
Неживое уже существо.

Стих, косач
                    Жизнь вернулась, кудесница,
Не давая подолгу грустить.
Кто сказал, что охота  безделица,
И нельзя в ней страдать и любить?

След ещё не успел остыть,
Значит он уже где-то близко.
Тяжесть неба нависла низко,
Так и хочется сесть и выть,
Но по следу идти  не рыскать,
Надо только суметь добыть.

В поле лижет позёмка снег,
Лижет в нос языком колючим
Запах следа горячий, жгучий,
Шире делает волчий бег.
Может это счастливый случай,
Может, будет ночной обед?

Лось устал, глубоки снега.
Он всегда уходить старался,
Но, бывало, с волками дрался,
Крепки были его рога
А теперь он волков боялся,
Хмурый вечер его пугал.

Тенью лося вожак настиг.
Был удачен прыжок могучий
Круп пронизало болью жгучей,
Зверь споткнулся, упала на миг
Лес качнулся, поплыл беззвучно
Горло резал голодный клык.

Понял, старость пришла давно,
Как пришла  не заметил просто.
И тоска охватила, остро,
Память вёсен, счастливых снов,
Даль тайги и цветущий остров,
И подруги блаженный зов.

Лес печально шумел в ночи,
Свой трофей свежевали волки.
Падал снег, но уже не колкий.

Лес, осенний, тихонько ворчит.
Грустно видеть от жизни осколки,
Но душа, почему-то молчит.

Для всех я заурядный неудачник.
Смеются: «Распашонка  не душа,
Живёт беспечно, как заядлый дачник,
Живёт, и не имеет ни шиша».

Пусть будет так. Мне много и не надо.
По мне  я даже сказочно богат.
Люблю тайгу и мне за то награда 
Таежные глухие берега,
Безвестных речек карие затоны,
В глубинах камышей утиный кряк,
Морзянка дятла в алых всплесках кроны,
Бой глухарей  весенних забияк.
А лес зимой?..
                        У стога, на делянке,
Застенчиво распишется беляк,
И, с первым золотом, взрывая снег полянки,
Тетерева украсят березняк.

Зима в лесу! А солнце!
                                      Свежесть студит,
Рисуют мыши бусы на снегу
Я очень жаден, ошибались люди,
Ловлю, хватаю радость на бегу.
И всё мне мало, что-то гонит, будит
Но чудится мне, будто я в долгу
Мы все в долгу, да только часто люди
Сокровищниц души не берегут.

Тайга пропала, друг, моя собака,
Пропала год назад, но до сих пор
Я помню день, когда как мальчик плакал.
Её глаза мне снятся, как укор.

И в этом кротком, долгом карем взоре,
Огонь, давно отпевших нам, костров,
Плывут туманы, и томятся зори,
И бег лосей, и взлёт тетеревов.

В них всё, что было, и о чём мечталось
А нынче, в чьей-то, тесной конуре,
За миску супа, из всего, осталось 
Облаивать заборы во дворе.

Он не родиться, ну, просто не мог.
Мать немудрёной породы
Им разрешилась Свидетели  Бог,
Бог и законы природы.

Вырос как тень. Одинок и уныл,
С роду уюта не зная,
Он лишь скулил или жалобно выл,
Но никогда не залаял.

Был откровенно приветливый пёс,
Только не ведал бедняга 
В жилах он кровь беспородную нёс,
И назывался: «дворняга».

С доброй надеждой любил наперёд
Всех, кто б ни шествовал мимо.
Ждал, может, кто-то его позовёт,
Может быть, даст ему имя.

Только его неухоженный вид
Многих пугал, как проказа.
Был он нередко мальчишками бит,
Но не залаял ни разу.

В сердце его наводили сполох
Всякие  разные люди
Мясо подбросили: «Жри, Кабыздох.
Жри, тебе досыта будет».

Счастье без меры На снежной заре,
Голод не знает отказа.

Тихо сдыхал на широком дворе,
Зло не облаяв ни разу.

В коротеньких, потрёпанных штанишках,
Держа ручонкой прутик между ног,
Небесными глазёнками, мальчишка,
Мои глаза поймал и, вдруг, изрёк:
«Мой папа!..». Замер.., видно, ждал улыбки,
Ища в моих глазах свою тоску.
С надеждой, не спеша, привстав на цыпки,
Готовый в руки брызнуть по песку.

Душою желторотой замирая,
(Лет трёх, сопливый, белобрысый чуб),
Он словно нищий ждал у двери рая,
И шмыгал носом, слизь, сгоняя, с губ.
«Мой папа»,  повторил, и, вдруг осёкся 
В глазёнках дым погашенных свечей
И этот, молча, от него отрёкся
И этот не его, но чей-то.
                                        Чей?!