Он был очень суров. Андрей Молотов признавал лишь полное к себе подчинение всех домочадцев, и никто ни разу и ни в малейшей степени не позволял себе ослушаться его или хотя бы попытаться проявить свою волю. Он держал семью более чем в ежовых рукавицах, и любое непослушание наказывал сразу же и беспощадно. Его брови почти всегда были соединены на переносице, отбрасывая большую тень на глаза и без того темные, а густые волнистые волосы с проседью в моменты гнева начинали торчать во все стороны, придавая этому человеку еще более зловещий образ. Тонкие губы сжались в едва заметную полоску, прямой нос с большими ноздрями стал трепетать и с жадностью хватать воздух, мужчина встал из-за стола и, забыв о своем высоком росте, чуть не сшиб единственный фонарь.
Женщины и дети вздрогнули и только старший сын Михаил, который походил на отца, словно зеркальное отражение, сидел не двигаясь, но приняв то же грозное выражение.
Александра! еще оглушительнее заорал Андрей, собравшись двинуться за дочерью.
В комнате затопали каблучки, и девушка сразу же вернулась в кухню. Она остановилась у порога, держа в руках уже пустую тарелку. Голова ее была гордо вскинута, большие глаза сверкали не менее гневно, чем у отца, а волосы, выбившись из-под платка, казалось бы, насмешливо пародировали отцовские, тоже расположившись в беспорядочном направлении.
Надя что-то испуганно прошептала, косясь на сестру, а мать повисла на руке у мужа, приготовившись его остановить.
Да, папа? как ни в чем не бывало, ответила Саша. Я уже доела. Спасибо. Было очень вкусно.
Как ты посмела встать из-за стола?!
Мне надо было вытереться, ледяным голосом ответила девушка. Не очень то приятно, когда в лицо брызгают супом.
Этим вечером отец ее высек. Он бесцеремонно задрал юбку своей пятнадцатилетней дочери и несколько раз очень больно ударил ее ремнем. Саша из принципа не проронила ни звука. Когда экзекуция была закончена, ее глаза встретились с глазами отца, и не будь этот человек настолько недалек и костен, он понял бы, как сильно она его презирает.
Поздно вечером, когда все легли спать, Надя, сгорая от жалости к младшей сестре, пыталась давать ей наставления.
Будь терпеливее. Ничего бы не случилось.
А что случилось?! высокомерно ответила Саша, лежа возле сестры на тесном, узком топчане и злобно кутаясь в старое одеяло.
Отец так разгневался
Что он еще умеет, этот мужлан!
Тише! встрепенулась Надя, кладя ладонь на губы сестре, и приподнялась, проверяя, раздается ли храп Миши в метре от них, за тряпочной ширмой. Уф! вздохнула она, слыша, как парень прорезает воздух громкими звуками.
За тонкой деревянной перегородкой, отделявшей одну комнатушку от другой, тоже раздавался оглушительный храп.
Надоело уже это терпеть! снова взбунтовалась Саша. Это несносно.
Что?
Как можно нормально выспаться возле них?
Саша что делать?
Я не хочу скоро стать как мама. Она еще молода, а выглядит, словно она наша бабушка. Я чувствую, что не выдержу той же жизни
Нечего делать, спи. Мы не вольны над всем этим.
Тебе ведь тоже плохо!
Я смиряюсь, вздохнула Надя.
Саша кипела. Она часто не могла заснуть, горя от злости, тем более мучительной, что понимала все ее бессилие. Она ненавидела отца и старшего брата, презирала мать и сестру, а младшие братья внушали ей неприязнь и раздражали хотя бы одним своим видом. Саша ненавидела их шалости, их детские стоны и крики по ночам, вообще их наличие в семье, справедливо полагая, что без них в доме было бы и больше денег и больше еды.
Семейство Молотовых очень сильно нуждалось, хоть работа и была почти у всех. Но деньги отдавали отцу, а Андрей, приверженец большевистского движения, нередко употреблял большую их часть на нужды своей партии и помощь соратникам. Он, Михаил и девушки работали на заводе, мать сидела на хозяйстве и с младенцем, Дима, скорее для порядка, и в общем, кое-как, посещал по утрам начальную школу, но чаще всего сбегал с уроков и пытался зарабатывать то тут, то там, иногда успешно и, принося домой копейку-другую, разрывался от гордости, удостоившись похвалы отца.
Никто не перечил Андрею, только Саша осмеливалась время от времени выказывать недовольство, за что немедленно получала взбучку. Никого отец не лупил столько, сколько ее. Девушка полагала, что заслуживает лучшей доли, лучшей семьи, лучшего образа жизни, она хотела иметь свои деньги, но отец забирал у дочерей все, до последней копейки и только матери разрешалось распоряжаться частью семейной казны в хозяйственных целях. Мужу она должна была предъявлять список расходов. Все это Саша находила полнейшим бредом и издевательством, она изо всех сил хотела вырваться из этого болота, но не знала как. От отчаяния ей порой не хотелось жить. Она думала о том, чтобы убежать из дома, но, полагая, что многочисленные знакомые ее отца, которые живут по всему городу, обязательно найдут ее, отбрасывала эту мысль, еще больше проклиная мать за то, что та ее родила. Девушка завидовала двум своим сестричкам, что родились после Димы, но умерли, еще не дожив и до года. Лучше бы и она оставила этот мир от какой-нибудь болезни.
Сегодня было воскресенье единственный выходной день, а завтра опять на завод. Саше хотелось плакать. Она ненавидела рано вставать, ненавидела гнуть спину у станка в обществе целой толпы шумных женщин, ненавидела уставшей приползать домой и там еще работать, обслуживая своих же мужчин и саму себя. И помимо всего этого отдавать все деньги отцу, не оставляя себе даже двух копеек на конвертик конфет. А какие конфеты едят богачи? Да еще ежедневно! И не встают рано. Не портят нежные руки, не губят молодость.
Саша вспомнила сегодняшнюю газету. Она нашла ее за воротами и быстро спрятала, чтобы отец и брат не застигли ее за чтением «буржуйской хроники», как они это называли. Андрей и Михаил свирепели от одного только слова «светский», их было не унять. Однажды Саша погорела с такой газетой. Она разглядывала изображение какой-то богатой дамы и Андрей, поймав ее, сильно выпорол, «отучая» интересоваться красивой жизнью.
Лежа на топчане возле сестры, греясь больше ее теплом, нежели одеялом, Саша отвлеклась от грустных мыслей, вообразив вдруг себя знатной госпожой, разодетой в шелка и бриллианты, сидящей в изысканном экипаже. О, как бы ее это украсило! Как бы позеленел от злости отец!
Жить той жизнью! Быть аристократкой, говорить по-французски, ездить на курорты, ходить в оперу, кушать в ресторанах, а кавалеры все в белых перчатках, не то, что парни с завода, с мозолями и шрамами, вечно озабоченные и злые, уставшие и голодные, да еще со щетиной, будто бродяги или бандиты. Подумать только, и ведь рядом с таким мужланом пройдет вся ее жизнь, и она состарится раньше времени от множества хлопот и бесконечных родов, в бедности и жалкой лачуге.
Нет, Саша полагала, что рождена для иной жизни. Большей частью ей об этом говорило ее же отражение в зеркале. Когда она к нему подходила, на нее смотрела девушка совсем не батрацкой внешности, а напротив, юная особа, весьма изящная и утонченная, какие обычно бывают дочками графов, крупных чиновников, невестами богатых и знатных кавалеров. Да, Саша была очень красива. Золотистая блондинка с волнистыми локонами, она не походила ни на отца, ни на мать, ни на кого-то из братьев, ни на сестру, она, на фоне их бледных лиц, выглядела солнечным лучиком, розовым персиком, с округлыми девичьими щечками, тонкой, почти осиной талией, плавными линиями бедер, плеч. Ее тонкое, нежное, идеально правильное лицо, не испорченное ни единой веснушкой, ни единой родинкой или пятнышком, невольно притягивало взоры, а синие, как весеннее небо большие глаза способны были то метать молнии, то, если угодно, согреть или поиграть лукавыми бесенятами. К пятнадцати годам стало совершенно ясно, что Саша будет редкой красавицей, хотя и в детские годы многие называли ее ангелочком. Надя тоже считалась красивой, и Саша замечала, как многие парни пытаются сблизиться с сестрой. От мысли, что скоро они начнут одолевать и ее, девушка приходила в ужас.
ГЛАВА 2
Как всегда, ее разбудили еще до зари. Это был для Саши самый ужасный момент символ того, что начинается очередной день, полный осточертевшей рутины, усталости, присутствия вокруг давно опротивевших лиц и криков отца, постоянно чем-то недовольного. Вот, сейчас она встанет, умоется ледяной водой, съест скудный завтрак, наденет свои лохмотья и вместе со всеми отправится на завод, где проторчит двенадцать часов среди гудящих станков, пыли и орущих сотрудниц. А потом еще парни из соседских цехов, встречая девушек после работы, станут глупо заигрывать и с ней тоже, да обижаться в ответ на откровенное Сашино презрение. Она этого даже не скрывала. Ее тошнило от них, от их простоты, граничащей, по ее мнению, с тупостью, от их батрацких манер и таких же внешностей, от всего. В отличие от сестры Нади, Саша вела себя слишком резко.
Путь от дома до завода был недлинным. Семья проходила его минут за десять. Саше всегда хотелось, чтобы эти десять минут длились вечно или хотя бы, по их прошествии, она увидела вместо завода его руины.
Но ткацкая фабрика стояла и даже процветала, чего впрочем, нельзя было сказать о ее работниках.
Как раз положение работников наиболее беспокоило Андрея Молотова. Даже больше, чем положение собственной семьи. Целью своей жизни он считал защиту рабочего класса и использовал малейшую возможность чего-нибудь в этом добиться. Отчасти бедственное житие Молотовых было его прямой провинностью, поскольку, попав за свою жизнь почти во все черные списки, как бунтарь, заговорщик и агрессор, даже отсидев срок в тюрьме за подстрекательство к забастовке, он уже не мог найти себе прибыльное место и был вынужден работать при дочерях в соседнем цеху, в красильне, вместе с Михаилом, который, следуя во всем наказам отца, снискал себе не менее вызывающую репутацию. Фамилия Молотовых была хорошо известна в некоторых кругах. Особенно среди таких же бунтовщиков и полиции, которая их отлавливала. К ним домой нередко являлись представители власти, если был повод заподозрить в чем-либо Андрея и Михаила. Отец с сыном встречали их с плохо скрытой ненавистью, а Наталья, Надя и Дима в эти моменты дрожали от страха. Одна лишь Саша оставалась спокойной и, стоя в углу, еле заметно посмеивалась.