Нет, нет, сердешный, нам молочка не надо. Ступайте себе с богом.
Открывай уже! Клоун, проворчал Стас.
Воспоминания о предыдущих поездках на картошку совсем не радовали Доброва: холод, глубинка, бараки, грубая работа. Впрочем, новость о поездке на сельхозпрактику оказалась неприятной не только для него. Половина преподавателей института, ознакомившись в конце августа с решением ректората, гласившим о том, что в колхоз в этом году едут все курсы, а также весь преподавательский состав, понеслась оформлять больничные, отпуска без сохранения содержания и прочие документы, освобождающие от экзекуции. «Проскочить» удалось немногим, ибо парторг МОГИФКа Печёнкин решение об освобождении принимал лично по каждому случаю.
Никаких больных мам и внуков-первоклассников не признаю, отказал Владимир Ильич ректору по хозчасти Блинову. У мам есть папы, а у детей свои родители. Так что поедешь, Сергей Сергеевич, в колхоз, как все. Заодно поучишься управлению хозяйством на селе. Глядишь и пригодится.
Блинов, пожелтевший и похудевший из-за срочного ремонта труб в общежитии и главном учебном здании, вяло мямлил про сорванный отпуск и плохое самочувствие. Но всё было зря. Освобождение от сельхозработ получили только два преподавателя вуза: у одного был нестабильный диабет, у второго онкология у супруги. Всем остальным было приказано явиться в назначенный день с вещами для отправки в колхоз. Каждый учебный год в стране всегда начинался первого сентября, и традиция эта не менялась, даже, если «Первый день знаний» выпадал на воскресенье.
В этом году он пришёлся на вторник. День обещал быть светлым и тёплым. Войдя в калитку, Добров прошёл к террасе перед домом. Здесь, на миниатюрном железном столике с витиеватыми ножками стоял чайник, в который, Стас это знал наверняка, Володя бросил листья чёрной смородины с кустов, что росли у забора. Стальнов, открыв ему дверь, вышел и сел в удобное кресло.
Добров, проходя мимо, наклонился к чайнику и потянул носом:
Балдеешь?
Балдею не то слово, Стас. Сижу вот и думаю: за какие такие заслуги господь позволил нам пожить в такой вот красоте?
Ну, тебе виднее, огрызнулся Добров.
Ты о чём это? в голосе Володи послышалось волнение.
Да ни о чём. Расслабься и принимай солнечные ванны, Стас смотрел простодушно. Стальнов смахнул со стола с крошки только что съеденного печенья, кивнул напротив себя:
Садись.
Потом. Сначала я в душ.
Иди-иди, а то Витёк, когда проснётся, залезет туда на час, это вышел на улицу ещё один из ребят Юра Галицкий. В противоположность друзьям он уже был одет по-походному: в широкие вельветовые брюки, старую футболку с рукавом до локтя и широким вырезом горловины. Его тупоносые ботинки с массивной подошвой, смотрелись, как обувь горных туристов.
Стас хлопнул Юре по подставленной руке:
Везёт же некоторым! И чего я не аспирант?
Кранчевский, единственный из проживавших на даче ребят не легкоатлет и не студент, впервые оказался объектом зависти Доброва. Учиться Стас не любил и всегда сетовал на «заумность» старшего товарища.
Зато ты студент третьего курса, готовый отбыть для выполнения задания партии и поработать во спасение Родины, десятиборец Галицкий трижды похлопал Доброва по груди. Он и Стальнов, студенты последнего, четвёртого курса, сообщению о поездке в колхоз были очень удивлены; обычно старшекурсников туда не отправляли. Но, в отличие от Стаса, Юра не унывал. Володя тоже отнёсся к известию спокойно.
Во спасение Родины от чего, Юрок? скривился средневик; накануне он выпил, и теперь у него неприятно ломило виски и щипало глаза от света.
От излишнего урожая, засмеялся Стальнов. Иди, страдалец, мойся. А потом Юрка нальёт тебе кофею в твою «мадонну», а ты будешь пить его, как Пульхерия Андреевна, оттопырив мизинец и вдыхая запах камелий.
Вот уж точно горе у тебя, Вовка, от ума. Начитался ты на мою голову. Пей свой чай с «можжевеловыми почками» и не подавись, Стас не любил, когда его подначивали. Кофе по утрам был для него тем ритуалом, без которого не начинался день. В их семье, в Пятигорске, его пили на террасе и непременно из красивых чашек. Так что три дня назад Стас привёз на дачу коробочку прекрасного молотого кофе и изящную чашку из домашнего сервиза «Мадонна».
Во спасение Родины от чего, Юрок? скривился средневик; накануне он выпил, и теперь у него неприятно ломило виски и щипало глаза от света.
От излишнего урожая, засмеялся Стальнов. Иди, страдалец, мойся. А потом Юрка нальёт тебе кофею в твою «мадонну», а ты будешь пить его, как Пульхерия Андреевна, оттопырив мизинец и вдыхая запах камелий.
Вот уж точно горе у тебя, Вовка, от ума. Начитался ты на мою голову. Пей свой чай с «можжевеловыми почками» и не подавись, Стас не любил, когда его подначивали. Кофе по утрам был для него тем ритуалом, без которого не начинался день. В их семье, в Пятигорске, его пили на террасе и непременно из красивых чашек. Так что три дня назад Стас привёз на дачу коробочку прекрасного молотого кофе и изящную чашку из домашнего сервиза «Мадонна».
Юра остановился на краю террасы перед красиво выложенными каменными ступенями.
Откуда тут камелии, Вовка? Тут камелиями и не пахнет. Тут пахнет черёмухой, жимолостью, ёлками и вот, цветами, десятиборец наклонился, притронулся рукой к астрам, стал осторожно отделять лепестки, заглядывая внутрь. Цветы посадили в деревянной одноколёсной тачке, оформленной как клумба. Спор между приятелями обычно затягивался, но сейчас Володя был не в том настроении.
Какая разница, от чего тут такой балдёж? Всё равно красотища неописуемая, Стальнов втянул воздух ноздрями, отпил из чашки и закрыл глаза. Криво улыбнувшись этим рассуждениям, Стас ушёл мыться. Галицкий скрылся с террасы, чтобы сварить ему обещанный кофе. Володя остался дышать ароматами осеннего сада. Вокруг пели птицы, оповещая о ещё одном начавшемся дне.
Дача Королёвых, на которую ребята заселились неделю назад, была откровенно богатой. Сам дом, большой бревенчатый сруб с добротной черепичной крышей, кружевными наличниками и ставнями под старину, впечатлял не столько, сколько участок при нём в сорок соток, изобилующий такими «декорациями», о которых обычные дачники понятия не имели. Дорогой земля здесь была всегда, не зря Малаховку называли «дачным раем столичных торгашей и мафиози». Дорожки, не из гравия и уж тем более не корявые земляные, а из светло-серого гранита, вели от ворот к террасе перед домом, влево к беседке и ещё в обход, где с северной стороны к дому примыкала большая утеплённая веранда из терракотовой глиняной плитки. Под нижней ступенью каменной лестницы, поднимающейся к передней террасе, цвели мелкие маргаритки. Навес над ней был односкатным, сезонным, натянутым на брёвна. Деревянные сваи красиво обвивал дикий виноград, вплетаясь в водостойкий тент.
Дорожка, ведущая к беседке, постепенно превращалась в туннель, образованный стенами, искусственно возведёнными из светлого камня в виде полусфер и облицованными гранитом в тон. Тут расщелины камней укреплялись ползучими традесканцией и плющом, из которых выглядывали васильки, петунья и герань. Под ними, на бордюрах, выложенных окатанными камнями, разноцветом полыхали неприхотливые мандариновые бархатцы, розовый мышиный горошек, фиолетово-синий котовник, посаженные в промежутках между травами, любящими солнце: раскидывающей ветки вербены и кучковатой овсяницы. Далее стена из камня переходила в живую изгородь из плотного кустарника манжетки и водосбора, в который вплетались вьюн и душистый табак. Изгородь заканчивалась аркой с ползучими розами, стоящей в двух шагах от входа в беседку. Зелёный яркий газон заменял привычные грядки. Ещё две дорожки, не основные, из сосновых кругалей, закатанных в бетон, проложили к сараю слева от ворот и к гаражу справа от них.
Нет, всё-таки есть разница между дачей и загородным домом, сказал Стальнов задумчиво, когда Галицкий появился с кофейной туркой и двумя чашками.
Конечно есть, Юра сел, разлил кофе по чашкам: Это, Вовчик, не дом, а целая усадьба. Молодцы хозяева! Только, я вот думаю, без опытного садовника тут не обошлось.
Считаешь?
Ну не Лариса же всё это высаживает, подстригает и удобряет?
Да, трудно представить её с тележкой навоза, Володя улыбнулся. Хозяин дачи Иван Борисович Королёв и его дочь Лариса жили в Москве. О девушке у Галицкого осталось впечатление как о весьма избалованной. Из дома вышел Стас, с голой грудью и махровым полотенцем вокруг бедер.
Садись, Руд Гуллит, уступил ему Володя кресло. Мокрые курчавые волосы Доброва напоминали косички темнокожего голландского футболиста. Стас, привычный к причудливым именам, какими его награждал Стальнов, хмыкнул. Володя взял со стола свою чашку и пустой чайник: А я пойду одеваться. Общий сбор через полчаса. Юрок, как думаешь, мне «Монтану» в колхоз стоит брать? крикнул он изнутри.