С той минуты, когда тяжело задвинулись ворота их вагона, и поезд тронулся, в ее сердце пустила свои первые ржавые ростки обида. Обиды на родителей: «Откупились мною. Васю пожалели», горько думала девушка под стук колес, набиравшего скорость поезда. «Отец даже не поехал на станцию, чтобы проводить. Откупился дочерью». Дома с родителями оставалось еще пятеро братьев и сестер от пятнадцати до четырех лет.
Их везли несколько дней. В вагоне стояла невыносимая вонь и духота. Но самое страшное это унижение, которому подвергались ехавшие в одном вагоне девушки и юноши. Для отправления естественных надобностей юноши выломали дырку в деревянном полу, и в первое время девушки старались загораживаться от парней «живой стенкой» или терпели до полной темноты, но со временем привыкли и перестали стесняться друг друга. Их поезд часто стоял на небольших станциях, и тогда охраняющие немцы выдавали им немного хлеба и брюквенный суп, от которого первое время болел живот. Но и к этому «скотскому» вареву молодой организм привык. Мария помнила, что еще на их «родовых» землях работники выращивали этот овощ на корм скотине.
Глава 3
Наконец их товарный состав с «живым грузом» прибыл в Германию. Их под громкие крики «Шнель! Шнель!» выгрузили из вагона и колонной повели на вокзал. На выходе из вокзала колонну разделили на юношей и девушек и повели на пересылочный пункт. Их привели в одноэтажный кирпичный барак, больше похожий на конюшню, с тесно стоящими в два ряда железными четырехъярусными кроватями. Мария выбрала себе место в углу рядом с узким окном на верхней полке. В окне была видна такая же глухая кирпичная стена, как и их барак. После того как прибывшие определились с местами, их опять же колонной повели в баню, выдав каждой по маленькому душистому обмылку. Девушки оживились, наконец-то можно помыться после «скотской» дороги! Но и тут их ждал неприятный сюрприз прежде чем дать возможность смыть грязь, их раздели, забрав одежду, и всех стали обрабатывать какой-то вонючей жидкостью. С каким наслаждением Мария до боли терла кожу, чтобы смыть, как ей казалось, навсегда грязь от физических и душевных унижений!
После бани девушкам выдали новое белье и платье, а утром в новеньком платье, чистых, их выстроили перед бараком перед «покупателями», некоторые их которых опять же как скот подвергали их новым унижениям ощупывали грудь или заглядывали в рот, осматривая зубы.
Согласно государственным инструкциям властей Германии, «все рабочие должны получать такую пищу и такое жилье и подвергаться такому обращению, которые бы давали возможность эксплуатировать их в самой большей степени при самых минимальных затратах».
Марии повезло в первый же день. Ее не отправили на тяжелые работы на завод или на ферму, а в качестве домашней прислуги девушку взяла молодая красивая немка. Знала бы она, как это «везение» скажется на ее дальнейшей жизни! А фрау приглянулась тоненькая девушка с нежным румянцем, как считалось, признак здорового организма, и густыми русыми волосами. Муж молодой фрау воевал на восточном фронте фронтовым врачом, а сама молодая хозяйка была белошвейкой шила на заказ нижнее белье.
В обязанности Марии входила вся грязная работа по дому, и иногда фрау брала ее с собой в магазин или на рынок. В первые дни молодая хозяйка обращалась к работнице не иначе как «ты -русская свинья». Мария это выражение узнала в первые же дни немецкой оккупации, поэтому хладнокровно восприняла свое «новое имя», не испытывая к фрау ни злости, ни враждебности.
Однажды, вытирая пыль с многочисленных фарфоровых пастушек и пастушков, Мария украдкой подглядывала, как фрау шьет корсет и так ее заворожила искусная работа в руках той, что она не заметила пристальный взгляд немки, обращенный на себя:
Красиво? почему то по-французски спросила фрау Марию, указывая на корсет.
Очень, робко ответила ей девушка также по-французски.
У немки от удивления округлились глаза.
Ты говоришь по-французски? спросила она, а в глазах читалось: «Как? Эта русская свинья знает европейский язык?».
Да, тихо промолвила девушка, опустив глаза в подол выцветшего платьица, и теребя грязную тряпку.
Потом вдруг дерзко посмотрела на мадам, как она ее называла про себя немку, и громко опять же по-французски сказала:
А еще я играю на пианино, вышиваю гладью по батисту, умею шить и вяжу кружевные салфетки. И всему этому научила меня мама, и крупные слезы потекли по ее нежным щекам.
Ладно, ладно, в замешательстве ответила немка. А как тебя зовут? и услышав ответ, сказала:
Хорошо, Мари. Обращайся ко мне фрау Анна.
«Анна! Это имя моей матери», с тоской подумала Мария и снова на глазах навернулись слезы.
С этого дня отношения между Марией и фрау Анной протянулась тонкая зыбкая нитка симпатии, уже не было того с ее стороны презрения, которое проявляли немцы в отношении остарбайтеров. Молодая хозяйка иногда просила посидеть с ее малолетними девочками -погодками, уже доверяя Маше. Девочки были похоже на ангелочков пухленькие беленькие, со светлыми локонами и голубыми глазами на розовом личике. Они очень к ней привязались, и, хватаясь руками за подол ее платья, что-то щебетали на «варварском» для Марии языке, заглядывая ей в глаза. Глядя на этих ангелочков, Мария вспоминала своих младших брата и сестру, примерно их возраста. Меньше чем за год оккупации из жизнерадостных нравом и крепеньких телом детей, как и эти девочки-немки, ее братишка и сестра превратились в маленьких нытиков. Они разучились смеяться, в их глазах поселился страх, и постоянно голодные, они ходили «хвостиком» за матерью, клянча у нее еду.
Через два месяца Мария уже могла понимать некоторые фразы на немецком языке, быстро осваивая чужую речь. Фрау Анна предпочитала общаться с ней по-французски. «Надо практиковать, приедет муж в отпуск поедем в Париж», так объясняла Марии свою прихоть.
Хозяйка взяла еще одну в работницу тихую опрятную девушку с Украины. Назвалась она Галинкой, и хотя жила с Марией в одной комнатушке, больше ничего о себе не рассказывала, и после тяжелого дня сразу же засыпала на матрасе из соломы, укрывшись с головой тонким одеялом. Теперь Галинка выполняла всю «черную» работу по дому фрау и дополнительно три раза в неделю убиралась в доме ее матери, пожилой худощавой немки, живущей неподалеку.
В один из вечеров, еще до прихода Галинки, Мария продемонстрировала фрау свое мастерство в вязании кружева с изысканным рисунком и увидела в глазах фрау плохо скрытое восхищение. На следующий день «мадам» стала обучать ее сложному труду белошвейки. Теперь девушка по двенадцать часов в сутки сидела с иголкой в руках. Фрау показывала ей премудрости и некоторые хитрости ремесла, и Мария, будучи прилежной ученицей, быстро их осваивала. Если что-то шло не так, не такие ровные стежки, как требовала фрау, то та больно била ножницами Машу по рукам, но уже никогда не употребляла выражение «грязная свинья».
В декабре 42-го фрау получила похоронку на мужа. Она спокойно вызвала по телефону мать, а когда та забрала девочек в себе, то закрылась у себя в комнате и два часа «выла» как раненая волчица. Потом вышла из комнаты с каменным опухшим от слез лицом, в одночасье постарев на несколько лет. Мария против своей воли испытывала к ней жалость, но усиленно ей сопротивляясь. «Скольких наших жен и матерей получили такие похоронки из-за таких, как твой муж, и сколько еще матерей ничего не знают о судье своих детей», горько думала Мария, вспоминая глаза своей матери на вокзале, подпитывая сея, чтобы не жалеть «врага». Но жалела. Жалела и фрау, которая учила ее ремеслу и уже никогда не поедет с мужем в Париж, а особенно жалела девочек-ангелочков, еще не испытавших в силу возраста в действительности отцовской любви и уже никогда не познающих.
Галинка же, оставаясь наедине с Марией в каморке, открыто радовалась горю хозяйки. Фашистов она люто ненавидела. Они на ее глазах расстреляли старшего брата, помогавшего партизанам. «Нехай дізнається, що означає втратити рідну людину, сучка», тихо говорила она, лежа на худом матрасе и отвернувшись к стенке.
Фрау чувствовала ненависть, исходившую от девушки, и при каждом удобном случае придиралась к Галинке, называя ее не иначе, как «русская свинья» или «русская собака». А однажды прицепилась к ней за якобы плохо вымытый пол и так раскричалась с побелевшим от злости лицом, что «я уж подумала, что сейчас побьет», рассказывала вечером девушка Марии. И даже пригрозила отправить ее в концлагерь. Галинка за несколько месяцев пребывания в Германии также освоила основы немецкой речи, но никогда не произнесла на ненавистном ей языке ни слова.
После получения похоронки на мужа фрау и с Марией старалась держаться как хозяйка со слугой, из их отношений исчезла та доверительная нотка, что возникла между ними в последние месяцы. Но никогда фрау Анна не позволяла себе кричать на девушку, как и прежде поручала ей саму сложную и кропотливую работу белошвейки, заслуженно признавая в ней соответствующую себе мастерицу. При охлаждении их отношений для фрау Анны Мария не стала человеком «из вражеского лагеря». Она не запрещала подросшим дочкам виснуть на ней и ходить за девушкой «хвостиком», тем более что Мария говорила с ними преимущественно на французском языке, что очень импонировало фрау Анне.