Почему сёстры нашего отделения ходят без чепчиков? вопрошала Ольга, мысленно смеясь над тем, как старшая сестра пугливо перетаптывается с ноги на ногу. Я бы попросила вас, милая Надежда Николаевна, сделать внушение девочкам, особенно Алёне.
Да-да, мелко кивала такса, и ниточка слюны непроизвольно стекала из уголка рта. Я поговорю, я скажу.
И ещё, Надежда Николаевна, Ольга делала паузу, давая старшей время проникнуться строгим тоном начальницы, накрутить, навыдумывать невесть чего, испугаться собственных мыслей. Почему Алёна болтается без дела, то чай пьёт, то у туалетов трётся? Неужели так трудно найти человеку дело? А, может, вы просто не умеете организовать рабочий процесс.
Старшая принималась нервно икать, сглатывать, а однажды даже псикнула в штаны, так как чуткое обоняние Снегирёвой тут же различило запах мочи.
Старшая уходила из кабинета начальницы бледная, растерянная, выжатая и помятая, словно ветошь. Но уже через несколько минут, в коридоре звучал её властный и требовательный голос, дающий распоряжения, а ненавистная Алёна лишалась не только обеда, но и отправления естественных надобностей. При всех своих недостатках, Надежда Петровна обладала одним огромным достоинством приказы вышестоящего начальства выполнялись ею неукоснительно, чётко и с особым, каким-то даже, маниакальным рвением.
Тоска, тягучая, серая, густая и холодная, словно утренний осенний туман, окутала, обволокла кожу, проникла внутрь Олиного организма, протянулась по пищеводу, залегла в желудке. Чёрт! Будь проклята эта злосчастная пятница вместе с дурнушкой Алёной! Ольге не хотелось вспоминать тот день, она гнала его из своей памяти, пытаясь заслонить другими картинками, но ничего не выходило. И мозг продолжал обрабатывать, анализировать этот дурацкий, совершенно глупый, но такой болезненный кусок Олиной жизни.
Она, по обыкновению, собрала весь персонал отделения в своём кабинете, а сама уселась в удобное кресло.
Тётки в помятых белых халатах, с такими же помятыми лицами перетаптывались с ноги на ногу, изучая рисунок на ковре. Зная о том, что для утренней смены рабочий день в самом разгаре, а для ночной подошёл к концу, начальница медлила, тянула паузу, сурово оглядывая подчинённых, чтобы заставить нервничать, чтобы они бездельницы надышались дурманом её дорогих духов, сравнили себя, жалких и раздавленных, с ней, ухоженной, свежей и сильной.
По вашему так должен выглядеть медицинский работник? отчеканила Оля, властно указывая пальчиком в сторону старой, как черепаха, медсестры. Вы на себя в зеркало хоть иногда смотрите, Мария Ивановна? Халат помятый, голова всклокочена, под глазами круги. Вам не стыдно?
Мария Николаевна, робко поправила старуха, стараясь пятернёй пригладить безобразие на голове. Да я после ночи, Ольга Викторовна, у больного кровотечение ночью открылось
Да какая разница, Ивановна или Николаевна? Меня не волнует ни ваше имя, ни ваши оправдания! отрезала Ольга, стараясь придать своему голосу как можно больше холода. На планёрку вы обязаны явиться, как подобает. Штраф!
От испуга и неожиданности кто-то, а может и сама черепаха пукнула и по кабинету поплыл гнилостный запах кишечных газов.
Олю разрывало два противоречивых желания немедленно распахнуть форточку, и оставить всё, как есть, чтобы насладиться отвращением и стремлением покинуть кабинет в глазах этих нерях. Второе победило.
Ольга демонстративно прижала к носу надушенный платок и продолжила вести собрание. Пусть нюхают!
Ирина Степановна, обратилась Ольга к терапевту. На вас жалуются родственники больного Гришина. Говорят, что вы заставили купить лекарства.
У нас нет таких антибиотиков, что нужны Гришину, ответила усталая врачиха, нервно крутя на пальце обручальное кольцо. Я вообще не могу понять, Григорьеву нужно вылечиться или просто бесплатно получить медицинскую помощь? Мне что ему лекарства за свои деньги покупать?
Не помощь, а услугу, Ольга улыбнулась, как можно лучезарнее. Меня не волнуют ваши сомнения и метания. Я хочу, чтобы больные в нашем отделении были довольны обслуживанием, ну и, разумеется, выздоравливали. Как вы добьётесь всего этого, меня не волнует. И уж если вы, как доктор, прописали нашему Григорьеву дорогой препарат, которого нет в больнице, покупайте за свой счёт. В следующий раз будете более креатины. В военное время ничего не было, лечили, чем могли. И люди, дорогая Ирина Степановна, выживали. А почему? А по тому, что доктор был компетентен.
Врачиха недовольно надула губы, но больше ничего не сказала. Правильно! Себе дороже будет! С Ольгой Викторовной Снегирёвой лучше вообще не спорить.
Ощущение собственной власти будоражило, щекотало, мелкими пузырьками где-то внизу живота. Её боятся, её уважают, к ней прислушиваются. Если сейчас она Оля, заставит всех раздеться и бегать по коридору голышом, так оно и будет.
Эти жалкие твари, вспотевшие от страха, сдерживающие позывы в туалет, с трудом разлепляющие опухшие веки, не хотят потерять работу, не хотят, чтобы их гроши стали ещё ничтожнее. И ради этого, они готовы ползать у Снегирёвой в ногах. Подумать только, а ведь когда-то, в далёкие школьные годы, Оленьку считали гадким утёнком, ботаничкой, занудой и зубрилой.
Ах, как же мама и папа были правы, расписав ей жизненный план. Сначала Ольга должна была окончить школу, непременно с отличием, потом поступить в институт, написать диссертацию, найти работу, достичь высот и только после всего этого, встав на ноги, начинать задумываться о мужчинах и семейной жизни.
И Оля чётко следовала пунктам этого плана, с презрением и лёгкой завистью, глядя на сверстниц, гуляющих с парнями и целующихся у подъездов. Даже Диме, школьному красавчику, о ком грезили не только старшеклассницы, но и молодые учительницы, непреступная Оля отказала. О, как же красиво парень за ней ухаживал! Дарил цветы, писал стихи под окном на асфальте, сочинял о ней песни и пел под гитару, приглашал то в парк, то в кино, то в кафе. А однажды, подарил ей щенка, пушистого, лупоглазого, рыжего с белыми лапками. Но Оля не приняла этот подарок, жестоко обсмеяв парня и обозвав собачником.
У него, наверное, блохи, отчитывала Ольга дарителя. Убери этого уродца и не позорься перед девушкой.
Нет у Шарика блох! возмутился Дима. Это щенок моей собаки, она породистая.
Шарик, Ольга зло расхохоталась. Охренеть, как оригинально! Убери эту пакость немедленно, и сам убирайся.
Голос её звонко разносился по тёмному, влажному, пахнущему мокрой штукатуркой подъезду. Солнечный свет, едва пробивающийся сквозь мутное узкое грязное оконце, золотил русую Димину макушку. И Оля с трудом сдерживала желание прикоснуться к пшеничным, вьющимся волосам парня, провести рукой по рельефу его мышц, почувствовать тепло его кожи, сквозь футболку. Внизу живота всё ныло, сжималось и переворачивалось, дрожали колени. Как же её тянуло к этому парню, до мурашек, до головокружения! Русский богатырь! Скандинавский викинг! Но жизненный план, нарисованный родителями, был превыше всего. Превыше её симпатии к Диме, вызванной всплеском гормонов. И когда парень, прижав к своей груди щенка, ушёл, Оля забежала в квартиру, уткнулась в подушку и проплакала целый день. Она оплакивала то, что могло бы у неё быть, то, что уже никогда не случиться.
Но шли годы. Образ Димы поблек, выцвел, как со временем выцветают узоры на старых обоях.
Молодец! хвалили её родители.
Молодец! твердила многочисленная родня.
Молодец! говорила себе Оля каждый раз, как только видела своих подчинённых, обременённых мужьями алкоголиками, кредитами и сопливыми вечно болеющими детьми.
Алёна! Ольга произнесла это имя почти, что с наслаждением. Наконец-то появился повод придраться к этой гадкой девчонке. Где твой чепчик? Почему накрашены ресницы? А руки, что за маникюр на рабочем месте?
Они не длинные, промямлила девчонка, растеряно рассматривая свои ногти.