Добрый день, Димитрий! обрадовался Шмидт, оторвался от писанины и снял очки в круглой оправе. Он вел записи в толстых тетрадях чернильной ручкой и сетовал, что культура каллиграфии в современном мире утрачена, между тем как выведение чернилами завитушек оказывает плодотворное успокаивающее действие. Каждую тетрадь он пронумеровал и подписал «Karl Petterson Schmidt».
Тальберг рассматривал привычки Шмидта как милые и безвредные чудачества, но созерцание появляющихся маленьких крючковатых заграничных буковок действительно умиротворяло.
Я заниматься сбор яда. Чрезвычайно интересный процесс.
Шмидт выучил язык достаточно хорошо и без проблем изъяснялся на любую тему. Произношение ему не давалось, но он не стремился совершенствовать языковые познания, полагая напрасной тратой времени, идущей в ущерб полезной работе.
Тальберг с ходу лег на кушетку, будто пришел на сеанс к психотерапевту. Чего греха таить, так оно и было. Ему нравилось лежать и беседовать со Шмидтом, сохранявшим непробиваемое спокойствие и порой дававшим мудрые советы. Тальберг заражался умиротворением и успокаивался.
Димитрий, я чуфствофать, ты не ф настроений.
Есть такое дело.
Проблемы с работа?
С работой как раз довольно неплохо.
Шмидт переехал в институт три года назад. Будучи у себя на родине знаменитым герпетологом, он посвящал жизнь изучению змей и содержал в пристройке к дому большую коллекцию аспидов, рептилий и амфибий со всего земного круга. Однажды он заметил, что продуцирование ядов у подопытных при переезде менялось. Он не сразу уделил должное внимание открытому эффекту, посчитав, что так аспиды реагируют на смену обстановки.
Шмидт вел чрезвычайно подробные записи, и вскоре стало ясно, что закономерность необычайно устойчива и соблюдается для всех видов, независимо от условий обитания. Исключив влияние среды, он возил змей по тем местам, откуда их брал, и отмечал восстановление ядовыделения к прежнему уровню.
Составив более-менее подробную карту, Шмидт отыскал единственный фактор, влияющий на этот процесс, расстояние от Края.
От полученного заключения загорелся идеей перенести лабораторию поближе к Краю, насколько возможно. В результате длительных переговоров с Лоскутовским НИИ Карлу выделили несколько помещений в институте. Он заполонил их террариумами различных конструкций и обеспечил тропический климат.
В прессе данный факт преподали в качестве примера международного сотрудничества и символа налаживающихся отношений, а затем про Шмидта забыли денег он не требовал, расходы оплачивал самостоятельно и фактически организовал на территории института маленькую автономию, куда сотрудники боялись заходить из-за опасения за свою жизнь. Не забывала только внутренняя служба безопасности, видя в нем агента вероятного противника, которого можно перевербовать, но дальнейшее наблюдение показало, что герр Шмидт помешан на аспидах, с ними не расстается и ни в какую политику лезть категорически не желает. Спит тоже на кушетке подле своих террариумов.
Тальберг к змеям относился с равнодушием он не боялся, но и не разделял одержимость Шмидта всевозможными ползающими носителями яда. Впрочем, наличие большого количества декорированных разнообразными растениями, камнями и песком террариумов создавало приятный контраст с остальными помещениями института. Саня называл это место змеятником.
С работой хорошо, Тальберг глядел в потолок и потел от жаркого влажного воздуха.
Тогда что плохо?
Тальберг задумался. Правильно сформулированная проблема половина решения, но иногда даже сформулировать не получается. А бывает, и вовсе не хочется.
Элизабет? предположил Карл.
Да, она самая, Тальберг сосредоточился на неровностях штукатурки на потолке.
Шмидт тактично замолчал, записывая наблюдения в особо пухлую тетрадь в ожидании продолжения. Но не дождался и решил подхватить разговор сам:
Хотеть просить, от волнения у него исчезли оставшиеся грамматические конструкции. Пыль Совсем мало
Краенитовую пыль? Зачем?
Опыт нужный со змеи. Отсюда далеко до die Kante, но я хотеть пыль здесь.
Запросто.
Тальберг полежал на кушетке, раздумывая, поделиться ли с Карлом проблемами или просто походить вдоль террариумов, пока Шмидт будет рассказывать, какой чудесный экземпляр прислали накануне из-за границы. Тальберг естественно ничего не понимал и не запоминал, для него эти существа выглядели в определенной степени одинаково, но ему нравилось восхищение, с которым Шмидт относился к питомцам, словно это были милые котики, а не смертоносные гадины.
Запросто.
Тальберг полежал на кушетке, раздумывая, поделиться ли с Карлом проблемами или просто походить вдоль террариумов, пока Шмидт будет рассказывать, какой чудесный экземпляр прислали накануне из-за границы. Тальберг естественно ничего не понимал и не запоминал, для него эти существа выглядели в определенной степени одинаково, но ему нравилось восхищение, с которым Шмидт относился к питомцам, словно это были милые котики, а не смертоносные гадины.
У тебя семья есть? Тальберг осознал, что ни разу интересовался семейным положением Карла, увлеченный собственными проблемами.
Есть. Жена и два сына.
Не скучаешь по ним? Как они без тебя?
Скучать. Я им письма писать. Раз ф гот домой ездить. Следующий гот хочу навсегда вернуться.
Тальберг признался:
Я бы так не смог.
Шмидт пожал плечами, словно ничего необычного в этом не находил. Его окружали террариумы со змеями, и он полностью удовлетворялся их компанией.
Тальберг вздохнул и решил-таки поделиться с Карлом свежими измышлениями.
Хорошо, когда все ясно. Вроде бы жизнь складывается, семья есть, разработки увенчались успехом, а удовлетворения нет. Посмотришь повнимательнее и понимаешь, на деле все не так хорошо, как звучит. Ухлопал на работу пятнадцать лет, а теперь какие-то люди стоят с плакатами, из которых следует, что ты бесчувственная бездуховная скотина, посягнувшая на святое, и должен гореть в огне, но чем дольше думаю, тем меньше уверен в их неправоте. Мне хотелось узнать, что за Краем, а я-то ни на волосок не стал ближе к цели.
Шмидт молча слушал, перестав писать.
Сижу и думаю, а ведь действительно, чего я там забыл? продолжал Тальберг. Найду я пустоту, и все смысл жизни потерян. Нельзя же гордиться, что жизнь потратил на поиск пустого места. Но и этого я пока не добился! Вот взялись краенит добывать, а у меня ощущение, что мы ломаем Край, а кто-то чинит и ругается, не поймет, что происходит, а мы настойчиво продолжаем кромсать. Мы просто мелкие вредители.
Кризис средний возраст, уверенно заявил Шмидт. Я иметь такой.
Наверное. И как с ним бороться?
Зачем? Он проходить, если не сопротивляться. А если сопротивляться Карл развел руками.
Не знаю, горестно вздохнул Тальберг. Ладно бы, стихи мечтал писать, а стал сантехником. Тогда можно было бы сказать, потратил жизнь впустую и упустил возможности, а теперь хочу наверстать упущенное и совершить несбывшееся. Но я ведь занимаюсь именно тем, чем с детства мечтал, а радости нет, словно ты головой в стену стучал, а тебе окошко приоткрыли, чтобы посмотреть, кто там такой упрямый, а преграда как стояла, так и стоит.
Нужно продолшать. Если долго бить головой, любой забор обязательно упасть.
А можно сотрясение получить, возразил Тальберг. Было бы видно, что стена чуть-чуть, но поддается, тогда бы я знал процесс идет, хоть и медленно, а так складывается впечатление топтания на месте.
Стена такой аналогия или иметь в виду die Kante? уточнил запутавшийся Шмидт, грызя дужку очков.
Тальберг за три года выучил, что «ди канте» значит Край.
Неважно, сказал он. В моем случае одно и то же.
Причем тут Элизабет?
Тальберг подумал. Действительно, причем?
С ней, как с этой стеной, получается, наконец нашелся он.
В нее стучать, а она не открываться? удивился Карл.
Ты сейчас описал точнее некуда. Я б не смог лучше, если б захотел.
Шмидт сидел польщенный, но продолжал не понимать и ожидал дальнейших пояснений.
Я же тебе рассказывал, как мы поженились?
Карл кивнул. В тот день привезли молодых оливковых бумслангов, один из которых сумел улизнуть при пересаживании в террариум. Шмидт искал его по всему помещению, надев специальный костюм с большими сапогами и толстыми перчатками. Тальберг тогда пришел и по обыкновению лег на кушетку, чтобы поведать историей из юности, удивляясь, почему это Карл в полном облачении ползает по полу.
С тех пор раздумываю, правильно ли я поступил, признался Тальберг.
Поздно думать. Тогда рассуждать надо, сейчас надо жить.
Да знаю я, скривился Тальберг. Только не получается. Ссоримся по каким-то пустякам. Не так посмотрел, не то сказал, а сам и говорить-то не хотел, понимал, что ерунду ляпнуть можешь и она расстроится, а все равно не удержался. Зачем говорил? Проблем мало?
Шмидту эти терзания показались незнакомыми и малопонятными.