Холодное, холодное надо приложить, беспокоились по поводу моего внешнего вида товарищи.
А где его взять, этого холодного? Наконец, решили. Двое взяли меня за ноги, а я руками пошлепал по луже, заходя туда, где поглубже. Найдя удобное место, я стал периодически опускать лоб в лужу. А потом отжиматься на вытянутые руки. Повторив это упражнение несколько раз и убедившись, что шишка на лбу не проходит, я все-таки пошел на танцы, решив, что «черт с ней, с внешностью, лишь бы человек был хороший».
Были, конечно, и менее опасные ситуации, но не менее смешные. Я помню, как я бегал за Валькой Локалиным по партам, чтобы догнать его и дать сдачи, желательно в размере, превышающем основную оплату. Валька увернулся и выскочил в коридор, захлопнув за собой дверь. Когда я подбежал к двери, она вдруг открылась, и мой лоб ощутил неожиданный удар Валькиного кулака. После последующих процедур примирения противоборствующих сторон, я стоял в туалете над раковиной умывальника и отмачивал очередную шишку на лобном месте. Посчитав процедуру законченной, я подошел к двери, чтобы выйти в коридор. А надо сказать, что дверь эта открывалась не наружу, как это обычно принято дверям, а наоборот вовнутрь. Так вот, когда я подошел к двери, кто-то из заигравшихся балбесов, убегая от погони, со всего маху двинул ногой в дверь. Дверь взвизгнула петлями и, соответственно, двинула меня в лоб, да так, как не двинул бы чемпион мира по боксу. Я отлетел к сидячим местам и, когда ко мне вернулась ясность ума, понял, что самое тренированное место у меня это лоб. И этим, пожалуй, можно гордиться.
Бокс со Стасом
В восьмом классе школы 18, куда я пришел в 1948 году, во всех классах были лидеры. Школа была мужская, девчонок не было. Лидеры в нашем классе отличались от тех лидеров, которых я встречал, когда учился в других школах, тем, что они, кроме физических преимуществ, были лидерами и по интеллекту. Стас Весновский, Виктор Мацнев, Геннадий Кириллов и примкнувший к ним Волька Эйдельнанд были физически развиты и учились на «пятерки» и «четверки». Станислав Весновский уже в четырнадцатилетнем возрасте был разрядником-пловцом, на голову выше всех, массивный и крупный пятерошник. Однажды, когда мы учились уже в девятом классе, Николай Сергеевич Караванов, наш учитель физкультуры, принес на занятия две пары боксерских перчаток.
Ну, кто рискнет? сказал он.
Одну из пар перчаток взял Стас Весновский. Он фактически не рисковал. Все прекрасно понимали, что Стас побьет любого. Ребята стали переминаться с ноги на ногу. Вторую пару перчаток взять никто не решался.
Так чего вы испугались? стал обращаться Николай Сергеевич к каждому.
И когда очередь дошла до меня, я совершенно неожиданно для себя сказал:
Давайте мне.
И началась потеха «Пат и Паташон дерутся». Стас долго не мог попасть мне в лицо, так как для этого ему надо было присесть, а я не мог этого сделать, так как для этого мне надо было подпрыгнуть. Через пару минут мы оба приноровились. Стас бил меня в лоб, и я летел от него в дальний угол. Зато я, улучив момент, доставал его снизу по носу. Картина была уморительная. Я бегаю вокруг Стаса, периодически отлетая от него, и время от времени попадаю ему в нос, заставляя дергаться головой. Подскочил, раз по носу и отлетел.
После физкультуры у нас был урок истории. Екатерина Ивановна, учитель истории, очень мягкий и культурный человек, войдя в класс, вдруг удивленно спросила:
Ой, Весновский, что это у вас с носом? Он у вас красный и распух.
Простите, это я на перчатку налетел.
Да? А у вас, Шаров, почему нос красный? Вы тоже на перчатку налетели?
Ага, только на другую.
Проверка на лояльность
В июле 1951 года я будущий абитуриент Горьковского Госуниверситета, обогреваемый лучами жаркого июльского солнца, торопился в университет на обзорную консультацию по литературе. Соскочил с автобуса на площади имени Горького, добежал до кафе напротив Дома связи, затем по улице Свердлова до аптеки, что на углу улицы Свердлова и улицы Воробьева, и затоптался на перекрестке, ожидая, пока проедут легковые машины. Напротив, по улице Воробьева огромное многоэтажное здание, которое представлялось загадочным для многочисленных законопослушных граждан и вызывало дрожь в коленках у тех, кто когда-либо побывал в нем за нарушение всеми нами уважаемой социалистической законности. В этом доме располагались «Органы». И когда какая-нибудь бабушка наставляла своего непослушного внучонка, у нее иногда неожиданно вылетало: «Смотри у меня, а то на Воробьевку заберут». Слово «Воробьевка» у всех жителей ассоциировалось с этим загадочным домом и его «Органами». Я топтался, пережидая поток автомобилей и рассматривая огромный лепной портрет Дзержинского на стене углового здания рядом с основным, воробьевским. Сторона углового здания, обращенная на улицу Свердлова, являла собой вид обычного жилого помещения. Сторона же по улице Воробьева представляла собой стену без единого окошечка, и во всю эту стену красовался указанный выше лепной портрет Дзержинского. На фоне этого огромного портрета малюсенькая дырка, представляющая собой закрытый дверью вход в нутро этого здания, была совершенно незаметна. Эта дырка как-то уж слишком контрастировала с широкими дверями основного воробьевского здания, за которыми просматривалась вооруженная охрана в военной форме.
Ага, только на другую.
Проверка на лояльность
В июле 1951 года я будущий абитуриент Горьковского Госуниверситета, обогреваемый лучами жаркого июльского солнца, торопился в университет на обзорную консультацию по литературе. Соскочил с автобуса на площади имени Горького, добежал до кафе напротив Дома связи, затем по улице Свердлова до аптеки, что на углу улицы Свердлова и улицы Воробьева, и затоптался на перекрестке, ожидая, пока проедут легковые машины. Напротив, по улице Воробьева огромное многоэтажное здание, которое представлялось загадочным для многочисленных законопослушных граждан и вызывало дрожь в коленках у тех, кто когда-либо побывал в нем за нарушение всеми нами уважаемой социалистической законности. В этом доме располагались «Органы». И когда какая-нибудь бабушка наставляла своего непослушного внучонка, у нее иногда неожиданно вылетало: «Смотри у меня, а то на Воробьевку заберут». Слово «Воробьевка» у всех жителей ассоциировалось с этим загадочным домом и его «Органами». Я топтался, пережидая поток автомобилей и рассматривая огромный лепной портрет Дзержинского на стене углового здания рядом с основным, воробьевским. Сторона углового здания, обращенная на улицу Свердлова, являла собой вид обычного жилого помещения. Сторона же по улице Воробьева представляла собой стену без единого окошечка, и во всю эту стену красовался указанный выше лепной портрет Дзержинского. На фоне этого огромного портрета малюсенькая дырка, представляющая собой закрытый дверью вход в нутро этого здания, была совершенно незаметна. Эта дырка как-то уж слишком контрастировала с широкими дверями основного воробьевского здания, за которыми просматривалась вооруженная охрана в военной форме.
Когда поток машин кончился, я в несколько прыжков стал пересекать улицу Воробьева. Последний прыжок оказался незаконченным. Верхняя часть моего тела была вдруг стиснута двумя амбалами в штатском, а нижняя продолжала по инерции бежать по воздуху, выделывая ногами мельтешащие движения, как на велосипедной гонке. Я не успел пискнуть, как дырка под портретом Дзержинского поглотила меня, и я оказался там, откуда по своей воле никто, по-видимому, не выходил. Меня поставили на твердую поверхность цементного пола, дали легкого, ободряющего пинка, указав таким образом направление движения, и я потопал. Так же вежливо меня попросили повернуть налево и двигать вдоль по коридору мимо ряда закрытых кабинетов. Из одного из кабинетов озабоченно выскочил тридцатилетний мужик с низким лбом, ртом почти до ушей, выдвинутой вперед нижней челюстью и сдвинутым набекрень беретом. Я чуть было не поздоровался с ним, потому что, на какую бы танцплощадку я ни приходил, везде я налетал на этого шустрого плотного мужика с обезьяньей рожей под сдвинутым беретом. Это был единственный человек из сотен танцующих, которого нельзя было не запомнить. «Чекист должен видеть всех, а его никто, подумал я. Что же тут этот светофор делает?»
Меня ввели в небольшой кабинет. За столом сидел крепкого сложения мужчина лет сорока. Рядом молодой, судя по всему, помощник. Сбоку на жидком стуле, поскрипывая чем-то, пристроился невысокого роста усатый толстячок одной из южных национальностей. Толстячок показывал на высокого молодого парня, сидящего у стены напротив.
Вот так и получилось, объяснял толстячок, не успел оглянуться, а он у меня туфли и спер.
Рядом с предполагаемым жуликом сидел такой же, как я, взлохмаченный пацан, и недоуменно таращил глаза на начальство за столом. Меня посадили рядом с «жуликом» с другой стороны от «взлохмаченного». Улучив момент, когда начальство вместе с толстячком уткнулись в протокол, предполагаемый жулик пихнул меня в бок и показал руками, чтобы я не расписывался. Наконец, формальности за столом были уточнены, и начальник уставился на меня.
Кто такой?
Абитуриент, товарищ майор. Тороплюсь в ГГУ2 на консультацию.
Почему ты думаешь, что я майор?
Так показалось.
Конечно, мне ничего не показалось. Просто я понимал, что люди полковничьего ранга с задрипанными туфлями и с не менее задрипанными базарными торговцами заниматься не будут. Если же я, напротив, повысил его на один или два ранга, то за это он меня не накажет.
Ишь ты, Шерлок Холмс. Фамилия, имя отчество, адрес.