Река заюлила, сгорбилась и подскользнула под байдарку.
На удивление быстро настигли они уфимцев, те, видимо, работали вполсилы, словно просыпаясь. Их байдарка шла короткими дугами, сочетая игру течения с надрезом длины. Заслышав погоню, они, чуть напоказ, прибавили.
Ромин напарник, Дима Башкаков, на суше кореватый и медвежистый, в байдарке преображался ладною мощью. Чуть выкачивая вперёд тело, чтобы удлинить непропорциональные росту руки, он каждый гребок, даже в этой рассветной не разогнанной вялости, вырывал острым, отдельным акцентом, пороговой вспышкою силы, успевающей в микропаузу откатиться и отдохнуть. При этом напоре, лицо его закаменело невозмутимостью, а взгляд был куда-то унесён. Он, хотя и сидел загребным, был повыше Ромы и совсем блондин; от этого, идя за ними строго в кильватере, над чёрною Роминой макушкой смешно вспыхивал светлый торчок волос.
Когда лодки поравнялись, Рома положил весло и стал дуть на покрасневшие руки.
Перчатки подарить? предложил Белов.
А! воскликнул тот, будто только что их увидел. То-то, я гляжу, говорят, Стас себе такую команду навербовал, всех подряд на лопатки кладут, беги и бойся
Fight-or-flight так-то, не оборачиваясь, буркнул вдруг Дима, продолжающий отрешённо работать в одиночку.
Рома выразительно выгнул бровь и кивнул на напарника, словно приглашая в битву или погоню?
Кто говорит? поинтересовался Белов.
Так курьер же вчера прибыл, прямо с юга вечерней лошадью, Заманов поцокал и, держась за цевьё, как за вожжи, сделал телом гибкий кавалерийский жест.
Зуев беззвучно рассмеялся, подгребая Башкакову.
Они у вас стояли? вспомнил Белов вчерашний обгон.
Угу.
Что ж вы одни пошли?
Да вот пошли
Рома поправил сляйт, сделал гребок, вновь поправился, перевернул весло, взялся и, наконец, заработал. Байдарки чуть разошлись и понеслись параллельно.
Километров десять миновалось без всякого передыху. То одна лодка вырывалась вперёд, то другая, но внутренняя пружинка не давала им распасться. Между тем река сузилась и взбыстрилась. Берега, элевируя, потемнели; в хвойной глубине едва можно было различить сбившийся кружок осин; граниты, разорвав покровы, выпирали, чередуя небольшие монолиты с причудливыми насыпями; и реке всё мучительнее было пробивать русло
Первый порог прошли играючи. Уфимцы в этот момент оказались чуть позади, и поток, которому было только покорствовать, внёс в отверстые врата обе байдарки, потом соскальзывая вниз. Байдарка пришлёпнула, мутный вал перекатился через нос, набежал Зуеву на колени и разбился струйками, оставив только в фартуке серебряные лужицы. На выходе из порога высился треугольный одинец, раздваивая течение. Разницы, на глаз не было, но Рома повёл врозь с Беловым.
Заманиваешь, Заманов! крикнул тот.
Рома не повернул головы и, неуловимо усилившись, опередил. Вряд ли он хотел тут оторваться: эти моменты не имели никакого стратегического значения, но превращали долгое и однообразное плаванье в череду маленьких ярких сражений. И у этих сражений был свой подтекст.
Белов добавил и на второй счёт Зуев точно откликнулся. Они шли под правым берегом, каменистая стена которого упиралась в небо, а внизу обрывалась гигантскими плитами, с воды неподступными. Из расщелин, по-птичьи вцепившись, росли кривые сосёнки, иные параллельно воде. Рома громко щёлкнул языком из противоположного фокуса, эхо ударило громко и отчётливо.
Река поколебалась, а потом приняла к западу. На лишней хорде Белов всё же приотстал, но это были ничтожные полсотни метров; и если Башкаков грёб с прежним автоматическим надрывом, то Заманов заметно отдыхал. Зуев с ревнивым удовольствием смотрел в его приближающуюся спину. Рома грёб красиво, никакого напряжения не выпуская наружу. У него была восточная гибкая талия и плавные руки, в одежде он казался худым и хрупким. Однако Зуев в первый же, жаркий, день имел возможность оценить стальной конус спины, упругость бицепсов и жилистое своеобразие предплечий. В отличие от напарника, Рома так сливал капельки усилий, что проводка его, независимо от ритма, лучилась лёгкостью, засверкивающей стержень труда.
Вскоре лодки выкатили на второй порог. Он был образован сжатьем излучины, в её углу, и казался непроходимым, пока лёгкий поворот не открывал двухметровый излив между сплошной грядою валунов и голой серебристо-чёрною скалою, справа наискось врезавшейся в реку. Вода, ударяя в скалу, выела в ней круглую нишу, готовую втянуть всякую плавучую слабость и размазать в белом кипении по стене. Эта ниша проглатывала слабый отжим, создающийся благодаря косине скалы, и волны, вырвавшись, вскипали уже ниже роковой черты, образуя небольшую бочку. Следовало пройти вплотную слева, однако рассыпанные в русле таши мешали глубокому заходу. Уфимцы не стали лавировать, а отошли под правый берег. Белов последовал за ними. Заманов вёл уверенно и лишь метрах в сорока от скалы скомандовал остановиться. Байдарки сблизились. Рома развернул поперёк течения и маленькими гребками выводил под проход, притом, что боковой вектор упоённо гнал на скалу. Башкаков замер с веслом наперевес. Белов понял, что Рома играет не с рекою, а с ним, не оставляя траектории повторить маневр: если б они пошли следом, их прибило бы к валунам. Он затабанил, держась оси створа. Когда уфимская байдарка достигла критической точки и, рывком переложив почти прямой угол, влилась в поток, Белов крикнул и вёсла завертелись. Нужно было успеть превзойти скорость течения, чтобы сманеврировать в самом жерле порога. Но едва сделав четыре гребка, Зуев поднял весло.
Ах, хитрый татарин! зарычал Белов.
Рома, войдя в створ, и не подумал разгоняться. Он фигурно использовал вращательный момент. Напору течения, стремящегося вмять лодку в нишу, у самого зева которой та проскользнула, он подставил короткую дугу разворота, спокойно опёршись на кипящую воду правою лопастью. Только на исходе вращения Башкаков чуть продёрнул вперёд. Всё заняло секунды, однако казалось невозможно медленным задним, которым байдарка загородила проход.
Белов не успел ничего крикнуть, да и река оглушительно клокотала. Ему оставалось только среагировать на Зуева, если б тот на что-то решился. Зуев видел, что скорость потеряна, впереди чужая байдарка, а струя несёт их слева направо, готовя удар. Ещё миг и борт влепился бы в нишу. Автоматически Зуев выкинул вбок весло. Над самой водой оно вонзилось в гранитную грудь, и тут же сзади лязгнуло второе весло. Заманов хищно обернулся. Река застонала.
Упругие взвинченные мышцы реки схватились с неподвижной силой двух людей, упёршихся против воли вод. В какой-то безжизненный миг байдарка почти остановилась. Река выворачивала её из-под упора, мечтая опрокинуть. Зуев мгновенно вспотел. Байдарка накренилась, погрузив левый борт в пену, но уже течение вытаскивало её вперёд, остря параллелограмм сил. Гребцы одновременно толкнулись и схватили волну. С далёкой стороны, может быть, для изумрудной стрекозы, замершей на тихой камышине, для её стогранных глаз, всё это было замедленным, прилипчивым касаньем. Белов даже не был уверен, ощутил ли Зуев, когда они качнулись на игле равновесия и удержались. У него самого в животе, широко и часто ударяя, оттаивало.
В несколько взмахов они догнали уфимцев.
Поздравляю, Стас, это точно наш человек! воскликнул Рома, кивая на Зуева. Потом спросил его: Ну, как, сердчишко не ёкнуло?
Это он так извиняется, пояснил Белов.
Дорогой, тут же взвился Рома, ты бы мог постоять на бережку и подождать, пока асы пройдут.
А ты бы улепетнул, пробурчал Белов. Вот злодей! Сам, небось, испугался, а теперь строит из себя тактика
Заманов тонко улыбался.
Зуев обернулся к Белову:
То есть, если бы мы сейчас киль поймали, это входит в джентльменский набор?
Ну, приоритет всегда за лидером. Никто ж нас, в самом деле, в спину не толкал.
Тогда какого ж Зуев было начал, но осёкся. Неужели его, в самом деле, так проверяли? Он зло прищурился и вернулся к ровной работе.
Река успокоилась, её податливая геометрия, в точной лекальности быстрин, не требовала сейчас ничего, кроме упорства. Время и погода мелькали где-то сбоку. Километр за километром пьянящего спора словно сегодня же должны были разрешиться неким торжественным итогом. Ни один экипаж не хотел отпускать соперников, и часто они шли бок о бок. Они и на обед встали вместе.
Ох, матушка, ноги затекли, постанывал Заманов, вытянув руки и приседая.
Белов разминал спину. Башкаков неопределённо потыкал воздух и сел, отдуваясь, возле костра. Зуев очень устал, но, глядя на остальных, чувствовал в себе, где-то под лопатками, неуловимый признак преимущества, и хотел это выделить. Он подрубил высохшую ёлочку, принёс её к огню, потом занялся вещами, развесил на ветвях подмокшее, и ничего не отдыхал, пока в его миску не налили дымящийся условный борщ. Он взял миску с голодной лёгкостью, ожогами отогревая руки. С удивлением хотелось обратно в байдарку.
Этак на Урал-реке, у казаков, в старину плавенный гон бывал, неожиданно разразился речью Башкаков, лёжа на спине и прикрыв глаза. Он говорил неестественно тихо. Тоже к осени, за красной рыбой. Сигнал дадут и все разом на реку, а там кто обгонит, того и рубеж, загребай сети. Реку делили Бударки у них назывались
Слушайте Диму, он у нас эрудит! Заманов поднял палец.
Белов и Рома переглянулись. Гребля на туристской байдарке по изменчивой узкоструйной и каменистой реке не позволяла, чередуясь, долго идти друг у друга на волне. Поэтому гонка получалась на кто кого. Не помогая турбуленциями, а постоянно подстёгивая друг друга, стремясь занять удобную позицию на перекате, внутренний радиус или беглый фарватер, поддерживая напряжение борьбы, связка из двух лодок шла быстрее, чем бы поодиночке. Экипажи нуждались в соперничестве, особенно догоняя. Однако же тут не было нарочитости или игры в борьбу: нужно было воспринимать так всерьёз, чтобы выкладывать душу. И действительно, под расклад каждый был готов и рад уйти в отрыв, зная, как это ударяет по отставшим, и полагая сброс конкурента довольным возмещением некоторому отягчению личной судьбы