Палатка рыжела, ожидая их, но гонщики лежали у костра, одинаково опёршись на локти, и не хотели оторваться. Дым шёл винтом, будто невидимый шаман метался около, потрескивая и выбирая прильнуть. Далеко вскрикнула выпь.
Зуев чувствовал за спиной холод лежащего без единого человека пространства, и это было воображаемой правдой на сто или, может быть, двести километров. Взглядывая на горячее лицо Белова, он смутно опасался, что придётся снова разговаривать какие-нибудь прошлые вещи что такое отечество или другой общий смысл; но ему было дружелюбнее молчать, изредка пуская короткую фразу, обратно перепархивающую костёр и опалено замирающую на губах. Ему казалось, что он стесняет Белова тем, что до сих пор они запросто не разговорились, однако и тот ведь много молчал, и почти без труда. Ему захотелось сказать что-нибудь отстранённо-доброе. Он посмотрел в глаза Белову они слепо блестели: огонь, отсвечивая, обращал глубину в сплошную темноту дна. Зуев положил голову на руку.
Белов нежился в двойной сладости накатывающегося сна и сопротивления ему. Внутри дрёмы восторженно дрожало владение ею, а зрение и память обнимало мягкое, влажноватое волокно, пробегая по позвонкам лёгким трепетом истомы. Ему сейчас было необыкновенно легко жить, и в теле переливалась завтрашняя сила.
Зуев клюнул носом в сгиб локтя, и тут же байдарка нырнула в ущелье, где вода вдруг покраснела и растаяла, обнажив жгучие камни, на которые не рухнуть он торопливо открыл глаза. Кровь застучала молоточками; он опять забылся между стылостью и огнём; молоточки дребезжали всё быстрее и звонче. Зуев встряхнулся: в ельнике зазывчиво пело.
А? поднял он голову.
Белов тоже очнулся и пошевелил костёр. Искры весело понеслись кверху. Навстречу мерными, лёгкими порциями сыпались певучие брызги.
Пеночка тенькует, сказал Белов.
На соседней верхушке подхватилась другая птичка и полился дуэт. Снова ухнула выпь, потом вдруг, будто над самым ухом, перерезал дергач. Пеночки разом осеклись, но осторожно досвистали трель, а из глубины дергачу отозвался скрипучий звук. Белов шорохом усмехнулся:
Желна балует
Кто?
Чёрный дятел. Под ночь такой концерт устроили. Завтра распоются Потеплеть должно.
Хорошо бы, согласился Зуев, подталкивая уже самые тонкие, мгновенные, веточки к огню.
Этою ночью к берегу поцелуем пристал «Эльф», и Зуев услышал его, сел и уплыл, покачиваясь. Он пересёк реку, но там ничего не было, никакой земли, а за травой продолжалась неизвестная широкая вода. Он поплыл по ней, волшебно не задумываясь. В затылок больно светила луна. Родное тело байдарки неслось со скоростью, от которой становилось воздушно и страшно. Зуев хотел было сдержать, но от самого тихого гребка «Эльф» бросался вперёд и поверх сил трения прорезывал ночь. Отвыкший от его юркости Зуев закостенел, боясь остановиться в ритме и сбиться с пунктира свободы. Он не смел оглянуться и с лёгким нависанием чувствовал, как Земля кругла. Одновременно он знал, что никакой смысл ничего не вправе приказать ему. А вскоре стал слышен звук, ласковый и низкий, и когда Зуев понял, что плывёт к нему, зачем-то самому важному в мире, от мучения, что звук нельзя увидеть, пространство стало таять и таять, превращаясь в неподвижный ум.
Белову снилось другое. Он ворочался и вздыхал. Проснувшись, он по инерции мурлыкнул и опасливо посмотрел, не слышит ли напарник.
Стояло на грани света. Белов загадал время и поднёс часы к глазам. Стрелки слабо зеленели. Он ошибся на три минуты в свою пользу. Эти три минуты, выигранные выдумкой слова у дыма условности, почему-то обрадовали его, как запас, и он подумал, что должен быть хороший день. Птицы, действительно, разыгрались. Их голоса, вытканные из сновидений, образовывали округ поляны праздничный хор. Белов расплёл симфонию, отыскал в ней дрозда, улыбнулся, и обратным толчком мысль повторила ему приснившееся.
А вас ждут или так? захотелось ему поделиться. По дыханию он слышал, что Зуев уже не спит.
Ждут? Зуев приподнялся на локте. Вы про женщину?
Ага, беззаботно сказал Белов. Его три минуты растекались по душе.
Ну, есть у меня жена не жена а впрочем, почти что и жена. Только при чём здесь ждать? я вернусь, и всё. В самом деле, не на Южном полюсе.
Значит, вы от неё уехали, протянул Белов.
Почему?
Значит, вы от неё уехали, протянул Белов.
Почему?
Всегда так. Если только есть человек, ты или покидаешь его, или добираешься к нему А мне этакое приснилось, не рассказать. По сию минуту не пойму, не то мечта, не то воспоминание
Зуев резко сел, задев верх палатки, и хлопнул комара на щеке.
Нет, сказал он отрывисто, этого нельзя позволять.
А именно?
Ну чтобы женщина ждала.
Почему? удивился Белов.
Страшно
Что не дождётся?..
Да Да нет, не в этом дело. Вообще выбор. Ожидание уже выбор, уже соблазн. Ведь никогда не знаешь, как тебя дождутся. Нельзя позволять себе зависеть от чужих ошибок
Сложно у вас, Белов произнёс это так, что непонятно было, имеет ли он в виду только Зуева или и ту, которая его не ждёт.
Зуев потёр ладонями лицо. Ему казалось, что, говоря в полузабытьи, он лишь сейчас по-настоящему проснулся. И ответил нехотя:
Просто мысли болезненные. И сны, я знаю Это кто воркует?
Про эту не скажу, охотно свернул Белов. Ну, а вчерашних гостий слышите?
Это? Зуев изобразил присвист.
Белов хмыкнул:
Похоже. Только это трещотки, торопыжки, а те-то вон, зады подпевают Разобрали?
Зуев неуверенно кивнул.
Да вы прислушайтесь! Белов азартно замер на коленях, подняв руки. Ну, куликов исключаем, крикливы больно. Теперь здесь. Вот запевала, в три ноты альтует, заряночка: оп, отпелась. Цыкает который, это дрозд, кликает юрок. Свистят так, синицы, пищухи всякие Народу, вообще-то, не густо А вот послушайте, защебетала: завирушка. Фиоритуристая пичуга, только голосок слабоват да вот он тянется, слышите? Дятел опять закричал, а теперь дробить пошёл. И нам пора.
А вы в детстве в городе жили? с сомнением спросил Зуев, выбираясь из палатки.
Насчёт птиц? Так ведь хоть в деревне, а если учитель не сумасшедший энтузиаст, он скорее всю биологию от ума отобьёт, чем в лес сводит да научит травку от травки отличить. Сами знаете, как нас среднеобразовывают А я сам. Обидно ведь столько плавать, а природы не знать. Гонка-то гонкой, конечно, да у сердца своя пища И напарник у меня как раз был, дока, любил птиц. Иную мог выдразнить чуть не в руки слетали.
А где он сейчас? спросил Зуев, чуть хрустнув голосом.
Сейчас он дельтапланерист, произнёс Белов с задумчивым сарказмом.
Зуев сошёл к звенящему Мелосу. Небо тончало, предчувствуя солнце. У берега была небольшая заводь, и когда Зуев приблизился, из неё серою массой хлынула плотвичка. Он отступил на шаг. Несколько любопытных мордочек просветились в воде, плеснули спинки, и в полминуты заводь снова была полна не одной, наверное, сотнею рыбёшек. Одни, шевеля губами, тыкались в глинистый берег, другие магнетическими параллельными стайками рыскали взад и вперёд, проходя стая сквозь стаю со слизистой ловкостью, третьи неподвижно висели над дном. Осторожно, не качнув травинки, не положив тени, Зуев сделал обратный шаг. В тот же миг, как от ужасного врага, вся плотва метнулась вон и оставила человеку чистую воду. Он наклонился и черпнул котелком.
Возле палатки Белов делал зарядку, держа в каждой руке по изрядному камню. В волосах его торчали хвоинки.
Сублимируете? сказал Зуев.
Белов засмеялся. Птицы угасли, лишь дятел редко дробил; однако тишина, зевнув, уступила чувству жизни, в котором люди сглатывали паузы внутренним шумом своего существа. Зуев густо разъярил пламя и вскоре опустил в кипяток пару пакетиков, с аппетитом наблюдая быстрый разлив вишнёвости. Они разделили банку каши, и было ещё полмешка тянучего печенья.
Чай разлил тёплую истому. Низколесье противоположного берега уже подёрнулось жёлтой пенкой, стремительная граница сгоняла утро, прослаивая небо высью.
Белов разложил карту и капнул в неё несколько карандашных штрихов расчёта. Его воображение старалось заранее приручить маршрут дня. Зуев опустился на колени, тоже наклоняясь над картой. Их плечи шуршанием соприкоснулись. Неожиданно Зуева кольнула память без образа, даже без запаха, одним смыслом стыдливого детства, и это было почти до слёз, конечно, тогдашних Ему захотелось ещё раз испытать прикосновением плечо, но он знал, что это ненужный миг. Он плыл не для дружбы и не представлял, о чём мог бы обнять чужую мужскую спину. Тем приятней сейчас на коленях было не отличаться от Белова.