Культу-у-у-рка, Культурка, а почему Культурка?
Арсений покосился на Лизу, та недалеко возилась с узлами, и, понизив голос, проговорил:
Пукает она часто Серёгин воспринял это как шутку, но Арсений совершенно серьезно добавил: Это после болезни у неё. Егорка её Ласточкой хотел назвать, а как поедем куда мужики ржут, неудобно как-то в общественном-то месте, вот и привязалось к ней это имя. А я что? Я без претензий. Пусть веселятся.
Но кобыла стояла смирно, сонно жуя подножный корм, и ничем байку своего хозяина не подтверждала. Началось всё, когда они тронулись в путь. Происходило это так часто, что через полчаса ходьбы стало обычным, каким-то привычным и даже необходимым звуком. И когда хотя бы два-три шага слышалась только поступь некованых копыт без характерного звука, Сергей, а он шёл замыкающим, начинал пересчитывать мешки и узлы, а Лиза оглядывалась не случилось ли чего.
В путь тронулись, как только обсохла роса. А с утра Арсений доделал волокуши. Две заготовки, которые они загнули вчера, за ночь почти высохли и держали приданную им форму. Они стали оглоблями, а их загнутые концы, едва коснувшись земли, снова приподнимались, становясь как бы полозьями маленьких санок, в этом месте и располагалась вся поклажа. Без единого гвоздя Арсений установил между этими полозьями распорки, потом из тонкого черемошника появилось что то вроде решётки, на которую и увязали все тюки и мешки. Предполагалось даже одно посадочное место, на одном из мешков.
Если кто устанет шибко, проговорил Арсений и хлопнул ладонью по пыльному мешку.
Он попрощался и отправился по своим делам.
Подобные конструкции Серёгин видел в деревнях, но не в действии, в их предназначении он не сомневался, считая, что это маленькие саночки. Почему такие маленькие? Ну, наверное, для маленькой лошадки А оказалось вон как! Лошадка вполне обычная, просто тащить эти саночки их Арсений называл «волокушами» надо было не по снегу. Преимущества перед колёсами, а они были бесспорными, Сергей уже заметил. Во-первых простота и быстрота изготовления; во-вторых бесшумность передвижения: волокуши не трясло и ничего в них не скрипело, как иногда бывает при эксплуатации телег; а в-третьих это, пожалуй, самое главное достоинство чудо-повозка с лёгкостью преодолевала бездорожье. Серёгин шёл позади, видел и удивлялся, как преодолевались заболоченные участки; там, где он проваливался чуть ли не по колено, саночки тонули, ну, сантиметров на пять-десять. По колеям и косогорам, где, по его мнению, перевернулся бы любой УАЗик, их повозка проходила, лишь слегка замедлив ход. Полозья, широко расставленные в стороны, словно цеплялись за землю в нужное время, в то же время они легко скользили и по траве, и по пыльной дороге. Деревья, упавшие через тропу, тоже не представляли для них препятствия, если, конечно, лошадь могла перешагнуть лежащий на их пути ствол. Лишь один раз Лиза просмотрела пенёк, и пришлось Культурку спятить на пару шагов назад. Пень этот был сантиметров семьдесят и поэтому не прошёл под волокушами. Будь он ну хоть чуточку короче, его бы даже и не заметили.
Сергей шагал и обдумывал последний разговор с Лизой, точнее, разговор, который произошёл последней ночью. Возбуждённые предстоящим отъездом, а, может быть, разбалованные Арсением, который оставил им обилие дров, они долго не ложились спать. Сидели у костра. Сидели и разговаривали. Разговаривали и пили чай. Пили чай и при свете костра смотрели друг на друга.
За эту ночь Серёгин получил множество ответов на вопросы, которые уже давно волновали его. Получил ответы на вопросы, которые задавал вслух, которые крутились у него в голове, но произнести которые он никогда бы не решился. А также были вопросы, о существовании которых Сергей даже не догадывался. Сейчас, шагая за волокушами, перескакивая через поваленные деревья, шли они не по дороге, а по еле заметной, петляющей тропе, которая иногда терялась в мелкаче. Под ритмичный аккомпанемент Культурки его мысли строились в какой-то порядок, и у него начинала рисоваться почти понятная, но в то же время совершенно необъяснимая, местами абсурдная картинка. Так, всё по порядку, как говорится, по полочкам.
Он действительно в прошлом, году, эдак, в двадцать третьем-двадцать пятом. Точнее из Лизиных рассказов он определить не смог, а на прямо поставленный вопрос Лиза ответить не смогла. Он в прошлом, но Лиза это прошлое прошлым-то не считает, да и все остальные: Арсений, бабка Акулина, Николай с Тимофеем, сестрёнки-кикиморы, пожалуй, тоже живут в настоящем. Да, в самом настоящем настоящем. Нет, он не сумасшедший, эти кикиморы, Иринка с Маринкой, действительно здесь живут, в своём настоящем. И его здесь никто психом не считает: ни Лиза, ни бабка Акулина ну, наверное. Он узнал, что это бабка Акулина отправила девчонок Иринку с Маринкой его из болота вывести. Нет, он не псих, он всё прекрасно помнит: город, последние встречи ну, там, проблемы с ЖКХ, разговоры, обсуждение его новой выставки. Да, кстати, фотоаппарат прекрасно работает, только настройки все сбились, компьютер чушь всякую показывает, что касается года и времени съёмки по нулям всё, а остальное всё работает. Но как он сюда попал и как вернуться назад Лиза не знает. «Бабушка ночью засуетилась, кикимор кликнула, а на следующий день и мы в дорогу засобирались, мне она ничего не объясняла», виновато ответила Лиза на этот вопрос. Живёт она с бабушкой в лесу, пасеку держат, рыбу ловят, а коль какую тяжёлую работу надо сделать, то кикиморы какого-нибудь человека приведут, и что сами они у бабушки в услужении за провинность какую-то. И Арсений, скорее всего, не случайно рыбки половить сюда пришёл. Иринка скорей всего навела. И, вообще, это всё серьёзно, не шутят с этим. А рубаха врачевала его эта медновласая зеленоглазая бестия не только травками рубаха свадебная, обрядовая. Он, конечно, может к этому не относиться серьёзно, но в нём, в Серёгине, сейчас есть частичка её души, потому что не было другого способа вырвать его из лап смерти, то есть спасти от лихорадки, и что хочет он этого или нет они теперь как жених и невеста. После этих слов Лиза глянула на него расширившимися зрачками не как обычно, а по-особому, как-то с вызовом. Все травы окрестных полянок своей колдовской непокорностью блеснули в её глазах, а, быть может, во всём виноват костёр, жарко пылавший между ними, это он и его искры, разрезавшие темноту осеннего неба, отразившись в Лизиных глазах, дали такой неожиданный эффект. Это сейчас он может рассуждать, а тогда он замер, сердце его начало долбиться, словно Копперфильд, запертый в гробу, заподозривший, что гроб этот не из реквизита, а вполне настоящий. Но потом он узнал, что всё это ненадолго, надо лишь выздороветь да в баньке попариться, да бабкиного зелья ещё надо будет выпить, она зелье-то это уже варит, наверное, и всё, никаких обязательств. При этих словах взгляд Лизы, снова кроткий и смиренный, направлен был куда-то в сторону. Потом ещё четверть часа она избегала подымать глаза, смотрела на угли и молчала, затем, словно очнувшись, пожелала Сергею спокойной ночи и отправилась спать.
Он действительно в прошлом, году, эдак, в двадцать третьем-двадцать пятом. Точнее из Лизиных рассказов он определить не смог, а на прямо поставленный вопрос Лиза ответить не смогла. Он в прошлом, но Лиза это прошлое прошлым-то не считает, да и все остальные: Арсений, бабка Акулина, Николай с Тимофеем, сестрёнки-кикиморы, пожалуй, тоже живут в настоящем. Да, в самом настоящем настоящем. Нет, он не сумасшедший, эти кикиморы, Иринка с Маринкой, действительно здесь живут, в своём настоящем. И его здесь никто психом не считает: ни Лиза, ни бабка Акулина ну, наверное. Он узнал, что это бабка Акулина отправила девчонок Иринку с Маринкой его из болота вывести. Нет, он не псих, он всё прекрасно помнит: город, последние встречи ну, там, проблемы с ЖКХ, разговоры, обсуждение его новой выставки. Да, кстати, фотоаппарат прекрасно работает, только настройки все сбились, компьютер чушь всякую показывает, что касается года и времени съёмки по нулям всё, а остальное всё работает. Но как он сюда попал и как вернуться назад Лиза не знает. «Бабушка ночью засуетилась, кикимор кликнула, а на следующий день и мы в дорогу засобирались, мне она ничего не объясняла», виновато ответила Лиза на этот вопрос. Живёт она с бабушкой в лесу, пасеку держат, рыбу ловят, а коль какую тяжёлую работу надо сделать, то кикиморы какого-нибудь человека приведут, и что сами они у бабушки в услужении за провинность какую-то. И Арсений, скорее всего, не случайно рыбки половить сюда пришёл. Иринка скорей всего навела. И, вообще, это всё серьёзно, не шутят с этим. А рубаха врачевала его эта медновласая зеленоглазая бестия не только травками рубаха свадебная, обрядовая. Он, конечно, может к этому не относиться серьёзно, но в нём, в Серёгине, сейчас есть частичка её души, потому что не было другого способа вырвать его из лап смерти, то есть спасти от лихорадки, и что хочет он этого или нет они теперь как жених и невеста. После этих слов Лиза глянула на него расширившимися зрачками не как обычно, а по-особому, как-то с вызовом. Все травы окрестных полянок своей колдовской непокорностью блеснули в её глазах, а, быть может, во всём виноват костёр, жарко пылавший между ними, это он и его искры, разрезавшие темноту осеннего неба, отразившись в Лизиных глазах, дали такой неожиданный эффект. Это сейчас он может рассуждать, а тогда он замер, сердце его начало долбиться, словно Копперфильд, запертый в гробу, заподозривший, что гроб этот не из реквизита, а вполне настоящий. Но потом он узнал, что всё это ненадолго, надо лишь выздороветь да в баньке попариться, да бабкиного зелья ещё надо будет выпить, она зелье-то это уже варит, наверное, и всё, никаких обязательств. При этих словах взгляд Лизы, снова кроткий и смиренный, направлен был куда-то в сторону. Потом ещё четверть часа она избегала подымать глаза, смотрела на угли и молчала, затем, словно очнувшись, пожелала Сергею спокойной ночи и отправилась спать.
Как выбраться назад? Нет, это вперёд называется, вперёд лет на сто. Кто и за что закинул его в прошлое? Он жив? Пульс примерно в норме, температура сейчас тоже. Лиза. Лиза тоже вполне живая, он никогда её раньше не видел, чтоб ей быть плодом его фантазии, мечтаний или галлюцинацией. Она настоящая, тёплая, нет, это не бред, она переживает за него. И рубаха ну обряд с этой рубахой, наверняка, был для Лизы какой-то жертвой, а он вчера не только не оценил этого, но и, скорее всего, обидел Лизу своей реакцией. Пенёк. Ведь знал, что рубаха это оберег, не вчера родился да и почувствовать мог. Ну валенок, ничего не скажешь А бабка? Бабка должна что-то знать, неспроста она ночью кикимор к нему отправила Так или почти так думал Серёгин, думал и шагал позади волокуш, бережно придерживая сумочку с фотоаппаратом на груди. С утра была обильная роса, и, по приметам Лизы, дождя не должно было быть.
Дождя, действительно, не было, но и солнечным день нельзя было назвать. Лёгкий ветерок трепал верхушки уже почти голых деревьев, но они безропотно продолжали обнажаться, стыдливо трясясь на этом бессовестном ветру, но продолжая терять, воспринимая это как должное, как неотвратимую жестокую безысходность, свои бесценные листья. Несмотря на свои думы, Серёгин не смог удержаться от нескольких кадров. Не смог его оставить равнодушным кружащийся красно-жёлтый водоворот на фоне тёмно-синих, почти чёрных, будто грозовых туч, сквозь которые, однако, пробивались как что-то острое, опасное, словно в руках неумелого хирурга-практиканта, лучи солнца.