Чё-Линг слегка отстранив меня от себя, развернувшись, спустил ноги на пол, да с легкостью поднялся. К моему удивлению, въехав пролегающим по голове узким вертикально стоящим гребнем волос в потолок. Он немедля протянул ко мне руки, подхватив подмышки, и ровно ребенка сняв с повозки, поставил рядом. Лишь после этого слегка качнул своим широкими плечами, на которых зримо шевельнулись выпирающие мышцы. Я в отличие от авитару не рискнул чем-либо шевелить, тем паче плечами, боясь, что боль в спине вновь повторится, или опять же заболит нос. Ибо там, как и в целом на лице, теле, кожа представлялась мне источником какой-то одной большой боли.
Чё-Линг между тем наклонившись, достал из повозки корзину с остатками еды, и широкий валик, весь тот срок служивший нам сидением. Только после этого шагнув вправо, обошел меня и уложил валик около стены, создав и там небольшое сидение, токмо теперь с невысокой спинкой, возле которого поставил корзину. Да весьма глухо, с каким-то рокотанием, а может всего только недовольством авитару обратился к человеку, замершему на месте, склонившему голову, да так и не выпустившему из рук оглобли повозки:
Умва.
Не знаю уж точно, что он там ему сказал, но человек внезапно вскинул голову и резко толкнул назад руки, а вместе с тем оглобли и повозку. Поелику, коль до сего момента в туннеле плыла относительная тишина, с легким стрекотом какого-то насекомого и шорохом, то стоило повозке двинуться вспять своими тремя колесами по неровности пола, послышалось дробное грохотание. Человек, впрочем, развернулся лишь тогда, когда вытолкал свою повозку дальше того места, где я стоял. Он прошел мимо меня, еще сильней склонив голову, колыхнув своими короткими, взъерошенными волосами, вопреки относительно грязным, полосчатым штанам и стопам ног, сохранившим свой нежно-желтый цвет.
Очевидно, помылся, допрежь нас везти, внезапно молвил Чё-Линг, стоявший шагах в трех от меня. Я торопливо дернул в его сторону голову, и удивленно взглянул на авитару, не понимая, каким образом он услышал мои мысли. Чё-Линг тот срок наблюдающий, как человек разворачивался, а после, сразу перейдя на бег, направился по туннелю прочь от нас, обаче, лишь мгновение спустя перевел на меня взор, и слышимо усмехнувшись, пояснил:
Вы молвили сей вопрос вслух, саиб, пожалуй, того и не приметив.
Ага, отозвался я, оно как знал, что разговариваю сам с собой почасту. И видно того не всегда примечаю.
Саиб, добавил Чё-Линг, и качнул головой в сторону сидения-валика. Вы покамест присядьте тутоньки и покушайте, а я схожу, осмотрюсь. Найду клопа, абы эйфор его ужель должен был пригнать, и коль он на месте, вернусь за вами, да мы улетим.
А если ты не вернешься? испуганно спросил я, и резко шагнул в направлении авитару, намереваясь отправиться с ним.
Как это не вернусь? переспросил меня Чё-Линг и совсем чуть-чуть качнул головой, пройдясь и вроде огладив своим взъерошенным гребнем поверхность потолка подземной галереи, с очевидностью, не понимая, о чем я толкую. Да, что вы, саиб, заладили брошу я вас, брошу Что я чокашь, тында тупая, бросить такую ценность. Он, незамедлительно, повернулся ко мне, и, опустившись на одно колено, очень бережливо положил свои ладони на мои плечи, протянув, саиб, вы должны осознать, таких, как вы не бросают. За них платят огромную контрибуционную плату, и сие токмо за един диэнцефалон В вашем случае, неподражаемы вы весь сам, не тока ваш диэнцефалон. Понеже прекратите, что-либо боятся. Я вас точно не брошу, напасть на меня тутова себе вряд ли кто позволит, а коль и позволит, со мной не так просто справится. Вмале мы окажемся с вами на континенте Лакия в центральном граде агисов Чьётане, оный одначе лежит не в центре материка, а на его окраине, а там ужо рукой подать до помощи верховного правителя людоящеров али тарховичей. Он теперь кивнул, и его коричневые полные губы раздались в широкой улыбке, полыхнув ярко-белыми треугольными камнями, поместившимися в центре его желтых, ровных зубов, все будет благополучно, вы только не бойтесь, лады? переспросил он, и я в ответ ему кивнул. Потому как ответить не решился, боясь, что скажу нечто опять сопливое или трусливое.
Чё-Линг разком испрямившись, убрал руки с моих плеч, да тотчас, точно привык действовать молниеносно, развернулся и шагнул в сторону ступеней, на ближайшую из них, одновременно, склонив голову. Он делал каждый шаг скоро, переступая со ступени на ступень, отчего мне показалось, саму лестницу выбили нарочно под его рост, вряд ли рост человека или существа. И поколь авитару подымался по сим ступеням, я, медленно отступив назад, прижался к стене. Впрочем, я так и не присел на созданное сидение, лишь неотрывно смотрел, как фигура авитару пропадает в лазе, оставляя меня одного в кудлулу, и тем, наполняя волнением и страхом.
Чё-Линг разком испрямившись, убрал руки с моих плеч, да тотчас, точно привык действовать молниеносно, развернулся и шагнул в сторону ступеней, на ближайшую из них, одновременно, склонив голову. Он делал каждый шаг скоро, переступая со ступени на ступень, отчего мне показалось, саму лестницу выбили нарочно под его рост, вряд ли рост человека или существа. И поколь авитару подымался по сим ступеням, я, медленно отступив назад, прижался к стене. Впрочем, я так и не присел на созданное сидение, лишь неотрывно смотрел, как фигура авитару пропадает в лазе, оставляя меня одного в кудлулу, и тем, наполняя волнением и страхом.
Я какое-то время все еще стоял неподвижно, наблюдая за растворившимся в розовых лучах лаза Чё-Лингом, а его поступь словно слилась с легким гулом грохотания долетающего из туннеля от стучащих по полу колес повозки. Ощущение, что меня бросили сейчас стало таким страшным, что само собой на глаза навернулись слезы, а в шмыгнувшем носу почувствовалось зудящее нытье, будто мне пред тем по нему надавали. Я медленно поднял руку и принялся ощупывать сами ноздри пальцами, ощущая подушечками, что кожа крыльев истончилась до едва приметной пленочки, внутри которой, пожалуй, если, что и осталось только одна жидкость.
Внезапно позади ощутимо дрогнула стена, точно качнув на себе меня. Я и без того испуганный, не мешкая, замер, опустив руки вниз и уперев сами пальцы и ладони в поверхность стены, вновь приняв на себя, какой-то легкий гул или топот. Да только сей гул не шел от убежавшего по туннелю человека и его повозки, и не принадлежал Чё-Лингу. На удивление, это было нечто иное, ранее мною не испытанное.
Посему я торопливо отступил от стены, развернулся и принялся ее оглядывать, а после и ощупывать. Да только ее неровное с множеством выпуклостей и ямок полотно, еще и ощутимо чешуйчато-слоистое, лишь легонько поигрывало яркостью собственных тонов. Все, также вжимая в ее поверхность собственные ладони и пальцы, я медленно двинулся влево, в сторону противной выходу, не столько даже оглядывая, сколь прощупывая. И к собственному изумлению ощущая под кожей рук, тяжелый топот, идущий будто от самой стены или возможно того, что было расположено за ней.
Топот то увеличивался, то уменьшался, порой становясь и вовсе каким-то дребезжащим. И все мне казалось, кто-то там за стеной раскатисто вздыхал, каждый раз топая по полу, а может и ударяя. Таким побытом, я прошел не мало, удалившись не только от корзины, ступеней и лаза, но и вновь войдя в темную часть туннеля, когда внезапно моя левая рука провалилась в узкую брешь в стене, очевидно, сквозную. Ибо отступив в сторону и опустив руки вниз, увидел, словно наклоненную левую часть стены не столько даже треснувшую (а потому отошедшую), сколько вроде нарочно прорубленную в виде очень узкого хода. Сама брешь, с неровно высеченными черными стенами, была не больно длинной и завершалась таким же узким лазом, из которого ясно созерцалось голубоватое свечение, ровно там за ним, что-то ярко пылало. Из самого прохода теперь ощутимо послышался низкий, тяжелый топот и вроде оханье, а к спертости туннельного воздуха добавился горьковатый чад, чего-то сожженного или палимого.
Любопытство, то кое меня всегда и везде вело, и тут взяло вверх над правящем во мне страхом. Потому я, толком не обдумывая, торопливо ступил ближе к щели, и так как она оказалась вельми узкой, повернулся в отношении нее левым боком, принявшись протискиваться вперед. Абы я именно стал протискиваться. Ведь щель по мере моего неторопливого шага по ней, и ее неровному с множеством выступов полу, ощутимо сужалась. Неравномерные с множеством бугров и шипов стены, хоть и просматривалась в виде грунтовых пластов, болезненно врезались мне в спину, а то и лицо, однако я, сдерживаясь, не стонал. Ибо, завороженный, смотрел в разворачивающуюся передо мной пещеру, откель слышалось лишь раскатисто-свистящее дыхание, точно какой установки. Да только я, кажется, перестал слышать и сами звуки, сосредоточив взгляд на самой значительной пещере, с высоким округлым сводом, поддерживаемым металлическими дугами, сложенными внахлест, и, видимо, достаточно широким. И хотя я не видел две боковые стены, смог наблюдать стену напротив моего лаза. Она была, однозначно, неровной, будто и тут вырубленной, и смотрелась в виде отдельных широких полос ярко сияющих и сменяющих сверху донизу цвета синий, зеленый, желтый, на стыках и вовсе создавая фиолетовый. Видимо, потому как все эти четыре цвета сразу легонечко трепетали и с тем отражались от значимо гладкого, серебристого свода или черного пола в самой пещере плыла та самая голубая дымка свечения. Не знаю даже каким мог казаться свет в пещере для людей, но для меня он зараз перемещал множество мельчайших оттенков, лежащих в пределах от желтого до темно-фиолетового, посему стало сложным сосредоточиться на отдельном его сиянии.