Пришвин был не первым российским литератором, по воле жизненных обстоятельств оказавшимся на Малой Охте. Возможно, здесь в 1838 (39?) г., в квартире преподавателя древних языков Д.И. Успенского, жил юный Николай Некрасов, готовившийся к поступлению в Петербургский университет[6]. Некрасов, приехавший из Ярославской губернии в столицу летом 1838 г., планировал сдать на следующий год экзамены и нуждался в учителях-репетиторах. Крайне ограниченный в средствах, он был рад любой помощи от добрых людей и новых знакомых. Позднее в автобиографических записях он вспоминал: «На Итальянской встретил в увеселительном заведении Успенского профессора духовной академии <> с откровенностью молодости рассказал свои нужды. Я вас выучу латыни, приходите жить ко мне. Поселился у него на Охте. Подле столовой за перегородкой темный чулан был моей квартирой. Успенский в полосатом халате пил запоем по нескольку недель, очнется: Давай буду тебя учить. Две, три недели учит очень хорошо, там опять запьет». Летние университетские экзамены 1839 г. Некрасов провалил и осенью устроился в университет вольнослушателем. Летом 1840 г. он снова сдавал экзамены и опять неудачно; впрочем, по латыни ему поставили «тройку» (видимо, занятия с Д.И. Успенским не прошли совсем впустую). В дальнейшем Николай Некрасов уже не пытался получить высшее образование и полностью посвятил себя литературной работе. В неоконченном романе «Жизнь и похождения Тихона Тростникова» (18431848) Некрасов поселил своего героя «близ Малоохтенского перевоза» через Неву, а также вывел образ своего учителя латыни Д.И. Успенского под именем Григория Огулова, отставного профессора духовных школ, «который был совсем не глуп, и по утрам, когда хмель выходил у него из головы, показывал признаки некоторого образования».
На Малоохтинском проспекте в 1830-х1860-х гг. проживал ныне подзабытый, а когда-то широко известный писатель Николай Помяловский[7]. Он родился в семье дьякона местной церкви св. Марии Магдалины; окончил духовное училище при Александро-Невской лавре, а затем Петербургскую духовную семинарию. Известность пришла к нему благодаря публикации повестей «Мещанское счастье» и «Молотов» в журнале «Современник» в 1861 г. Популярными и высоко оцененными читающей Россией стали «Очерки бурсы» (18621863), где Помяловский описал годы своей «духовной» учебы в атмосфере палочной дисциплины, бесконечной зубрежки и полного отсутствия творческого подхода к освоению богословских знаний. По-своему яркая и сложная жизнь писателя была совсем недолгой; он прожил немногим более 28 лет, смертельно заболев вследствие неумеренного пристрастия к винопитию. Узнав о смерти Помяловского, Николай Чернышевский записал: «Это был человек гоголевской и лермонтовской силы. Его потеря великая потеря».
Рассказ Помяловского «Поречане» (1863) является, пожалуй, единственным произведением русской литературы XIX столетия, специально посвященным Малой Охте. Любовно называя свою малую родину «дивным уголком земли», он, местами довольно хлестко, с присущим ему саркастическим юмором, описал местные нравы и обычаи. В центре рассказа частная жизнь малоохтинского столяра Ивана Огородникова. Подступая с разных сторон к «страницам» его биографии, Помяловский дал яркие зарисовки прошлого и настоящего Охтинских пригородных поселений, связанных с корабельным делом. Он отметил присутствие здесь в прежние годы большого количества старообрядцев; обрисовал внешний вид «Поречны», в которой было «только три каменных дома, остальные все деревянные, и среди деревянных не более десятка двухэтажных». Весело и убедительно, используя меткие фразы, он рассказал о жестоких кулачных боях на льду зимней Невы, весьма «нетрезвой» атмосфере престольного храмового праздника и своеобразной семейной жизни охтян, с фактическим равноправием женщин и мужчин.
Современная улица Помяловского, названная в честь выдающегося писателя-охтинца, идет от набережной Невы к Новочеркасскому проспекту, в начале которого сохранился комплекс кирпичных казарм Новочеркасского 145-го пехотного полка, построенных в 1880-х гг. Незадолго до революции (осенью 1915 г.) в них «отбывал» воинскую службу поэт Игорь Северянин, будучи зачисленным в 1-й пехотный запасной батальон. Для популярного автора «Ананасов в шампанском» армейский быт был невыносимо тяжел. В стихотворении, начинающемся строками «На Охте гнилой, в казарме каменной», он писал:
Соседом Игоря Северянина по солдатским нарам оказался молодой поэт (а впоследствии писатель) Леонид Борисов. Много лет спустя он вспоминал ночные беседы с будущим «королем поэтов». Борисов просил дать ему совет как начинающему литератору. Северянин сказал: «Начинают не поэты, а стихотворцы, то есть люди, которые всего лишь умеют рифмовать Поэт начинающим не бывает, он берет сразу, как лошадь, с места, и пишет как взял, так и пошел, вот как человек с тяжелой ношей». Борисов вспоминал, что Северянин разъяснил ему свой метод стихосложения: «А пишу я стихи без всяких черновиков как выпелось, так и хорошо. Если стихи исправлять, будут уже второй и третий раз другие, новые стихи, не те, что были до этого». «А вы их вынашиваете, обдумываете?» спросил Борисов. «Нет, не вынашиваю, я не женщина я поэт, меня что-то вдруг осенило, и я слушаю диктовку тайны» отвечал Северянин. «Всю жизнь буду писать о мечте, о грезах, о красивой жизни <> Я сотворяю свою, другую реальность» говорил он Борисову, когда они курили вдвоем на лестничной площадке казармы.
Революционные события 1917 г. резко изменили жизнь Охты. Из полупровинциального пригорода она начала превращаться в промышленный район, а в послевоенное время, с рубежа 1950-х1960-х годов, стала местом массового жилищного строительства. Переходный период формирования нового («позднесоветского») облика бывших окраин застал Иосиф Бродский, отразивший свои юношеские впечатления в известном стихотворении «От окраины к центру» (1962). В первых двух строфах Бродский, не задавая какой-либо философской или литературно-игровой линии, рисует свой образ невско-охтинских берегов:
Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речных пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.
Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
за спиною трамвай
прогремел на мосту невредимом,
и кирпичных оград
просветлела внезапно угрюмость.
Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.
В одной из бесед с культурологом и музыковедом Соломоном Волковым Иосиф Бродский рассказал, что основой стихотворения стали его пешеходные прогулки через Малую Охту к общежитию Ленинградского университета (ул. Стахановцев, 17), где он ждал девушку, которой был тогда романтически увлечен. Бродский заметил: «мое детство предрасположило меня к острому восприятию индустриального пейзажа. Я помню ощущение этого огромного пространства, открытого, заполненного какими-то не очень значительными, но все же торчащими сооружениями <> трубы, все эти только еще начинающиеся новостройки, зрелище Охтинского химкомбината. Вся эта поэтика нового времени». Длинные путешествия через городские предместья привели Бродского к парадоксальной, но удивительно глубокой мысли: «и вдруг я понял, что окраина это начало мира, а не его конец.<> уходя на окраину, ты отдаляешься от всего на свете и выходишь в настоящий мир».
Попробуем и мы, отчасти следуя за строками и мыслями великого поэта, «пробежать Малой Охтой» к берегам Оккервиля[8], чтобы встретить вновь таинственные волны вдохновения, которые мягче воды, тоньше воздуха и прозрачней высокого неба, открывающегося пред нашим взором на охтинских перекрестках поэзии и прозы, прошлого, настоящего и будущего
* * *В публикуемых далее подборках наших стихов нет какого-либо стилистического, программного или интонационного единства. И даже многие отдельные стихотворения нельзя уверенно отнести к тому или иному жанру: они зачастую синкретичны и внутренне свободны от рамок «формата» старых и новых художественных направлений. Пожалуй, одним из объединяющих нас подходов является стремление к твердым рифмам (при очевидном разнообразии фонетической и метрической структуры) следование «заповеди» В. Маяковского о том, что «без рифмы стих рассыплется». Общим, несомненно, является и активное «перерастание» стихов в тексты песен, изначально задуманное или выявившееся в процессе создания поэтических строк, «захотевших» связать себя стройной мелодикой и ритмизацией. Впрочем, если у А. Черемисина это, прежде всего, песни-подражания, вдохновленные конкретными образцами, то у А. Долгополова это вполне самостоятельные произведения, готовые к исполнению на эстрадной сцене. Надеюсь, что читатель сможет и во многих моих стихах уловить музыкальную напевность. Но, пожалуй, различий в наших «литературных опытах» значительно больше, чем сходств. Не претендуя на профессиональный филологический анализ, все же следует кратко остановиться на наиболее характерных чертах стихотворной «деятельности» каждого из нас.