Там же давно никого быть не должно? впервые в глазах Савельича блеснуло внимание.
Говорят, даже ребенок там Я посмотрел все бараки, конечно, аварийные. Отселяли их потихоньку, у нас на это все новостройки уходят. И, конечно, не хватает. Но бараки в Красновке и в Березовке это посреди поселка. Свет, вода, газ даже местами. А так чтобы одни, да на брошенной шахте
Это даже для наших обалдуев перебор, Савельич смотрел грустно. Но ты же знаешь, нужно ехать, смотреть самим. Крючок проглочен. И ты отпустишь меня. Кто кроме меня будет латать эти дыры?
Не знаю, Андрей. Болтовня, верно.
А если, правда? Это же скандал такой, что
А у нас выборы хмурился снова Савельич. Теперь ты меня точно отпустишь. Потому что лучше мы будет знать, чем кто-то там чирикать губернатору.
Ладно, ёлочки разгребем, а там езжай. Только аккуратно.
Всё, подсечка. Быстро встали и уходим. Дверью не хлопаем, чтобы не передумал. Но сначала по дому на Рельсовой. Дело пахнет скверно. Наверное, снова большой порыв канализации. Как недавно на Ленина, а до нее на Колхозной, а перед этим на Октябрьской, а до того на не помню уже. Конечно, залатали, пару дней заплата терпела, потом снова. Теперь над разливом на первых этажах дышать невозможно. Сволочизм.
В стеклянном павильоне торгового дома Андрей купил пожарную машину Павлику и катушку на спиннинг брату Пете. Дорого тратиться в Новый год у них не водилось, но теперь вдруг захотел. Взять лучшую, поблескивающую на верхней полке, денег не хватило, Андрей купил подешевле, но вполне сносную, и когда выходил с ней из павильона, знал, Петя будет доволен. Денег почти не осталось. На днях, вместе с авансом, должны выдать за весь декабрь. Все четыре года в газете Андрей жил полувпроголодь: хватало на коммуналку и еду. Раз в полгода набирал на джинсы, рубашку или свитер, покупал получше получалось дешевле (ненормальная какая-то рифма сегодня). А еще учеба. На очный нужны деньги, пошел заочно там легче. Андрей сам не знал, почему учился плохо. Это казалось нормальным якобы, какая жизнь, такая и учеба. И даже несколько раз покупал экзамены благо, недорого у них. Потому что институт слабый, потому и берут на раз-два. Изредка можно сходить в кафе. Несколько раз приглашал девушек, но на кафе всё и заканчивалось. В местный театр приглашать стеснялся. Ходил сам, один. Туда его, как прессу, пускали бесплатно.
Узнал, что Петя вечером у мамы и сначала идти не хотел, но мама могла обидеться, он и так резко отвечал на ее намеки о Марине, и на катке вчера с мамой почти не говорил. Теперь она рада, он и Петя, оба с ней, как в праздник. Петя по-ребячьи радовался катушке, «Опять ты за свое!», отвечал Андрей, когда мама спрашивала, что он подарит Марине, смеясь, качал головой, «Не за свое, а за твое», парировала она. «Что мам, все сватаешь младшого за соседку? подтрунивал Петя, и тебя охомутать решили до гроба? Бабу с ребенком взять, это вам не на рыбалку сходить, махал он радостно катушкой, это иль богатая и красивая должна быть, иль он дурак, а это нам подходит», трепал он Андрея по темечку, а мама оправдывала Марину, защищала ее Павликом. Андрею снова захотелось уйти, и он заговорил о рыбалке. Петя лишь на эту тему мог променять шуточки. Добрый он у него все-таки, Петя. А вот он, Андрей, нет нет в нём, как в Пете, добра ко всем. Хотелось добра, а не было. И людям, случалось, как мог, помогал, работал вроде честно, ни от других, ни от себя упрека не слышал, но не было в нем добра.
А была злость, сухая, костлявая злость всё не по нём: и Марина эта с ребенком, маму подговаривает и жалуется на него, что без внимания к ней, а сама ни разу ему не открылась, не сказала прямо, потому что тогда бы все кончилось, и она знала это, и Савельич мужик хороший, крепкий, да только, как и все, бегает за указками к наместникам нашим, возделыватель территории хороших новостей выкинут ведь, а на пенсию поди проживи, да и Петя брат мужик бравый, добрый, весельчак даже бывает без образования и без желаний с работы придет, пульт на пузо и щелкает каналами женился на Зине по залету, та возьми и аборт сделай так и не развелись, живут непонятно как, а Петя стесняется, никуда с ней не ходит, за три года в область носа не высунули, и мама нельзя, мама, про тебя думать плохо, не могу плохо не понимаю только как они живут все твои подружки с дворовой лавки, все кошки, которых кормишь по утрам, все бесконечные пошлые скандалы по бесконечным, воняющим тухлятиной телеканалам, все это потребляют и радуются, а он не может радоваться, кипит что-то там у него внутри, и не выкипает добром ни к своим, ни ко всем И всё это тебя перепашет, пройдет через тебя, накопится внутри, где кипит, чертовщиной, а вокруг все безумные, с невинными лицами. А Петя тут как тут, и будто вчера родился:
Ну как дела-то?
ЛУЖА
Дело наше труба, парень! Ты эти морды видел? Блестят как начищенный самовар! А кто наворовал, так его на почетное место, где потише. Или губернатором куда. Потому что там все свои. Это мы им чужие мужик с коричневым, плотницким загаром, с седой щетиной, в черном ватнике и спортивной шапке, обдал густым перегаром, лязгнул в амбарном замке ключами и открыл подвал. Из темноты пахнуло смрадом.
Давно прорыв? Андрей съежился от мороза и вони.
Тридцать лет у станка пахал! Детей поднял, хозяйство завел. А завод взяли и продали. По частям. А потом ночами вывозили на грузовиках всё что осталось. Приходим утром, а через проходную не пускают никого. Документы даже не отдавали, потом только, он включил фонарь и стали спускаться. Был, значит, завод государственный. Общий как бы. А тут приезжают какие-то морды что тыквы на джипах с охраной и говорят наш завод. Как так вышло, не знаешь? мужик обернулся, и Андрей заслонился от фонарного луча.
В подвале стоят липкий вонючий смог. Под ногами захлюпало.
Здесь под ноги смотри. Заводы, значит, чьи-то. Поля чьи-то. Рынок здешний один к рукам прибрал, они шли по обломкам досок и битым кирпичам. Свернули в один проход, потом в другой. Свет с улицы исчез, дышать почти нельзя.
Приезжал кто-нибудь? захрипел Андрей.
Говорят, это, которое в лампочке светит, мужик потрепал фонарь, тоже чьё-то как так вышло?.. А газ, нефть, железо тоже кто-то себе забрал? Ловкие ребята. И вроде как никого не обворовали. Оно же ничье считалось а теперь их. Спроси меня у тебя, Михалыч, украли чего? нет же вроде, наоборот, квартиру приватизировал, гараж вот оформил, дачу, но не пойму я все равно, мужик показал фонарем вперед. Насколько хватало света, стояла громадная лужа болотного цвета и густо парила. Что же выходит, парень? Наше это только вот это? он показал на лужу.
Звонили куда? прикрыв нос, Андрей всматривался в лужу, будто хотел в ней что-то разглядеть.
А как же жалуемся! Приедут, скажут сделаем. Мы через недельку снова звоним. Снова приедут, посмотрят сделаем, говорят. А что им? Она же не у них на площади перед Ильичом? Пару раз, правда, чинили. Дня три держится труба и снова.
И давно так?
Да с лета.
Наверху к ним кинулись бабки.
Видели? Мы и писали и звонили, тычут в лицо документами. И ответ, вот, сынок, аварийное состояние трубы средства заложены куда заложены, не знаем, всё течет да течет. Скоро вместе с домом уплывем
В квартирах что? Андрей пытался отдышаться.
Да вонь!
Ну, у меня еще ничего, улыбнулся мужик. Проветришь и нормально.
Так ты, Михалыч, на третьем живешь! А на первом что? Вы пойдите, поглядите!
Пойду, пойду вы мэру писали?
И писали и ходили! Он прикажет помощнику. Помощник руководителю отдела. Тот начальнику ЖЭКа
Как всегда. А куда на первый этаж зайти можно?
Да вот хоть к Матвеевне. Над самым порывом живет, кто-то показал на ближний подъезд.
Точно, к ней! скомандовал мужик, и они зашли в подъезд. Она на заводе еще до меня работала! Сейчас уже старая совсем, а была огонь баба! они дошли до двери. Да и не просто так блокадница!
Как блокадница?
Да так, из Ленинграда.
Скрипучая дверь, облезлый подъезд, темная прихожая, непривычно открытая дверь, свет не включен. Тишина, непонятная тишина, даже Михалыч затих. Только где-то дребезжит холодильник.
Матвеевна! Из газеты пришли. Хотят узнать, как ты тут.
В комнате глухое шевеление. Из потемок нагромождение тряпья на диване. Андрей тепло одет, но почему-то холодно. Михалыч проходит вперед и включает свет в комнате. Нагромождение это дряхлая старушка. Лица почти нет, только черные глаза. Сидит, смотрит на него. Как трудно дышать. Воздух не вонючий, а тяжелый, будто густой прокисший кисель. Но дышать больше нечем. Андрей не знает, что ей сказать.
Здравствуйте.
Старушка молчит и только смотрит. Маленькая комната плотно обставлена: диван, стол, сервант, кресло. В серванте тусклый хрусталь, над диваном во всю стену ковер бардовой палитры. Мебель темно-красная, как и покрывала, в которые завернута старушка цвета запекшейся крови.
Как вас зовут? почему-то кричит Андрей.
Старушка словно просыпается.