Он лежал и видел, как, кряхтя и натужно постанывая, осторожно мнет, без всякого удовольствия растягивает застуженные мышцы, кряхтя, расшнуровывает опрокинутый рюкзак, из-под плотного синего кокона палатки достает за тонкий ремешок зрительную трубку, легкую, однако весьма сильную, и с серьезным, со следами остывшего пота, серым лицом принимается за тщательное изучение оставшегося пути. Выхожу на финишную прямую, отметил он про себя. Еще пара-другая переходов, не больше. При мысли о горячем котелке и костре мышцы ощутили унылый позыв действовать. Нельзя сказать, что Улисс каждый раз приходил в состояние неуправляемого восторга, зависая над пропастью, но в целом держал еще себя в руках, поначалу только глядел умоляющими глазами, пока Гонгора пяткой спихивал его за край взятой террасы. Лис, конечно, опять начнет артачиться. А может, нет, но площадка пуста, без никаких кустов и деревьев, и это вряд ли ему понравится, и тогда он хорошо получит по носу. И потом всю дорогу будет цепляться за каждый встречный камень и корень, и делать вялые загребающие движения лапами на отвесных участках, и случись ему снова где-нибудь застрять, нужно будет просто немного потянуть, потравить перекинутый через спину трос, захребетник мой сорвется и дело пойдет дальше Зря мы сюда сунулись.
Возле лица стало угадываться некое инородное присутствие. Лицо было осторожно и влажно обнюхано, в деликатную область живота уверенно и грузно наступили и еще раз обнюхали. Гонгора сильно дунул наугад, не размыкая век, в направлении, где предположительно могло в этот момент находиться осторожное и влажное, и тяжкий груз сразу же исчез.
Он думал, что странные вещи иногда постигаются за обыденными вещами. А обыденным вещам часто потом не хватает уже той странности. Он был очень скромен здесь, очень по-своему скромен. Временами он даже начинал удивляться, неужели он так много хочет от жизни. Большинство, насколько он вспоминал, все также стояло за скромность, большинство ожидало от него неслыханного проявления скромности, пользовало скромность, мирилось с нею и, напротив, не приветствовало нескромность, но жизнь учила, что чтобы получить от нее скромный бревенчатый домик на берегу лазурного залива, нужно мечтать как минимум о зеркальном небоскребе в личное пользование.
Он перевернулся, кряхтя, на бесчувственный, застывший от длительного соприкосновения с камнем бок, с трудом разлепил веки и посмотрел вниз, на крутые тесные полянки среди высоченных пихт, где сохли его будущие дрова. Голые руки и все тело неприятно знобило, и он медленно опустил рукава. Он уже знал, где поставит палатку. Самое трудное было с большими оговорками и упреками пройдено, дальше шли сплошные карнизы. Будет славная охота. Приключения во славу скромности всегда имели склонность увечить, подумал он.
Вожделенные макушки огромных пихт находились на уровне пяток. И оставались они такими же недосягаемыми. Они совершали медленные, сонные движения по заданной амплитуде, ненадолго застывали, словно на ходу засыпая, неохотно шевеля шишковатыми ветвистыми лохмами, и принимались раскачиваться вновь. Шумная, однотонно гремящая на вспененных порогах река за ними уже не просматривалась, пихты теперь закрывали весь обзор. Придерживаясь рукой за неровность в стене, Гонгора смотрел, осторожно высовываясь за край круто обрывавшейся гранитной лоджии, как дорвавшийся до чем-то пахнущих трав Лис разгуливает внизу по крутобокому склону среди необъятных черных користых стволов, волоча за собой трос, и мысленно прикидывал, остаться ли ему здесь, на этом последнем парапете у самой цели и умереть от голодной смерти, или же имело смысл, не мудрствуя, спрыгнуть вниз и разбиться насмерть, он совершенно не представлял себе, как отсюда можно спуститься. Он вообще не слышал, чтобы по такой практически голой ровной, как стол, стене кто-то когда-то спускался, не имея ни страховки, ни крыльев. Это было очень обидно. С таким же успехом можно попытаться покатать за щекой леденец размером с пушечное ядро, в крайностях он все-таки предпочитал сдержанность. Откровенно говоря, Гонгора в одиночку не сунулся бы сюда даже с крючьями, не то что сейчас. Цеплять трос тут оказалось не к чему. Какое-то время он еще напряженно присматривался и приглядывался, до предела вытягивая шею, к неким неясным трещинам ниже, к тесноватому стесанному уступчику с крепкими на вид кустами и пучками травы, за которыми начинался ни на что не годный участок метров в десять длиной вплоть до самого низу, но добраться до него все равно было невозможно. Гонгора неверным движением утер ладонь о штанину. Лестницы, сказал тогда дед. То, что иногда бывает между этажами. Гонгора стоял, расстроено глядя перед собой остановившимся взором, словно пытаясь что-то вспомнить.
Сутолока неопределенных ощущений.
От них захватывало дух. Он сказал себе, что хорошо, когда нет выбора.
Он сказал себе, что один раз в жизни рискнуть всегда можно, после чего поднялся, заправляясь и затягивая под ворот капюшон, рассуждать больше не имело смысла. Такого в практике их стаи еще не случалось. С застывшим на четверть такта сердцем он попробовал прикинуть возможную траекторию движения воображение с готовностью изобразило на экране изгибающуюся, плавно уходящую вниз пунктирную линию и скромно обозначило в уголку довольно высокий индекс коэффициента вероятности, он до предела расслабил все мышцы, подготавливая себя, заставляя собраться, чувствуя, как лицо обдает жаром и останавливается кровь, на пару минут прикрыл глаза, торопливо и легко отказываясь от единственной попытки и уже с ледяной отчетливостью понимая, что отказаться нельзя, затем приподнял веки, еще раз вытер увлажненные ладони, сделал на вдохе несколько отчаянных длинных шагов вдоль стены, насколько это позволила тесная площадка уступа, и, хрипло каркнув, в мыслях провожая свое падение взглядом, отделился от края проклятого парапета, устремляя вес своего тела как можно дальше вверх и стараясь во что бы то ни стало вписаться, попасть в слишком отдаленный просвет меж могучих лохматых длинных ветвей ближайшего дерева или хотя бы дотянуться до них, зацепиться, не дать себе сорваться на камни со страшной высоты. Сильный удар и взрыв боли, короткое стремительное движение вниз в обнимку с болезненно цепким, жестким, шершавым стволом. Спуск был грубо остановлен первым же встречным суком. Удар, отдающийся в руках обжигающей взрывной волной. В тот же момент снизу донесся перевозбужденный рев Улисса. Посыпалась кора. Гонгора от души обратился с приветственным словом к небесам, едва не теряя сознание. Поцелуйте меня в задницу, подумал он. Штаны, голые запястья и несчастные, разодранные в белую, бескровную еще полосочку ладони были в ужасном состоянии.
2
Mонументален, как шкаф, этот бандит, болезненно воспринимавший, когда кто-либо в его присутствии брал что-нибудь со стола, крайне плохо переносивший в своей вотчине всякий вид праздных посторонних лиц («Ай, горячая кровь, качала соседка головой при случае, кавказская кровь»), не принимавший нежностей, не терпевший, когда к нему лезут обниматься, к такому мягкому и пушистому, начинавший сразу же наступать на ноги и проситься на балкон, суровый пес этот отличался устойчивой склонностью к самостоятельным решениям, скверным нравом и прекрасным аппетитом. Аппетита в нем было даже больше, чем роста. Перемещение с ним в общественном транспорте было сопряжено с известными трудностями, естественным образом вытекавшими из наклонностей его капризного, часто вздорного, временами просто стервозного характера. Здесь следовало учитывать, во-первых, чтобы пространство, которое он занимал в переездах, включало бы в себя возможно большее количество постоянных людей и, отсюда, постоянных запахов, либо не включало никого вообще; чтобы совокупный объем тех запахов, во-вторых, по возможности, не включал бы сильных испарений бензина, откровенного скопления выхлопов и, разумеется, благовоний свежего мяса, от чего настроение Лиса портилось очень быстро; и, в-третьих, чтобы рядом не усматривалось какой-нибудь перегородки, которая у Лиса могла бы, не дай бог, вызвать какие-то ассоциации с пределами, границами, рубежами, параметрами определенности владений, требующими его самого пристального внимания. Все, остальное осознавалось без предупреждения и прилагалось. Поэтому путешествие самолетом оказывалось более удобным (если не вспоминать те случаи, когда должностные лица, на его взгляд, на таможенном досмотре излишне пристально начинали приглядываться к родному набитому до крайнего предела сорокакилограммовому рюкзаку), чем в вонючем автобусе, а езда в любом наземном транспорте спокойнее, чем в купе вагона. Некогда, в пору далеких смутных дней, когда Гонгора жил у родственницы, первое время юного, но уже тогда скандально известного своим не по годам строгим характером Улисса в редкие моменты появления гостей запирали в спальне Гонгоры, и все шло неплохо, пока тот не наловчился открывать дверь, поддевая резную деревянную ручку носом, а вскоре и просто потянув за нее зубами (что неизменно сопровождалось игрой в догонялки солидных немолодых людей с прятанием за двери и телевизор, грозными командами и собиранием стульев и журнальных столиков). Гонгора не мог забыть один растянутый во времени кадр: холеный сухопарый мужчина, как в страшном сне, из неудобного положения на четвереньках все пытался и не мог уйти за пределы видимости, слабо и неестественно медленно перебирая конечностями. На фоне присутствовали: Гонгора с остановившимся лицом и мыслью, застрявшей где-то между сном и явью, и пониманием, что сейчас, как во сне, чтобы оставаться на месте, надо очень хотеть догнать; сам Улисс легкомысленно-расхлюстанное выражение на бестолковой морде, встрепанный, сияя большим энтузиазмом и уже даже несколько сбитый с толку размахом произведенного впечатления. Словом, то, что урбанистические условия и технологическая цивилизация в целом ему не подходили и не были созданы для него, выяснилось достаточно быстро.