Бывает всё на свете хорошо - Шпаликов Геннадий Федорович 2 стр.

Вчерашний день погас,
А нынешний не начат,
И утро, без прикрас,
Актрисою заплачет.

Без грима, нагишом
Приходит утром утро,
А далее в мешок
Забот, зевот И мудро,

Что утро настает
И день не обозначен,
И ты небрит и мрачен.
Светлеет. День не начат,
Но он пешком идет.

Далеко ли, близко
Прежние года,
Девичьи записки,
Снов белиберда.

Что-то мне не спится,
Одному в ночи
Пьяных-то в столице!
Даром, москвичи.

Мысли торопливо
Мечутся вразброд:
Чьи-то очи Ива
Пьяненький народ.

Все перемешалось,
В голове туман
Может, выпил малость?
Нет, совсем не пьян.

Темень впропалую,
Не видать ни зги.
Хочешь, поцелую
Только помоги.

Помоги мне верный
Выбрать в ночи путь,
Доберусь, наверное,
Это как-нибудь.

Мысли торопливо
Сжал не закричи!
Чьи-то очи Ива
Жуть в глухой ночи.

Москва, июль печет в разгаре,
Жар, как рубашка, к зданиям прилип.
Я у фонтана, на Тверском бульваре
Сижу под жидковатой тенью лип.

Девчонки рядом с малышом крикливым,
Малыш ревет, затаскан по рукам,
А девочки довольны и счастливы
Столь благодатной ролью юных мам.

И, вытирая слезы с мокрой рожи,
Дают ему игрушки и мячи:
«Ну, Геночка, ну перестань, хороший,
Одну минутку, милый, помолчи».

Ты помолчи, девчонки будут рады,
Им не узнать, что, радостью залит,
Твой тезка на скамейке рядом
С тобою, мальчуган, сидит.

И пусть давным-давно он не ребенок,
Но так приятно, нечего скрывать,
Что хоть тебя устами тех девчонок
Сумели милым, Геночкой назвать

Загорелым, обветренным и босым
Выскочил он под дождь.
От современности только трусы,
А так африканский вождь.

Пренебрежительно глянул на нас,
Вытер ладонью нос
И пустился по лужам в дичайший пляс
С удовольствием и всерьез.

Глаза мои опухали,
Ресницы машут лопухами,
Одна ресница, как лопух,
Другая веточкой еловой
По девочке светлоголовой
Слезой падет на летний луг.

А людям пожимать плечами,
С чего же так орать ночами,
Как морж или медведь,
С чего же все на свете путать,
Котенка под рубахой кутать,
Штанов, по сути, не иметь.

Жить обреченным явно на смех,
А между тем спокойно, насмерть,
Блевотиной освободя,
Жить для себя.

Качайся в смехе, покачайся,
Но ты особо не печалься,
Сегодня точно не помру.
Я комнату спокойно отопру,
Ботинки в сторону отброшу,
Чернил налью в твою галошу,
Рукою об руку потру.

Прощай, мое сокровище,
Нелепые слова,
Но как от них укроешься
Кружится голова.

И мартовская талость
Бросается и рвет.
Мне докружить осталось
Последний поворот.

Голод
     пополам
       режет,
Настроение
     плачет
И вдруг:
     «Пирожки
          свежие,
Свежие
       и горячие,
Лучшие в мире»
Лизнул слюну с губ
«Берите
     четыре
За руб».
Рассказывать об этом можно
И в стихах
      и устно,
Пирожки до невозможного
Вкусные.

П. Финну

Друг мой, я очень и очень болен,
Я-то знаю (и ты), откуда взялась эта боль!
Жизнь крахмальна,  поступим крамольно
И лекарством войдем в алкоголь!

В том-то дело! Не он в нас целебно,
А, напротив,  в него мы, в него!
И нелепо ли бяше!  а лепо,
Милый Паша, ты вроде Алеко

И уже не помню кого,
Кто свободен руками, ногами,
Кто прощается с Соловками!
А к тебе обращается узник,
Алексеевский равелин

Есть у раздражения
Самовыражение.
Дверью хлоп,
И пулю в лоб.
Ах, как всем досадил!
И лежит в гробу костюм,
Новые ботинки,
Галстук на резинке.
Две вдовы
(Две жены)
К случаю наряжены.
Он лежит уже ничей
В ожидании речей.
Караул! Караул!
Вот почетный караул.
Хорошо ему в почете,
Жалко, ноги протянул.
Говорю ему привет,
Ты туда, а я в буфет.

Есть у раздражения
Самовыражение.
Дверью хлоп,
И пулю в лоб.
Ах, как всем досадил!
И лежит в гробу костюм,
Новые ботинки,
Галстук на резинке.
Две вдовы
(Две жены)
К случаю наряжены.
Он лежит уже ничей
В ожидании речей.
Караул! Караул!
Вот почетный караул.
Хорошо ему в почете,
Жалко, ноги протянул.
Говорю ему привет,
Ты туда, а я в буфет.

Живет актриса в городе Москве
Чего ж актриса суетится?
Актриса в зеркальце глядится,
Глаза хохлацкие в тоске.

В глазах хохлацкая тоска.
Давай, актриса, потоскуем
Как жаль, что ты не потаскуха,
Тебя бы проще приласкал.

Что стих! Ладонь на голове
Или на лбу разгоряченном,
Но я не трогаю девчонок,
Ни трезвым, ни осоловев.

Зима на улице, зима!
Декабрь в Москве такое дело!
Слегка актриса обалдела
Вчера от талого дерьма.

Москву туманом унесло
Все пасмурно. Куда деваться?
По вечерам Москве сдаваться?
Старо. Травою поросло.

Есть мудрость нераскрытых книг,
Столы за дружеской беседой,
И прелесть жизни их оседлой
Другим рассказывай про них,

А мне рассказывай о чем?
Рассказывай! О чем, актриса?
Во что идею облечем,
Чтоб смысл веселый не укрылся?

Тиха украинская ночь
В реке не надобно топиться,
Тону!  а телу не помочь,
До середины даже птица

Не долетит, а человек
Куда до птицы человеку

Еще: вола светлеет веко,
Опущенное тяжело,
И мельницы едва крылами
Качают в сумерках степных,
И за чумацкими волами,
Волами, травами колых
Колых влетит ночная птица
«Колы разлюбишь»  шепот тих
И мельница крылом колых
И до туретчины катиться
По соляному шляху
 Слых
 Не слухаю
 А ты послухай!
 Ну, не хочу!
Тогда гляди
На ковшик Млечного Пути
Повис,  серебряный, казацкий
И начало уже казаться
Звезда с звездою говорит
На языке, земле невнятном
Чего нам завтра сотворит?
Не говорит звезда,  горит

Жила с сумасшедшим поэтом,
Отпитым давно и отпетым.
И то никого не касалось,
Что девочке горем казалось.

О нежная та безнадежность,
Когда все так просто и сложно,
Когда за самой простотою
Несчастья верста за верстою.

Несчастья? Какие несчастья,
То было обычное счастье,
Но счастье и тем непривычно,
Что выглядит очень обычно.

И рвано, и полуголодно,
И солнечно или холодно,
Когда разрывалось на части
То самое славное счастье.

То самое славное время,
Когда мы не с теми а с теми,
Когда по дороге потерей
Еще потеряться не верим.

А кто потерялся им легче,
Они все далече, далече.

За два дня до конца високосного года
Наступает на свете такая погода
И такая вокруг тишина,
За два дня до конца високосного года
Участь каждого решена.

Это мне говорили. Я видел
Серп луны. Синеву. Тишину.
Прорицатели не в обиде,
Я хочу полететь на Луну.
На чем во сне я не летал?
На «Блерио», «Фармане»,
И даже девочек катал
Я на катамаране.

И улыбаюсь я во сне,
Ору во сне, как рота,
И надо просыпаться мне,
А неохота.

Зубы заговаривал,
А теперь забыл
Я секреты варева,
Травы ворожбы.

Говорю: дорога
Лучше к январю,
Что глазами трогал,
То и повторю.

То, что губ касалось,
Тронула рука,
Это не казалось,
А наверняка.

Говорю: во плоти
Вижу существо,
А во мне колотит
Жизни волшебство.

Зубы заговаривать,
Чепуху молоть,
Чтоб дорожкой гаревой
Убегала плоть.

Чтобы возле рынка,
В сборище людском,
Плавать невидимкой
В небе городском.

О, Квазимодо, крик печали,
Собор, вечерний разговор,
Над ним сегодня раскачали
Не медный колокол топор.

Ему готовят Эсмеральду,
Ему погибнуть суждено,
Он прост, как негр, как эсперанто,
Он прыгнет вечером в окно.

Он никому вокруг не нужен,
Он пуст, как в полночь Нотр-Дам,
Как лейтенант в «Прощай, оружье»,
Как Амстердам и Роттердам,

Когда кровавый герцог Альба
Те города опустошил
И на тюльпаны и на мальвы
Запрет голландцам наложил.

А Квазимодо, Квазимодо
Идет, минуя этажи.
Молчат готические своды,
Горят цветные витражи.

А на ветру сидят химеры,
Химерам виден далеко
Весь город Франса и Мольера,
Люмьера, Виктора Гюго.

И, посмотрев в окно на кучи
Зевак, собак, на голь и знать,
Гюго откладывает ручку,
Зевает и ложится спать.