Не кричи, сказал знакомый голос, не кричи так страшно, дурачок.
Сердце его колотилось где-то в горле, руки мелко тряслись: так с ним было первый раз, когда он проходил сквозь заградительный огонь зениток возле Самнеа.
Кто-то опустился рядом с ним на сиденье, и тогда, в близкой темноте, он увидел лицо жены.
Зачем ты приехала, Сара? спросил он хрипло.
23.20
Ну-ка, вруби фары, сказал Ситенг, что-то на дороге чернеет.
Когда шофер включил свет через секунду, не больше, прогрохотала автоматная очередь и машина сразу осела на правое колесо. Ситонг кошкой выскочил из кабины и, бросившись к тому черному, что перекрывало дорогу, на ходу дал ответную очередь, прижав автомат к животу. Степанов, падая на теплую каменистую землю, ясно представил себе, как Ситонг стреляет: когда они попадали в перестрелки, Ситонг бил из автомата, завалив его влево от живота, бил мастерски, не целясь.
Прогрохотала ответная очередь. Другая. Третья.
«А из разных бьют, подумал Степанов, плохо дело-то. Их, значит, там не меньше трех».
К Степанову подполз Ситонг и молча протянул пистолет. Степанов отрицательно покачал головой.
Почему? спросил Ситонг одними губами, но он лежал совсем рядом, и Степанов понял его вопрос.
Если возьмут сразу поднимут визг: «вооруженный русский», ответил он, подумав при этом: «И дома потом, если выменяют, затаскают по начальству».
Ситонг положил рядом со Степановым свой длинный нож и отполз к шоферу. Они пошептались о чем-то, и Ситонг исчез. Шофер подождал несколько минут, а потом дал из своего трофейного американского автомата очередь по тому темному, что было впереди, на дороге. Ему ответили сразу из трех автоматов.
«Значит, их не больше, подумал Степанов. Выкрутимся».
Сколько прошло времени? шепнул шофер.
Не знаю.
Посмотрите на часы.
У меня стрелки не светятся.
Покажите мне.
Степанов вытянул руку с часами. Шофер приник лицом к часам, а потом шепнул:
Без пяти шесть.
Не может быть, ответил Степанов. Ты спутал. Наверное, половина двенадцатого.
Шофер хихикнул в темноте.
Я всегда путаю стрелки, сказал он, особенно в темноте. Конечно, сейчас половина двенадцатого. В шесть часов начинают светлеть облака на востоке.
Степанов с трудом понимал парня тот говорил очень цветистым языком. «Наверное, из Саванакета, подумал Степанов, там особенно красочный язык».
Снова прогрохотала очередь. Шофер не отвечал. Он потянул к себе руку Степанова и снова приник к часам.
Пора, шепнул он. Если они побегут на вас, хватайте за ноги и бейте ножом.
А ты?
Я буду рядом, просто я говорю на всякий случай. Разите коварного врага ножом в горло, закончил он саванакетской цветистостью.
И шофер отполз в сторону. Именно оттуда через минуту-две он дал несколько очередей, а потом закричал что-то пронзительное Степанов так и не разобрал что. С дороги ответили очередями Степанов видел красно-белые точки, разрывавшие черное полотно ночи, а потом выстрелы загрохотали в другом направлении, красно-белых разрывчиков уже не было, а после он услыхал голос Ситонга впереди и почувствовал, как кто-то невидимый бежал прямо на него по теплой каменистой дороге.
«Ну вот, сейчас, сказал он себе. Вот он рядом».
Но он не успел броситься на бегущего: чья-то стремительная тень метнулась от скалы. Степанов слышал, как человек тяжело упал. Потом он слышал тяжелые удары, и сопение, и стон, а после Ситонг закричал:
Включайте фары!
Никто ему не ответил, но сопение где-то совсем рядом и тяжелые удары он по-прежнему слышал. Степанов поднялся, подошел к «газику» и включил свет. В белом луче он увидел шофера, который сидел верхом на человеке в серой куртке и бил его сцепленными руками по голове. Кровь на лице человека была черной.
Эй, негромко сказал Ситонг, хватит. Он же не двигается.
Двух диверсантов он уложил наповал, а третий, который ринулся вперед от неожиданно прогрохотавших сзади выстрелов, теперь лежал без сознания на дороге, и шофер по-прежнему яростно колотил его: звук был такой, будто мокрое белье били о камни.
Ситонг раскидал завал, который диверсанты сделали на дороге, шофер менял простреленное колесо, а Степанов сидел возле пленника и смотрел, как тот медленно приходит в себя. Подошел Ситонг, тронул человека ногой и сказал:
Ситонг раскидал завал, который диверсанты сделали на дороге, шофер менял простреленное колесо, а Степанов сидел возле пленника и смотрел, как тот медленно приходит в себя. Подошел Ситонг, тронул человека ногой и сказал:
Не наш. Это вьетнамец. Они сюда забрасывают диверсантов из Сайгона.
Как ты определил?
По лицу. Разве он похож на нас?
Степанов взглянул на пленника: тот был похож на Ситонга как две капли воды. Хотя, вспомнил он, в Ханое ему говорили, что все европейцы кажутся в Азии похожими друг на друга. «У нас лица разные, а вы все одинаковые, как братья». Степанов тогда удивился: «Но ведь у нас есть блондины, рыжие, брюнеты». Ему ответили: «А мы не смотрим на волосы. Мы смотрим только на форму глаз и на цвет кожи».
Вставай, сказал Ситонг пленному и тронул его мыском своих драных кедов. Ну!
Пленник лежал не двигаясь, но глаза открыл.
Что ты с ним говоришь? удивился шофер. Пусти ему пулю в лоб.
Вставай, повторил Ситонг.
Человек по-прежнему не двигался.
Не понимает по-нашему, сказал Ситонг. Попробуй с ним по-американски.
Нечего с ним по-американски, снова повторил шофер из темноты, ему надо пустить пулю в лоб.
Он пленный, сказал Ситонг.
Он диверсант и стрелял нам в спину.
Он стрелял нам в грудь.
Какая разница?
Разницы никакой, согласился Ситонг, только он пленный.
Вы говорите по-английски? спросил Степанов.
Пленный сразу поднялся, и лицо его дрогнуло и стало растерянным.
Кто вы? спросил он.
Патет-Лао, ответил Степанов. А вы?
Пусть говорит правду, сказал Ситонг. Скажи ему, что у нас мало времени и трудно с местом в машине. Переводи, переводи! Переводи, повторил он. Они бомбят наши госпитали. Они заставляют нас говорить так.
Откуда вы? спросил Степанов. Ваше имя?
Я из Гуэ. Меня зовут Нгуэн Ван Хьют. Меня забросили американцы.
Степанов перевел.
Спроси его будет он говорить все моему командиру?
Да, ответил пленный. Конечно.
Спроси его: зачем он прилетел к нам?
Пленный долго молчал. Это был не молодой уже человек, очень худой, слишком для вьетнамца высокий. Хотя, может быть, он показался таким Степанову из-за худобы.
У меня же семья, очень тихо ответил человек, и губы его затряслись.
23.45
Я не хочу в бар, сказал Эд. Я никуда не хочу, Сара.
А я очень хочу, сказала она и прижалась лицом к его плечу, и стало ему от ее прикосновения пусто и горько.
Не надо, попросил он.
Нет, надо.
Зачем ты прилетела сюда?
Сара отодвинулась, поправила прическу и ответила:
У тебя есть сын, Эд. У тебя есть семья.
Я предал самого себя из-за семьи, из-за сына, из-за тебя, ответил он. Ты получаешь деньги, Уолту пока еще не бьют морду из-за того, что его папа бомбит Азию, чего тебе еще надо? Из-за вас я потерял самого себя чего вам всем от меня надо?
Теряют, когда есть что терять.
Ну вот, видишь О чем же нам говорить? О чем, Сара?
Ты ведь сам хочешь, чтобы все наладилось.
Ненавижу, когда за меня говорят. Если бы я хотел, чтобы наладилось, я бы сказал тебе об этом. Кто из нас двух лучше знает меня: я или ты?
Я.
В каждом человеке живет много людей. Ты знаешь меня одного, мой радист другого, мальчик третьего, лаосцы четвертого, а я знаю себя пятого. И все мы разные. Ты всегда хотела, чтобы я был одним. Тебе надо было выйти замуж за клерка из рекламного бюро: они отличаются спокойной одинаковостью, а человек, который пишет или снимает, обязательно должен быть психом. Ты этого никогда не могла принять, я шокировал тебя тем, что я был таким, каким был, а не был таким, как все.
Ты изменял мне, Эд. Ты предавал меня с потаскухами, а я всегда была тебе верна.
Сосуществование это отнюдь не любовь, Сара, но любовь это обязательно сосуществование! Любовь предполагает уважение к индивидуальности. Иначе получается ярмо собственности. Ты считала меня своей собственностью, а человек принадлежит только самому себе.
Я всегда была верна тебе, Эд. И меня никогда не тяготила эта верность.
Что ты кичишься этим?! Что верность?! Медаль за храбрость? Счет в Лозанне?! Когда верность делается тиранией, так лучше пусть будет взаимоуважительная неверность.
Тебе всегда хотелось, чтобы я изменила тебе, я знаю. Ты всегда по ночам расспрашивал меня: «Как тебе было бы с другим? Представь, что я другой»