После завтрака тюремщица заходит за нами с охранником, который наконец-то снимает с нас наручники, и выдаёт нам пакет. Мы находим в нём одежду: по длинной юбке и рубашке на каждую. Мы надеваем их прямо на наши хламиды. Юбка Люции оказывается ей немного великовата и держится на бёдрах и честном слове. Глядя на неё, я прыскаю со смеху:
Держи ноги по ширине плеч и ходи циркулем, а то недолго оконфузиться.
А ты дыши через раз и не вздумай чихнуть, парирует «волчица». Моя рубашка оказалась тесновата в груди видно, мне выдали подростковую, ориентируясь на рост. Натянутая ткань и нитки пуговицы в самом холмистом месте, кажется, угрожающе потрескивают.
Сильно раздражают пояса. Мы пытались снять их накануне, наплевав на камеры, но, как ни дёргали и не тянули, ничего не получилось. Пояса на ощупь казались абсолютно цельными, и как на них надели пряжки, а потом всё это нацепили на нас, было абсолютно непонятно. Чтобы не протирать дырку в животе, мы сдвинули их пряжками на спину.
Едва мы одеваемся, как снова заходит женщина. Она опять надевает нам наручники. Большое искушение взять и сломать ей шею, но я уверена, что на этот случай у охранника есть инструкция просто застрелить одну из нас. Или обеих. Люция тоже безропотно подставляет руки. Мы садимся на пол и ждём, что будет дальше. Проходит час или два, но мы сидим и молчим слишком напряжены, чтобы разговаривать.
Наконец, дверь открывается. В отсек заходит сразу двое: наш охранник и незнакомый амбал. В руках у обоих шоковые дубинки. Они грубо поднимают нас и выводят сначала из отсека, потом из трейлера Люцию впереди, меня за ней.
Снаружи лесная поляна. Она залита ярким летним светом; от него щиплет глаза, и снова начинает болеть голова. Я непроизвольно сглатываю, ощущая призрак пробуждающейся тошноты, и оглядываюсь, часто моргая.
Нас поставили перед группой мужчин. Все они одеты в чёрные рубашки и брюки, у каждого на пальце перстень-печатка. Мафия? Я вспоминаю предположение Люции о гареме и ёжусь. Один из мужчин, сухопарый высокий старик, рассматривает нас, не скрывая интереса, в то время как остальные держат каменные выражения лиц.
Две по цене одной, говорит он, неприятно улыбаясь. Надо же. Которая из вас Люция Шерифович?
Мы обе молчим. Старик дёргает уголком рта.
Ты! он тычет в меня пальцем. Собирается назначить Люцией? Нет. Что это у тебя на шее?
Я молчу, и тогда стоящий за плечом верзила резко поднимает мне подбородок, чтобы его шеф мог лучше рассмотреть ошейник Сердца Луны так резко, что я пугаюсь за шейный отдел позвоночника. Право, это была бы нелепая смерть. От испуга я сильно втягиваю воздух носом, и серебряное ожерелье чуть сдавливает горло.
Ты «волчица» нечестивого императора! восклицает старик. Похоже, он поражён.
Именно так, подтверждаю я. И вы должны вернуть меня и пойманную мной преступницу этому императору, иначе у вас, ребята, будут большие проблемы.
Но мои слова вызывают дружный смех, да такой, что меня мороз по коже продирает.
Надо же, одним камнем я убил двух зайцев, да каких ещё жирных! обращаясь к остальным, восклицает старик. Если так и дальше пойдёт, мы, с божьей помощью, скоренько управимся. Ладно! Пояса на них?
Видимо, наши охранники кивают.
Отлично. Тогда срежьте им лохмы, в таком виде они будут слишком привлекать внимание, и приступим.
Срезать?! Что значит срезать?! Один из амбалов уже тащит меня обратно к трейлеру, но я упираюсь, выдираюсь, кричу:
Нет! Нет!!! Не волосы!!! Не трогайте волосы, не трогайте волосы, не трогайте волосы, во имя моей невинности!!! Мои волосы!
Старик вскидывают руку, останавливая своего волкодава:
Ты девственница?
Да! Да! Я вас умоляю, по хорошему прошу, не позорьте меня, не режьте мне волосы! Дайте мне десять минут, я их пальцами распутаю, я их заплету, пожалуйста!
Ты можешь поклясться, что не блудила с нечестивым императором?
Похоже эти два слова в его лексиконе спаяны намертво.
Я быстро киваю и открываю уже рот для клятвы, да так и застываю. На меня вдруг обрушиваются сомнения.
Ого, комментирует Люция.
Что с тобой делал этот упырь, дитя? жадно интересуется старик. Я мнусь, чувствуя, как лицо заливает краска. Как он развращал тебя?
Мы два раза целовались, выпаливаю я чистую правду.
А кто начинал поцелуй, ты или он?
Ты девственница?
Да! Да! Я вас умоляю, по хорошему прошу, не позорьте меня, не режьте мне волосы! Дайте мне десять минут, я их пальцами распутаю, я их заплету, пожалуйста!
Ты можешь поклясться, что не блудила с нечестивым императором?
Похоже эти два слова в его лексиконе спаяны намертво.
Я быстро киваю и открываю уже рот для клятвы, да так и застываю. На меня вдруг обрушиваются сомнения.
Ого, комментирует Люция.
Что с тобой делал этот упырь, дитя? жадно интересуется старик. Я мнусь, чувствуя, как лицо заливает краска. Как он развращал тебя?
Мы два раза целовались, выпаливаю я чистую правду.
А кто начинал поцелуй, ты или он?
Он.
А на колени тебя сажал?
Да.
Даже и не знала, что ты так хочешь об этом поговорить, снова раздаётся голос сестры по несчастью. Но я действительно готова сейчас выложить всё, чтобы избежать позора.
Хватал тебя за срамные места, заставлял трогать свои уды?
Я вытаращиваю глаза больно уж поражает меня формулировка:
Не-е-ет ничего больше мы не делали, и клянусь в том перед ликом Господа всевидящего и всеведущего.
Тебе повезло, дитя, сообщает мне старик и приподнимает голос, снова обращаясь к своей суровой свите:
Мы спасли эту девственницу от участи худшей, чем смерть, к которой шла она по невинному невежеству своему. Бог наш направлял нас рукой своей. Целомудрие должно быть вознаграждено. Отложим ножницы. Расчешите девушке волосы и перевяжите их. А ты, дочь греха, ты вряд ли тоже девственна?
Отродясь не бывало, чтобы вдова целкой ходила, фыркает Люция. Или ты думаешь, меня некому засватать было?
Старик немного думает, потом машет рукой:
И вдовицу расчешите. И покройте ей голову, как по чину полагается.
Похоже, тут кое-что похуже мафии. Какие-то религиозные фанатики.
Тюремщица раздирает мне колтуны так ретиво, что они даже трещат, а на глазах от боли выступают слёзы. Я почти уверена, что у неё на расчёске осталась половина моего скальпа. Она наскоро делает мне хвостик, потом приводит в порядок и кучеряшки Люции там она старается меньше, ведь результат всё равно в итоге наполовину скрыт повязанной беленькой косыночкой. Всегда такая эффектная Шерифович выглядит столь постно, что я, несмотря на неподходящую ситуацию, хихикаю. «Волчица» в ответ ухмыляется и подмигивает лицо приобретает непередаваемо-лукавое выражение.
Нас снова выталкивают на поляну и ставят перед стариком. В руках у него странная вещица: похожа на слегка раздрызганный клубок из медных полосок. Кончики двух из них торчат из клубка в стороны, за них-то старик и держит вещицу кончиками пальцев. Мой охранник, перехватив за запястья, поднимает мне руки над головой, и старик почти прижимает к моему животу свою штуковину. В районе пупка вдруг проходит резкая судорога, и я вскрикиваю от боли. Старик смотрит на меня удивлённо и тыкает в живот пальцем. Я снова вскрикиваю палец твёрдый, и тычет старый извращенец в меня с силой, так что мне снова больно.
Где пояса? резко спрашивает старик, выпрямляясь.
На них, отзывается охранник Люции. Только они их пряжками назад повернули.
Идиот! Сразу надо говорить.
Старик обходит меня сзади. Что он делает, я не вижу. Но, по крайней мере, это совершенно не больно. Когда он отходит к Люции, охранник не только отпускает мои руки, но и снимает с меня наручники. Я машинально пытаюсь потереть запястья, но обнаруживаю, что руки ниже локтя стали словно ватные, и чем ближе к кончикам пальцев, тем хуже слушаются мышцы.
Что это?
Это то, что я хочу спросить. Но, открыв рот, я обнаруживаю, что не могу напрячь связки, да и губы тоже плохо слушаются, словно с мороза.
Если раньше я просто боялась, то ужас, который я испытываю теперь, уже мистический.
Мы не спрашиваем, что с нами будет попросту не можем. Однако старец оказывается большим любителем поговорить к этой его любви бы ещё и связность речи!
Это большая честь для вас, что вы избраны, вещает он. Избранные! Угодные! Таких, как вы, единицы волчиц не охотниц, но воительниц. Это важно совершить паломничество. Идти своими ногами. И поститься. Только такая жертва угодна.
Последняя фразочка мне особенно не нравится. Конечно, один раз я уже была жертвой, и ничего такого уж страшного не случилось но повторять этот опыт мне не хочется вовсе.