Где монастырь? спросил барон одного из охранников.
Охранник оглядел небо и, прищурившись, кивнул головой на восток:
Там.
Унгерн пустил коня. Свита следом.
Монастырь старика настоятеля Дамба Доржи маленький: всего двенадцать юрт.
В самой большой юрте старик молился. Он строго смотрел на изображение.
В юрту, осторожно ступая, зашли Унгерн и Ванданов. Охранники стали у входа, а старик продолжал молитву:
Бог, помоги, спаси из тюрьмы твоего сына, императора нашего Богдо Гэгэна.
Загремела снова музыка, заухали барабаны, простонали флейты.
Бог, вырви из темницы Хатан Батора Максаржава.
Снова загремела музыка, и снова заухали барабаны. Унгерн обернулся к Ванданову и тихо спросил:
Кто такой Хатан Батор?
Это военный министр монголов.
Старик-настоятель услыхал шепот у себя за спиной, обернулся и увидел высокого, молодого еще, рыжего, вислоусого, поджарого человека в монгольском халате, подпоясанного красным кушаком, с генеральскими русскими погонами и с крестом Владимира на остром кадыке.
Что тебе? спросил старик.
Отец, я хочу принять твою веру, сказал Унгерн, я хочу принять желтую веру Будды.
Приняв новую веру, ты предаешь старую.
Старой больше нет. Ее продали большевикам евреи и банкиры.
Ты говоришь слова, не понятные мне. Кто ты?
Я Унгерн.
Тот Унгерн, который хочет освободить нас от гаминов?
Да, отец. Я ничего не хочу, кроме одного: прогнать гаминов, спасти императора, поставить границу на юге и севере
Какой ты примешь обет? Первый обет для начинающих лам гынин. Ты должен не красть, не пить, не лгать, любить старцев, не убивать.
Я должен убить и старца, если он враг мне. Мне и монголам.
Приняв обет, ты волен его нарушить, а после обратить молитвы к Будде, и он простит тебя, если ты был прав в своем гневе.
Тогда я приму самый трудный обет.
Ты примешь обет «второго гициля»: не иметь женщину, всем говорить правду, воздерживаться от роскоши, спать три часа и есть один раз в день. Готов ли ты к этому?
Готов.
За что ты любишь нас, Унгерн?
За то, что вы чтите бога и скорбите о вожде, который попран.
Старик улыбнулся какой-то непонятной, быстрой улыбкой и, хлопнув в ладоши, сказал:
Придите все!
Из-за занавески в юрту вошли бритоголовые ламы. Они расселись на низеньких скамейках. Настоятель незаметно кивнул, и монахи запели молитву. Голоса их то сливались в один, то, распадаясь на восьмирегистровое многоголосье, звучали по нарастанию мощному и трагическому: очень тихо, тихо, чуть громче, громко, очень громко, рев, тихое бормотанье, тишина.
Настоятель позвонил в колокольчик, вступила музыка: барабаны, дудки, флейты, трубы грохот, мощь, сила, и снова тишина, и снова по нарастанию шепот, песня, громкая песня, рев, молчание.
Настоятель подошел к Унгерну, положил ему руку на плечо. Барон опустился на колени.
Говори вместе со мной святые слова пятизвучия жизни: ом мани пад ми хом.
Ом мани пад ми хом, певуче повторил Унгерн.
Держи руки у лба щепотью покорности Будде, шептал настоятель.
Ламы заревели молитву, запел Унгерн. Тишина. Грохот оркестра. Тишина.
Теперь ты сын Будды, сказал настоятель, брат монголов.
Слезы полились по щекам Унгерна, морщины разгладились, лицо просветлело тихое, только глаза сияют стальным, несколько истерическим высветом.
Ванданов, чуть улыбнувшись, сказал Унгерну:
А вы боялись чего-то, барон
Унгерн, продолжая улыбаться, покачал головой.
Позови Оэна, попросил настоятель служку. Снова запели монахи, и в юрту вошел прокаженный рот в язвах, глаза слезятся, руки покрыты коричневой бугорчатой коростой.
Он заболел проказой, когда его угнали к себе гамины, сказал настоятель. Он брат твой перед богом. Побратайся с ним, как сын Будды с сыном Будды.
Старик достал из-за пазухи тряпицу, развернул ее и протянул Унгерну серебряную пиалу. Мальчик-служка налил в пиалу чай. Старик Дамба Доржи, не отводя глаз от побелевшего лица Унгерна, отхлебнул глоток, передал пиалу прокаженному; отпил и тот, протянул пиалу барону. Тихо, тихо запели ламы, не спуская глаз с лица Унгерна. Барон прищурился губы сжаты, уголки книзу, желваки вспухли, взял пиалу, медленно поднес ее ко рту, резанул старика острым взглядом, сделал быстрый глоток и вернул пиалу Дамба Доржи. Тот тоже сделал глоток, только медленный. Поставил пиалу на пол и сказал:
Он, кивнул на прокаженного, брат моего брата. А его брат Хатан Батор Максаржав. Он сейчас в тюрьме. Освободи его, освободи императора и твое имя станут повторять в молитвах.
Старик помолчал, раскурил свою маленькую трубочку, потом сказал:
Покажи мне свои ладони!
Унгерн протянул настоятелю свои руки. Тот внимательно разглядывал линии жизни, воли и сердца и потом сказал:
Тебя ждет счастье, сын мой, потому что именно сегодня ночью начинается праздник нашего мессии майдари праздник веры.
ТЕМНЕЛО. Унгерн со свитой несся бешеным аллюром по степи. Вдруг он остановился.
Водка есть?
Ванданов протянул штоф. Унгерн ополоснул горлышко, приник, пил жадно, полоскал рот, мыл водкой губы.
Лицо его морщилось гримасой брезгливости и ужаса, всего его трясло, и он беззвучно шептал:
Ох, братья, ну, ждите, братья, желтые братья!
Потом он ударил себя кулаками по рту в кровь. Сплюнул кровь, размазал ее по лицу, промыл раны водкой, хрипя что-то жуткое и бессловесное, а потом отшвырнул штоф и, обмякнув в седле, тронул коня иноходью.
ДОЛИНА была стиснута со всех сторон коричневыми бугорчатыми спинами гор. Здесь шел праздник мессии майдари: состязаются всадники, распластав коней по степи; соревнуются люди в стрельбе из лука: борются сильнейшие «орлы» люди, унаследовавшие от дедов и прадедов великое искусство национальной монгольской борьбы.
И вдруг весь этот шум и гам праздника перекрыл длинный, протяжный рев трубы. Люди обернулись и увидели глашатая, который восклицал:
Сегодня праздник для желтых монголов. Посланник северного брата Унгерн принял нашу веру и ведет войска, чтобы освободить нас от гаминов.
Ликовали люди, радовались.
И среди этого многоголосого, шумного веселья шел Мунго известный по всей Монголии человек: разбойник не разбойник, анархист не анархист. А так добрый малый. Живет себе один в горах, кобылиц доит, объезжает коней и охотится от зари до зари. Видно, как люди уважают его и чтят: вот он тронул рукой стрелка, и тот передал ему лук. И Мунго послал стрелу точно в красный центр мишени. То всаднику перед заездом подтянул подпругу все принимали его с улыбкой и доброй уважительностью.
Мунго вошел в тесное кольцо зрителей, окруживших «орлов». В последней паре последнего тура двое борются: молодой и старик. Оба они сильны, даже, пожалуй, старый борец кажется мощнее и крепче только кожа у него чуть дряблая, и виски изрезаны морщинами, и глаза все в мелкой сетке.
Борцы танцуют свой танец «орлов» вокруг своих секундантов. Секундант старика, то выкрикивая гортанным голосом, то переходя в плавную песню, возглашал:
Великий борец Ванган не был побежден никем и никогда. Сила его рук, это сила его сердца, а сила его сердца, это мощь весенней Селенги. Пусть же молодой Лаусурен попробует сразиться с Селенгой, самой сильной рекой на земле, пусть!
Как только замолчал секундант Вангана, секундант молодого Лаусурена ответил ему:
Лаусурен очень уважает великого борца Вангана, но если Ванган силен мудростью старости, то Лаусурен богат дерзостью молодости. Пусть же честный бой решит, за кем победа на земле за молодостью или за старостью.
Бойся, бойся, маленький Лаусурен! кричит, поет, закатывает глаза секундант Вангана. Бойся поражения и радуйся ему, потому что ты уже получил честь сражаться с великим.
Жди, Ванган, поет секундант Лаусурена, жди боя!
Бросались друг на друга противники, и пот заливал их глаза, мышцы были напряжены то они замирали античной бронзой, то переходили в яростное, стремительное движение.
Закурив трубочку, Мунго наблюдал за борьбой.
Бросил наконец Лаусурен старика Вангана. Танцует танец «орла», летает по кругу вокруг поверженного. А после Ванган понуро уходит с круга и люди смеются над ним, а молодого Лаусурена славят и кричат ему слова лести.
Мунго быстро разделся, вышел на середину круга и начал танцевать танец «орла». Тут секундант, что был с Ванганом, запел:
Мунго Харцкай будет сражаться с молодым победителем, который слишком радуется победе над старым Ванганом!
Мунго кончил танцевать, обернулся на восток, поклонился людям. Потом поднял свою голову к нему и прошептал:
Тебе, Дарима!
Мунго схватился с Лаусуреном и быстро, почти без труда, уложил его на обе лопатки. Яростно заулюлюкала толпа только что вознесенному Лаусурену, а Мунго подошел к Вангану и сказал: