Командир боевиков:
Ну что русский, молчишь, как бык, а ты поблей как баран, легче станет.
Боевики смеются. Прапорщик начинает медленно, запинаясь, превозмогая боль петь
Прапорщик:
Россия, любимая моя, родные березки тополя. Как дорога ты для солдата, родная Русская земля!
Прапорщик прекращает петь и смотрит на боевиков.
Прапорщик:
Что абреки, толпой на одного вы смелые. А если раз на раз, на кинжалах, с завязанными глазами, по закону гор. Что штаны замарали?
Командир боевиков смотрит на прапорщика.
Командир боевиков:
Русский, горы степи не кланяются, ты хочешь, как воин умереть, в бою? Что ж я дам тебе такую возможность, ты это заслужил. Больше того, если ты меня убьешь, тогда уйдешь отсюда живой.
Смотрит на боевиков смеясь. Смеются и боевики.
Командир боевиков:
Вы слышали, если он меня убьет, отпустите его.
Смотрит на прапорщика.
Командир боевиков:
Убьёшь, значит, твой Бог будет сильнее
Прапорщик:
Бог один, а мы лишь его бестолковые дети
Прапорщику и командиру боевиков завязывают глаза и дают кинжалы. Начинается поединок. Боевики создают круг. Прапорщик и командир боевиков осторожно передвигаются по сцене. Они тычут впереди себя кинжалами, пытаясь, убить друг друга. Прапорщик услышал легкий шорох с лева от себя и сразу нанес туда удар. Его кинжал попал в живот командиру боевиков. Командир боевиков замертво падает на сцену. Прапорщик стоит не двигаясь. Немая сцена несколько секунд. Потом боевики хватают прапорщика, срывают у него повязку с глаз и начинаю его бить. Бьют ногами, прикладами автоматов. Потом обессиленного, избитого, тянут к нарисованным на полотне деревянным воротом. Распинают его и кинжалами прибивают его руки к нарисованным воротам. Прапорщик очнулся от боли.
Прапорщик:
Господи укрепи меня! Воля твоя, за людей иду к тебе. Прими душу мою. Дай сил, что б не видели они страданий моих, что б не слышали стонов моих.
Боевики прибивают руки прапорщика, смеются и кричат «Аллах Акбар».
Прапорщик:
Больно господи. Дай сил с честью придти к тебе. Прости меня Отче!
Прапорщик превозмогая боль и что бы боевики не слышали его стонов опять начинает петь -кричать
Прапорщик:
Р-ро-о-о-оссия лю-лю- бима-я-я-я моя, ро-о-о-о-дные березки тополя а-а-а-а, как до-о-о-рога-а-а-а ты для со-о-о-олдата-а-а родная
Голова прапорщика склоняется на грудь, и он уже тихо говорит
Прапорщик:
Русская земля!
Прапорщик распятый замолкает.
Боевики кричат «Аллах Акбар».
Боевик:
Что русский, теперь ты в горах на всегда. Боевики, смеясь и крича «Аллах Акбар», уходят со сцены
Финальная сцена:
Распятый прапорщик, затемнение, свет от прожектора направлен на прапорщика и голос из репродукторов:
Прапорщик погиб. Он был найден на следующий день, другой группой разведчиков. Ему было присвоено звание Героя России посмертно.
Почтим память Русских солдат с честью исполнивших свой долг, вставанием!
Занавес. Конец. ИГОРЬ ТАРКВИМАДА
Пьеса
В 1 акте
Бог судит, а не люди!
Эта пьеса о том, как поверхностная духовность и доброта оказываются ложными, а истинное состояние души подлость и лицемерие.
(Время Батыева нашествия,
деревня где-то под городом Рязань)
«добренький, не значит добрый»
Действующие лица:
Авдей- младший брат (мужчина 4045 лет).
Серафим старший брат (мужчина 4550 лет).
Емельян староста деревни (мужчина 6065 лет).
Панкрат- сын Емельяна (мужчина 2530 лет).
Панкрат в детстве (мальчик 1012лет).
Декорация: на сцене стоит деревянный стол, стулья, деревянные тарелки, ложки. За столом сидят Авдей, Серафим и Емельян, имитируют процесс еды. Одеждаполотняные рубахи и штаны, на ногах лапти. (дом Емельяна).
Серафим:
Что брательник кровный, жрешь и не давишься?
Серафим:
Что брательник кровный, жрешь и не давишься?
Емельян:
А чего ему давиться, я позвал, я кормлю
Серафим:
Кого, Иуду кормишь? Он же татарам зад лизал, когда мы здесь, в лесах, с дружиной князя Ярослава траву, да червей жрали, когда подыхали с голодухи, а татарам все ж кровь пускали.
Емельян:
Брось, Серафим, он тогда молодой еще был. Ты же знаешь, хан Аспарул невесту его, Любаву, забрал, вот Авдей, что б Любаву вернуть и пошел Аспарулу служить.
Серафим:
Да, служить, да Русских людей губить
Авдей:
Я ни кого не губил, я на поруках был. Мне хан Аспарул говорил, а я его слова сотникам передавал.
Серафим (язвительный сарказм):
А что же он тебе такое говорил, как люба ему наша Русская земля?
Авдей (опустив голову и не поднимая глаза):
Нет, куда отряды посылать
Серафим (вскакивая со стула и хватает Авдея за ворот рубахи):
Отряды посылать, Руссичей губить. Ты же кат поганый своих губил, баб да детишек басурмане в полон уводили по твоему навету.
Емельян:
Охолонь, Серафим. Молод он еще был, Любава сердце его заполонила, вот и не вразумел он, где черное, а где белое. Блызила ему Любава, он же ее из полона хотел высвободить.
Серафим:
Какой полон? Она ж сама Аспарулу глянутся возжелала. А Авдей? Ты же мне сам говорил.
Авдей:
Да, а что ей было делать. Если бы к Аспарулу добровольно не пошла, мать ее и сестры младшие в полоне сгинули.
Серафим:
В каком полоне? Мать и ее сестры в лесах прятались, и она это знала. Просто ты для нее не что, с Аспарулом она хотела быть, и ты это понимал, да тешил себя думкой, что твоей будет.
Авдей:
Да тешил, все надеялся, может, глянусь я ей, может за службу свою отдаст мне ее Аспарул.
Серафим:
Ну, и как, получил награду?
Емельян:
Угомонись, Серафим. Дело прошлое. Сейчас Авдей вона как в дерене нашей работает, за все берется, крепится и не ропщет. Простить надо, молод был, глуп.
Серафим:
Простить? Простить, за то, что секли меня татары голого на морозе. Хотели знать, где дружина княжеская хорониться. А я зубами губы свои грыз, чтоб молчать. А Авдей видел все (тычет в Авдея пальцем), видел, как брательника его единокровного секут, видел, как ошметки кожи моей разлетаются, да еще и подсмеивался с тарами, когда стоны свои я не мог сдержать.
Авдей:
Прости, брат. Любава душу мою затмевала
Серафим:
Простить, говоришь. Простить за то, что от батьки отвернулся, когда его с полонянами вели, а потом, как старшому отряда, который он собрал и с которым татар бил, голову секли. Ты спужался, что и тебя с батькой, или что, опять скажешь, Любава затмила? Нет, жизнь свою поганую потерять спужался.
Емельян:
Серафим, ну шибко ты , не шибко его пытай, асемнадцать годков ему тогда минуло, душа его еще не утвердилась.
Серафим:
А когда сестренку нашу, Авдотьющку, поганые сильничили, а матку порубали, за то, что кинулась защищать ее, это как?
Бьет на отмажь Авдея. Авдей падает, а потом медленно встает. Емельян вскакивает, хватает Серафима за руки
Емельян:
Охолонь, охолонь, Серафим. Не он же это делал.
Серафим садится, вытирает ладонью глаза, имитируя слезы. Садится Емельян, Медленно садится Авдей из под лобья поглядывая на Серафима. Выбегает маленький Панкрат, в руке у него маленький деревянный меч.
Панкрат:
Дядя не плачь, на тебе меч, всех татар побьешь.
Серафим (гладит Панкрата по голове):
Да я не плачу, вырастишь, поймешь, что иногда дядькам в глаза соринки залетают, дюжа тяжкие, вот и слезятся глаза.
Емельян:
Панкратка, беги, играйся в другом месте
Панкрат убегает со сцены.
Серафим (говорит с болью и горечью в голосе):
Да не он, но он был там и все видел, и не заступился ни за батьку, ни за матку ни за сестренку. Да не он, руки его не делали, зато душа его делала, отступничеством своим. Продал он душу свою поганым. Как же я такое забыть смогу?
Авдей:
А ты знаешь, сколько я страдал, как сердце мое разрывало.
Серафим: