Я Серёжу испуганно спрашиваю:
А тебе ничего не будет?
А он мне, широко улыбаясь, отвечает:
Я ж его сам нашёл, когда рылся. Никто не знает. Бери это тебе.
Щедрость его меня и сегодня волнует. И не потому что кольцо подарил. А потому что во втором классе в эпоху ханжества развитого социализма надумал «даме сердца» подарок сделать. Выглядел он как-то вырожденчески, а душа свободу и благородство излучала.
Приятно мне от его независимости стало. Согласилась я кольцо взять, думаю, домой принесу все обрадуются! И правда, потом все его рассматривать стали, даже соседи пришли. Лупу принесли, пробу смотреть. Кольцо старинное оказалось. Проба высокая. Золото червонное. У нас потом на моё шестнадцатилетие дядя, крёстный мой, его выцыганил. Обменял на современное, но с камушком маленьким рубином. Наверное, искусственным. Я жалела, но мама сказала, что в Серёжино большой камень надо вставлять, а у нас денег нет. А ей очень хотелось мне кольцо подарить. Правда, потом так вышло, что это дядюшкин подарок. А тогда Сережа мне кольцо в золотце от конфеты завернул, а я его в карман черного школьного фартука положила
Между этими тремя Серёжами и моим первым мужем, который был бы по счёту четвёртым, мне приснился сон. Я тогда в четвёртом классе училась.
Снится мне одно место прямо перед подъездом нашего семиэтажного углового дома стиля модерн. Справа от маленького жёлтого домика, напоминающего флигелёк Москвы девятнадцатого века, на пустыре, где растут три огромных дерева конского каштана. Должно быть, это была в своё время усадьба. А теперь под каштанами только барак-лавчонка с надписью «Утильсырьё», где принимают старые газеты и тряпки. За пустырём уже другая улица, а по нашей снова многоэтажные доходные дома. За флигельком растёт малина и стоит разваливающийся сарай. В нём один из собачников, с которым я познакомилась, прогуливая щенка, держит медведицу. Он её выводит по ночам. И вот на фоне этого чудом уцелевшего оазиса около флигелька, точно у границы пустыря с тротуаром, я вижу сидящего в открытой кабине то ли самолёта, то ли мотоцикла лицом к дороге молодого человека военного вида. Я знаю, что он только что погиб. И хотя он не выглядит мёртвым, это ничего не меняет. И не облегчает моего страдания.
И во сне, и когда я проснулась, меня прямо-таки трясло, как от самого чувства, так и от того факта, что я пережила что-то совсем не свойственное ни моей пионерской жизни, ни моему детскому сознанию. Это абсолютно незнакомое мне переживание я с ужасающей меня абстрагированностью определяла как глубокую взрослую любовь, неразрывно связанную с отчаянием от утраты. Я понимала, что со мной случилось что-то из ряда вон выходящее, и долгое время, пока острота ощущения постепенно не померкла и я не слилась вновь с моей реальной жизнью, я продолжала находиться под магнетизмом этого сна. Моего погибшего возлюбленного, а по-другому назвать его было никак невозможно, звали Серёжей
После восьмого класса много наших ребят ушло в ПТУ и техникумы. Мы с ними больше не общались. Хотя на улицах иногда встречались. Разошлись наши с ними пути-дорожки. Почти все мы потом в институты поступили. А те, кто ушёл, вроде как людьми второго сорта стали нами восприниматься. Нашу школу с соседней объединили, и у нас ещё больше стало учиться детей номенклатуры и дипломатов.
А в наш класс на место ушедших пришла целая команда волейболистов. Это очень нас всех взволновало: девочек потому что ребята были спортивные и высокие, а мальчиков потому что девочек. «Да и вообще, говорили мальчики, на фига они в наш класс-то припёрлись, что у нас, своих, что ли, пацанов мало».
«Наши пацаны» были в основном детьми Арбата, то есть детьми улицы. Они тоже спортом занимались экстремальным: учились выживать. А эти из школы олимпийского резерва, ни фига не учатся, только по тренировкам каждый день да на сборы, но оценки им ставят не ниже четвёрки. А всё из-за того, что при нашей школе новый спортивный зал построили. Вот почему они пришли. Новенькие держатся вместе. Поэтому конфликтов нет. Наши просто «молчат в тряпочку», потому что они недокормленные и каждый сам за себя. Чего выступать-то, можно и схлопотать. А кроме того, у новеньких времени в обрез, они даже на большой перемене бегом в спортзал, и девчонки с ними почти не общаются. Так что зря все так волновались.
Хотя кое-кто под шумок успел кое-что прикарманить. Руководствуясь практическими соображениями: кто успел тот и съел. Или согласно восточной поговорке: шакал в лесу всегда самую сладкую ягоду берёт. Есть, конечно, люди, которые рассуждают по-другому: «Вот видишь кусок торта вкусного-превкусного, но большой-пребольшой понимаешь, что в рот не влезет. Ну что тут делать отказываешься!» И такие люди бывают. Скромные и совестливые.
«Наши пацаны» были в основном детьми Арбата, то есть детьми улицы. Они тоже спортом занимались экстремальным: учились выживать. А эти из школы олимпийского резерва, ни фига не учатся, только по тренировкам каждый день да на сборы, но оценки им ставят не ниже четвёрки. А всё из-за того, что при нашей школе новый спортивный зал построили. Вот почему они пришли. Новенькие держатся вместе. Поэтому конфликтов нет. Наши просто «молчат в тряпочку», потому что они недокормленные и каждый сам за себя. Чего выступать-то, можно и схлопотать. А кроме того, у новеньких времени в обрез, они даже на большой перемене бегом в спортзал, и девчонки с ними почти не общаются. Так что зря все так волновались.
Хотя кое-кто под шумок успел кое-что прикарманить. Руководствуясь практическими соображениями: кто успел тот и съел. Или согласно восточной поговорке: шакал в лесу всегда самую сладкую ягоду берёт. Есть, конечно, люди, которые рассуждают по-другому: «Вот видишь кусок торта вкусного-превкусного, но большой-пребольшой понимаешь, что в рот не влезет. Ну что тут делать отказываешься!» И такие люди бывают. Скромные и совестливые.
Одного из волейболистов звали Серёжа. И он стал моим первым мужем. Но сейчас не о нём речь
Я на БАМе. Работаю в школе, как молодой специалист. Когда самолёт из Москвы в Нижнеангарск приземлился и пассажиры шли с полосы к жёлтому зданию аэровокзала, больше похожему на железнодорожную станцию, я услышала откуда-то сбоку громкий плач женщины. Это из военного вертолёта выгружали цинковый гроб из Афганистана. Женщину, совсем молодую, скорее девушку, держали под руки военные, и она повторяла всё одно и то же: «Серёжа, Серёженька!..»
Через месяц меня выдвинули «в начальство», назначив завучем по организационной работе. Наверное, потому что я из Москвы. Несолидно, конечно, потому что выгляжу я почти как мои ученики-восьмиклассники. На праздничных вечерах родители путают меня со школьницами. Да и в голове моей тоже путаница. Потому что только что я познакомилась с секретарём комсомольской организации «Ленбамстроя» Серёжей Абрамовым. Я пришла к нему знакомиться как организатор к организатору, подшефный к шефу. Городок наш небольшой молодёжный, всего одиннадцать тысяч жителей. Он раскинулся на берегу Байкала. Пока ленинградцы строят первый благоустроенный квартал, мы все живём в балках, вагончиках и щитовых домиках.
Я вхожу в комсомольский штаб Серёжи одноэтажное здание, изнутри выкрашенное зелёной масляной краской. Он сидит за столом, составленном из двух частей буквой Т. Встаёт, приветствуя меня. Знакомимся. На вид ему лет тридцать с небольшим. Он невысокий и улыбчивый. Страшно удивляется мне. И рассказывает почему:
Мы вчера с гостями из Иркутска в «газике» едем. Я им показываю Северобайкальск. И один спрашивает: «А как у вас тут с женщинами, красивые есть?» Я ему отвечаю: «У нас тут такие красавицы, нигде таких больше не встретите!» и рукой развожу, в сторону окна поворачиваюсь А там за окном, по дороге вы идёте.
Я, смеясь, вспоминаю:
Это я из бани шла. У меня после парилки крылья за спиной на морозе вырастают. Я вымытая была, потому и красивая!
Да, вы прямо летели!
Уже всё вроде по работе обсудили. А я всё сижу и сижу. Уходить не хочется. Отдыхаю. На столе портрет стоит. На нём мальчик лет четырёх.
Уже всё вроде по работе обсудили. А я всё сижу и сижу. Уходить не хочется. Отдыхаю. На столе портрет стоит. На нём мальчик лет четырёх.
Это ваш сын? интересуюсь.
Он смотрит на меня, а на глазах слёзы:
Это Виталик.
Я участливо спрашиваю я вообще очень опасная, потому что всё пропускаю через себя и никогда не держу дистанцию:
А что случилось, Серёжа?
И его прорывает: наверное, после рабочего дня тоже расслабился. Он рассказывает мне, как жил в Листвянке, воевал с браконьерами. Раз остался дома за сыном смотреть, он приболел, в сад не пошёл. А жене на работу в смену. Она ушла.
Я завтрак приготовил, хватился, а хлеба нет забыл купить. «Дай, думаю, на лыжах быстро сбегаю, пока Виталик спит». Выхожу из дверей в сени и уже было на улицу за порог шагнул, но слышу звук, оборачиваюсь: а это Виталик дверь приоткрыл и ручонкой к ключу тянется. Испугался я, что он на улицу выйдет. Мороз сорок градусов. Ручонку обратно засунул. «Сиди говорю, жди. Я быстро». Дверь на ключ закрыл и на лыжи. В магазин приехал, а там очередь. Нет бы мне сказать, чтоб пропустили. Но я даже подумать о таком не смел. Секретарь комсомольской организации без очереди! Наконец, купил хлеба. Обратно бегу. И как горку перевалил, вижу: дым валит. Чёрный. Всё у меня внутри оборвалось. Подбегаю. Люди вокруг тушат, кричат мне: «Серёжа, дом твой горит! Хорошо, что вы на работе!» Они ж не знали, что Виталик в сад не пошёл. Разбил я окно. Кинулся внутрь. Вытащил его. Но он не выжил