Что ж ты фамилии-то не вписал?
Да нам вроде бы и ни к чему почёт лишний, сказал один из казаков. Хоть и враг он новой власти, а ведь командиром был, хлеб-соль делил. Лишь бы печать была.
Печать есть, раздавая амнистии, сказал Богатырёв.
Когда силуэты верховых растворились за околицей, Константин похлопал обмякшего Предыбайлова по плечу:
Ну, показывай своего зверя.
Лагутин лежал на полу в подсобном помещении, скрученный верёвками по рукам и ногам.
На звук шагов он шевельнулся и, выматерившись, прохрипел:
Сволочи вы, а не казаки. Дайте ж до ветру сходить.
Константин присел на корточки, распутывая верёвки, и через минуту перед остолбеневшим Игнатом предстал разбойный атаман Семён Лагутин, с обрюзгшим от перепоя лицом, но по-прежнему сильный и опасный. Он растирал ладонями крепкие запястья, поводил широкими плечами, поглядывал на присутствующих с ненавистью и презрением. И вдруг сгорбился и засеменил неверными шажками на крыльцо, а с него к ближайшим кустам сирени.
Убежит, ахнул Предыбайлов.
Куда? пожал плечами Богатырёв и прошёл в кабинет. Игнат за ним, оглядываясь на входные двери и страшась отстать. Константин по-хозяйски расположился за столом председателя Совета. Тот примостился просителем на лавке.
Что ж ты хлопцев не покликал? Всё удалью своей кичишься. А ну как. Вишь, он какой. И терять ему нечего.
Знаешь, Игнат, одни живут, играя со смертью, другие умирают, хватаясь за жизнь. Ты-то как, жить хочешь?
Предыбайлов хоть и был потомственным казаком, но с детства отличался хлипким телом и слабою душой, а в председатели попал по своей грамотности. Богатырёв его презирал.
Вошёл Лагутин, сел на лавку напротив, пошарил по карманам и жестом попросил закурить. Константин бросил ему кисет.
Облегчился?
Семён кивнул головой и, пуская под нос клубы дыма, неожиданно тепло сказал:
В самый раз. Думал, обгажусь. Дело такое, что не отвертишься.
Константин понимающе кивнул головой и взглянул на белого, как мел, Предыбайлова:
Иди-ка ты домой. Ишь как вымотался с лица прямо спал. А мы тут с гостем твоим до утра покоротаем.
Покоротаем, согласился Лагутин.
А председатель станичного Совета охотно закивал, засуетился и мигом исчез из своего кабинета.
Есть хочешь? спросил Богатырёв.
Лагутин покачал головой, отрицая, а потом жестом показал, что не против опохмелиться.
Припоздал ты. Чуть пораньше Игнатку бы заслали, а теперь терпи: я тебе не посыльной, да и ты не гостем у меня. Как скрутить себя дал, Семён?
Хмельным взяли, сволочи.
Хуже нет, когда свои продают.
Помолчали. За открытым окном сгустились сумерки, посыпал дождь, шелестя листвой. Богатырёв в сердцах сплюнул:
Откосились!
Дождь с ночи надолго, подтвердил Лагутин. Окладной. Однако хорош для сна убаюкивает.
Ну, давай ложиться, согласился Константин и потушил керосиновую лампу.
Расположились на лавках у противоположных стен. Слышен был перестук дождя, ветка сирени скреблась о ставню, мыши под полом затеяли возню. Вот и все звуки. Потом по комнате растеклись глубокое дыхание и тихие посвисты.
Константину снилась молодая Наталья, берег пруда, заросшего ряской. Она в прозрачной ночной рубахе манила желанным телом, звала жестом за собою в воду.
Константин шагнул и разом провалился в чёрный омут, накрывший его с головой холодной водой, дно пропало из-под ног. Он попытался всплыть, но голову сдавили железные тиски, к ногам будто жернова подвесили, и перехватило дыхание. На грудь навалилась непомерная тяжесть, воздуху в ней становилось всё меньше и меньше. Константин закричал, рискуя захлебнуться, и очнулся.
Чьи-то сильные руки сдавили ему горло, сверху навалилось тяжёлое тело, лицо обдавало горячим дыханием. Богатырёв перехватил запястья, пытаясь разжать удушающую хватку, напрягся, и ещё. Противник застонал сила ломала силу. Хватка на горле ослабла. Константину удалось вздохнуть, и он почуял смрад перегара. В то же мгновение Богатырёв саданул противника коленом в бок и замешкавшегося обеими ногами в грудь.
Отдышавшись, Константин зажёг лампу, присел за столом, скручивая цигарку.
Лагутин, сидя на полу, мотал головой, сплёвывал на пол и бороду сгустки крови из прокушенной губы.
Силён ты, Богатырёнок, ногами драться, ворчал он, ощупывая грудь и зачем-то спину.
Константин, наконец, унял дрожь в руках и прикурил.
Как был ты жиганом, Лагутин, так и подохнешь, зло сказал он и сплюнул в сторону атамана. Потом, будто пожалев, смягчил тон. Ты, Семён, на что надеешься? Куда бежать-то собрался?
Да ни на что. Просто зло взяло сопишь ты весь такой правильный, безмятежный, наверное, бабу во сне тискаешь, будто страх насовсем потерял.
Я, Семён, счастье своё в боях заслужил и страх там же оставил.
Конечно, конечно. И когда братуху своего, как капусту.
Константин промолчал, помрачнев. Взгляд его остекленел.
Лагутин, наконец, поднялся, прошёл неверным шагом к столу, взял Богатырёвский кисет, свернул цигарку, закурил, прервал затянувшееся молчание:
Почему так получается: кому молоко с пенкой, кому дыба и стенка?
Ну, покайся, усмехнулся Константин. Расскажи о своей сиротской доле. Глядишь, в чека и посочувствуют.
И будто снежный ком толкнул с горы разговорился Лагутин, изливая наболевшее, разгорячился, торопясь облегчить душу, будто в последний раз видел перед собой понимающего человека.
За тем и ночь прошла. Дождь за окном иссяк. Утро подступило хмурое, но с солнечными проблесками.
Когда по улице прогнали стадо, на крыльце раздался дробный стук каблуков. Вошла Наталья Богатырёва, по-прежнему крепкая и живая, смуглолицая от загара. Подозрительно осмотрела мужа, незнакомца, стол и все углы помещения. Не найдя предосудительного, всё же не сдержала приготовленные упрёки:
Прохлаждаешься? Отец уж Карька запряг, на покос сбирается, а он прохлаждается. Старый кряхтит, а едет, потому что надо. Ему надо, а тебе ни чё ни надо. Так всю жизнь шашкой бы махал да махоркой дымил. У, анафемы, стыда у вас нет!
Наталья ушла, хлопнув дверью.
Вот бабы! Константин не знал, как оправдаться за жену. А ведь верно на покос надо ехать. Припозднились мы трава перестояла, да и дождик кончился.
Пришёл заспанный Предыбайлов и своей унылой физиономией подстегнул решимость Богатырёва:
Ты, как хочешь, Игнат, а мне на покос надо ехать. Не брошу ж я старика.
Да ты что! председатель даже лицом побелел от мысли остаться наедине с Лагутиным. Ты ж вызвался помочь. Не сгорит твой покос.
Ни кому я в помощники не назывался, отмахнулся Константин. А покос-то как раз и сгорит. Тут день упустишь год голодным будешь. Да и отца ты моего знаешь упрямый старик: что задумал умрёт, но сделает. Вообщем, пошёл я, бывай.
Константин Алексеевич, взмолился Предыбайлов. Не губи, родной. В чеку его надо, в Троицк везть. А я-то как убьеть по дороге. Ты вот что, забирай его с собой сам ведь развязал.
С собой, говоришь? Богатырёв оглянулся от дверей, смерил взглядом атамана, Косить не разучился?
Лагутин покривился. После ночной исповеди к нему пришли на душу умиротворённость, на лицо отрешённость.
Пошли, говорю, со мной, сказал Богатырёв Лагутину. Чека ещё подождёт.
Ближе к полудню ветерок разогнал облака, солнце поднялось высоко, и под его лучами запарили окрестности. Старший Богатырёв, Алексей Григорьевич, правил лошадью и помалкивал. Константин с Лагутиным вели неспешный разговор.
Спроси любого из нас за что дрались? и оба скажем: заступались за обиженных, поднимали униженных, наказывали злодеев.
Тебя послушать, отмахнулся Константин, так все бандиты станут заступниками. А то, что мы землю у богачей отобрали плохо что ли?
Будто ты до революции безземельным был, усмехнулся Семён.
Не обо мне речь, о народе.
Дак ведь и я народ отец пахарь, мать пряха.
Бесконечная у вас получается песня, не выдержав, хмыкнул Алексей Григорьевич. А я вот думаю, когда один слепец ведёт другого, оба в яму угодят.
Отцу Константин возражать не решился.
А атаман сказал:
Я, по крайней мере, казацкой присяги Отечеству и царю-батюшке не порушил.
К широкому лугу, заросшему густой травой и пёстрыми цветами, подступал с одной стороны берёзовый лесок. Здесь и решили разбить табор. Дед Алексей распряг лошадь, пустил её в вольную траву и занялся жердями для шалаша. Константин с Лагутиным выкосили на опушке кружок, сгребли пахучую траву и достроили жилище. Пообедав, легли отдыхать косари в шалаше, а кашевар дед Алексей под телегою.
Проспав добрых три часа, Лагутин проснулся бодрым и свежим, даже боль в груди от ночной потасовки прошла.