Завод был режимным. Охранник на проходной не хотел меня пропустить, но отец позвонил куда-то, пришёл его начальник, тоже позвонил кому-то. Наконец, трубка попала в руку охранника, и после его военного «Понял!», я оказался на заводе.
Отец, его начальник и ещё двое наладчиков возились с красивым станком. Я понаблюдал за ними, узнал, что «американец ни хрена не хочет выдавать массу», и заскучал. Сказывался ранний подъём зевота подступила, и глаза заволокло туманом. Прилёг на ящик и задремал. Сквозь сон чувствовал, как мне сунули что-то под голову и укрыли.
Домой вернулись к обеду, когда солнце уже отшагало половину положенного дневного маршрута. Отец был зол «американец» так и не начал выдавать массу, а это значит, ему надо опять вернуться на завод, и возможно, придётся работать и завтра, и послезавтра. Срывалась намеченная поездка в Петровку там прошло детство отца, и жили родители матери.
Мама расстроилась, и начались препирательства. Она оделась в дорожное, принарядила меня для гостей, а потом выпроводила из дома, чтобы я не слушал их споры. А у меня и не было желания или любопытства становится свидетелем ссоры, которая, наверняка, сильно опечалит мать и разозлит отца. Для деятельных натур, коим считал себя я, разговоры на повышенных тонах с близкими людьми ни к чему.
Ребят нигде не было не перед кем было щегольнуть новым костюмчиком «а ля матрос». В конце улицы ругались мужики, но они меня не интересовали. Вдруг из-за угла выскочил пылевой столб и пошёл накручивать круги. Я погнался за ним. Прыгнул через канаву, а он на меня. Тугая волна воздуха ударила в грудь, опрокинула на спину. Покрутившись на мне, ветер погнал воронку дальше. Я поднялся и заревел во весь голос новый синий матросский костюмчик стал серым от пыли. Шёл домой, размазывая грязь по щекам, и думал, на кого бы свалить вину ведь не поверят, что ураган напал.
Дома царила гнетущая тишина мама вытирала слёзы, отец стал ещё мрачнее. Так всегда бывало, когда выходило не по его. Никто не стал слушать моих объяснений. Мама прошлась по костюму одёжной щёткой, её тыльной стороной пару раз одарила вниманием мою задницу, сунула в ладонь монетку и послала в магазин за хлебом.
Бегом беги к бабушке поедем.
Спор мужиков на улице перерос в потасовку не на шутку сцепились две компании, чего-то не поделив, а были выпимши в честь праздника. Бабы, как водится, голосили двумя капеллами. Мужики тоже не отступали от общепринятых правил отчаянно матерясь, рвали друг другу рубашки и «угощали» тумаками. Коля Пьянзик отдирал штакетины у Немкиных с забора и раздавал, всем желающим вооружиться. Кто-то, возможно из противоборствующей команды, поданной палкой и огрел мордвина по хребтине. Коля взвыл и бросился бежать вдоль по улице.
Было страшно интересно наблюдать за этим побоищем я и про магазин забыл. Мне-то тут бояться нечего, только не стоит лезть в самую гущу, чтоб не стоптали, иль не зашибли ненароком. Наблюдая, никак не мог определиться которые здесь «наши», за кого следует болеть? Тут меня заметила пьяная женщина:
Иди ко мне, сыночка. Кабы не убили ишь, как разгулялись, антихристы.
Она потянулась ко мне, раскинув толстые руки, а я бросился наутёк, сразу вспомнив о магазине. Там недолго был, но, когда возвращался с хлебом, побоище уже закончилось. Одна из компаний, забаррикадировавшись за высокими воротами, вела переговоры с нарядом милиции. Другая наоборот, распахнув калитку и ворота, зримо переживала результаты потасовки. Одного мужика в белой порванной и окровавленной рубашке, подложив чурбак под голову, отливали водой из ведра, мотали бинтом голову другому. Наверное, это были побеждённые.
А на улице ни одного мальчишки, и я единственный свидетель. Кому бы рассказать? Однако, дома меня уже заждались. Отец на мотоцикле отвёз нас на деревенскую остановку, но раньше автобуса появился попутный грузовик. Отец договорился с водителем, и мы с мамой залезли в кузов. Вообще-то меня звали в кабину, но там уже сидели шофер с пассажиром, и мама спросила:
А как же я?
И я остался с ней. Обдуваемые тёплым ветерком, мы катили в далёкую Петровку. Мама вспоминала своё деревенское детство:
тятя вечерами к соседям в карты уходил играть. Мы сидим, четыре бабы в избёнке, и всего боимся. Луна светит в окна лампы не надо. Тень мелькнула у забора. Шорох. Никак корову воры повели? Мама боится. Олька плачет. Маруська ещё маленькая была, на руках. Я на цыпочках к окошку подкралась, смотрю заяц мох из пазов теребит. Я по бревнам кулаком стучу кыш, поганец! А он хоть бы хны
тятя вечерами к соседям в карты уходил играть. Мы сидим, четыре бабы в избёнке, и всего боимся. Луна светит в окна лампы не надо. Тень мелькнула у забора. Шорох. Никак корову воры повели? Мама боится. Олька плачет. Маруська ещё маленькая была, на руках. Я на цыпочках к окошку подкралась, смотрю заяц мох из пазов теребит. Я по бревнам кулаком стучу кыш, поганец! А он хоть бы хны
Мать в ожидании встречи с родными разрумянилась, отошла от слёз.
В последнем лесочке у Межевого озера, когда на горизонте замаячила Петровская колокольня, машина остановилась. Мужики вылезли, достали водку, закуску, позвали нас. Мама отказалась, а я слез. Водку не любил, а вот килечку в томатном соусе. Это же любимое лакомство всех на свете путешественников. Пока мужики пили да болтали, банку я опорожнил. Они заметили, удивились и скорёхонько подсадили меня обратно в кузов. А я ведь ещё мечтал за рулём посидеть. Куркули деревенские кильку пожалели ребёнку! Тогда, зачем звали?
Не скоро тронулись дальше. Остаток пути из открытых окон кабины слышался хриплый дуэт мужики пели о замерзающем в пути ямщике, о морозе, которого просили не досаждать. Как-то не убедительно всё это звучало в пригожий весенний день.
17
Баба Даша затопила печку налаживалась печь блины. Я сижу у окна скучно мне в деревне. Дед Егор целыми днями занят на работе меня с собой не берёт. Бабушка тоже копается по хозяйству в карты играть не хочет. Хорошо бы к тётке Нюре сбежать, отцовой сестре. Там Сашка, старший брат с ним было б весело. Но как туда уйти? Бабушка не поведёт я уже просился. Одного не отпустит. Убежал бы тайком, да боюсь заблудиться дома-то тёткиного ещё не знаю. Скучно тут
Баб, а кто это идёт?
Дарья Логовна наклонилась окошко низкое:
Зоя Фурсова.
Тётя Зоя всех позоит, перезоит, вызоит.
Нет, не получается игра. Скучно.
Баб, а это кто?
Валя Ишачиха.
Почему Ишачиха? Ишакова что ль?
Да нет, когда с Казахстану они приехали, ишака с собой привезли лошадка такая маленькая, вроде барана. Сельсовет обложил налогом, как настоящую лошадь. Бился, судился мужик, не досудился зарезал скотину, а прозвище осталось
Смешно. Вот деревня, вот удумали!
Баб, а капказята это кто?
Дарья Логовна машет рукой, беззвучно смеётся.
Прародитель ихний ещё при царе Горохе на Кавказе служил. Как вернулся, все рассказы Капказ да Капказ, будто краше земли нет на свете. Помер давно, а последышей так и кличут капказята.
Баб, а что кума Топорушка не приходит?
Не кума она мне вовсе. Отродясь к нам не ходила. С чего ты взял?
Да слыхал, как вы тут говорили: «Кума-то Парушка»
Это бабёшки кто-нибудь. Таня Извекова должно ей Парушка кумой доводится.
Время от времени принимался петь известные песни. Про барабанщика гимн немецких коммунистов, про «Чипурелу», про Щорса и другие. Но бабушка не подпевала слов не знала. Да и как-то не очень внимательно слушала, а свои петь не хотела. Только сказала:
Смешливый ты парнишка, Толя. Не помрёшь много горя примешь.
Дарья Логовна будто поняла моё настроение за обедом пошептала мужу на ухо. Егор Иванович Апальков с виду человек строгий, даже суровый выслушав жену, сказал мне солидно:
Хватит, Анатолий Егорович, хвосты собакам крутить, пора к делу привыкать. Со мной пойдёшь, на работу.
Церковь прошли.
Деда, а давно её строили?
Давно, ещё раньше меня.
Какая красивая.
Ты туды не лазь там зерно колхозное хранится. Сторож не подстрелит, так поймает штраф припишут.
Не полезу я мышей боюсь.
Подошли к круглой башне возле сарая. Егор Иванович:
Водокачка. Видишь крюк? Я скажу за него дёрнешь. Он лёгкий.
Я, деда, не достану.
Достанешь. Подставку дам.
Егор Иванович работал конюхом в колхозе. И теперь мы пришли на конюшню. Дед стал возиться с упряжью, а я вертел головой по сторонам. Зачем он привёл меня сюда? Какую даст работу? Хорошо бы воробьёв заставил позорить. Я бы мигом на стропила забрался. Только жалко «жидов». Может навоз надо убирать? С лопатой бы управился, только боюсь конских копыт.
Между тем, Егор Иванович оседлал лошадь, вывел во двор.
Иди сюда, внук, смелее.
Крепкие дедовы руки подхватили меня, усадили в седло. Безнадёжно далеко от ботинок болтались стремена. Дед покачал головой: