Русскоязычный монолог - Хаким Булибеков 2 стр.

Что угодно Богу, то удобно мне.
Даст ли он свободу на лихом коне
с шашкой, ятаганом по полям скакать,
жизнью иноверцев счастье добывать
Значит так и будет, так и буду жить
и в бою, как в блуде, голову сложить
мне придется точно, с Богом не шути,
не отмыть в таверне душу от крови.

Ну, а может, даст он деву повстречать
и, как, бросив на кон, бросить на кровать
плоть ее нагую всю в себя вобрать.
И в уста, целуя Бога вдруг познать!
Даст прожить без страха, чтоб узнать любовь
и оковы брака, и неверность слов
и печаль лихую и прощенья боль
и жену седую и под сердцем соль

Но боюсь я, будет Бог ко мне не прав
и поставит в судьи, вложит мне в уста
гневные проклятья, хладость от ума,
что бы грешных братьев наказал сполна.
Только перед этим должен буду я
как поэт с поэта все спросить с себя

Что угодно Боже, так и буду жить.
Тем и подытожу прожитую жизнь.

Степью ковыльной,
горькой полынью
мы вскормлены, саки.
Мы вспоены пылью.
Нас Боже всесильный
творил лишь для драки.
Для боя лихого
коня вороного
дал щедро Всевышний.
Несемся и грохот,
ругань и хохот
каждый услышит.
И встрепенется,
в темень забьется,
сожмется от страха.
Коль воля дается,
мы ею упьемся
до смертного праха.

05.95 г. ХХ в.

Кто последний, а кто тут первый
в долгой очереди чудаков,
измочаливших сердце и нервы
в ожиданье возврата долгов?

Перепутали, перепутались:
кто кому кредитор, кто в расход.
В обещаниях Веры закутались.
Но приходит надежде исход.

В обреченных Дракон рождается,
в затуманенных  горестный раб.
Снова с крика все начинается:
«Недограбленное  ограбь!»

Отрезвленью Предтеча  похмелье,
пред последним  пьяный дебош.
Кто поставлен сейчас на колени,
того завтра уже не трожь.

На кого ж помолиться нам надо,
чтоб отвел от нас всех искус,
коль дерется в полях без пощады
с Магометом, сойдясь, Иисус?

К какой стенке пристать, дружище,
это сам уже выбирай.
Но когда загасят пепелище,
на Земле будет мерзкий лишай.

06.06.1993

В 1982 г. мне приснился Владимир Высоцкий
Он звал меня с собой в том сне

«Что мне приснилось  больше не приснится.
Как заклинаньем отгоняю страх.
Но видел я простертую десницу,
она звала меня побыть в других мирах.

Я чувствовал во сне, лишь раз сомкнутся
ладони наши в сумрачной тиши,
то будет мне отказано вернуться
в мир, где любил тебя и где грешил.

Но я все ж вскинул руку в нетерпенье
уйти, забыв суетные дела
Уже я слышал ангельское пенье,
но не разверзлись надо мною небеса.

Твой взгляд, твой взгляд ворвался в эту встречу,
перевернув отчаянно весь сон.
Я понял, что за все грехи отвечу,
Но, коль уйду, то буду сверхгрешён.

И не познать моей душе покоя,
и ни в каких мирах любви не знать,
если приму решение простое, 
уйти сейчас, чтоб больше не страдать.

Томительно желанье счастья.
Когда и с кем оно придет?
Кто примет в том свое участье?
Да, знать бы это наперед.

Я приготовился бы к встрече:
все перегладил и отмыл,
расставил бы парадно свечи,
портреты выставил светил.
И счастью распахнул бы двери,
горя воскликнуть: «Суюнши!»
И с ним оттаял бы от тверди,
зажатой холодом души

Уйти бы сердцем в ожиданье,
приняв монаха строгий вид,
чтоб долгожданнейшим свиданьем
покой в себе разворошить.

Оно придет,  я в это верю.
Но вот боюсь, что невзначай,
зайдя не узнанное в келью,
услышит просьбу: «Не мешай!»

Твои глаза,
как небо,
в моих  ожог земли.
Твоя фигура 
стебель.
в моей,  тома Золи.
Ты бабочкой порхаешь,
готовой хоть в Париж.
А кто стоит у края,
тот слышит только тишь.

Ты раскрутить желаешь
Фортуны колесо,
чтоб насладиться чаем
не суетно в бистро.
А я ушел в отчаянье.
Надежды  снега горсть.
В закрытой давно чайной
всем надоевший гость.

И рук твоих лианы
не обовьют мне грудь.
От нежности чуть пьяными
нам вместе не уснуть.
Сожитель вороватый
к нам вдруг вселился страх,
обоим непонятный,
он вяжет губы ватой,
со скрипом на зубах.

Твои глаза,
как небо,
в моих  ожог земли.
Твоя фигура 
стебель.
в моей,  тома Золи.
Ты бабочкой порхаешь,
готовой хоть в Париж.
А кто стоит у края,
тот слышит только тишь.

Ты раскрутить желаешь
Фортуны колесо,
чтоб насладиться чаем
не суетно в бистро.
А я ушел в отчаянье.
Надежды  снега горсть.
В закрытой давно чайной
всем надоевший гость.

И рук твоих лианы
не обовьют мне грудь.
От нежности чуть пьяными
нам вместе не уснуть.
Сожитель вороватый
к нам вдруг вселился страх,
обоим непонятный,
он вяжет губы ватой,
со скрипом на зубах.

Ты  мой плен, ты мой пыл,
ты моя кутерьма,
отголосок ушедшего рая.
От тебя не остыл,
как не стынет тюрьма,
когда кто-то ее покидает.
Как не стынут ладони,
сжимая гранит,
все что лишнее прочь отсекая.
Как не стонут в вагоне,
который хранит,
всех, кто сам от себя убегает.

Я тобою живу,
я тобой надорвусь
до отчаянья, до белой горячки.