И это будет суд присяжных заседателей? с нескрываемым сомнением поинтересовался Кобылинский.
Разумеется, нет! возразил Яковлев. Это будет суд революционного трибунала.
Ну, тогда результат известен! разочарованно заявил полковник.
А как вы хотели? Чтобы революция сама себе вынесла смертный приговор? На своем же собственном судебном процессе? На процессе, где будут решаться судьбы не отдельного лица, а целой эпохи? Ловкий и красноречивый адвокат, вроде Плевако или князя Урусова, всегда сможет доказать присяжным, что во всем виноваты Ленин и Троцкий, что это они нарочно устроили крах Российской империи, да еще сделали это на немецкие деньги, что вообще отвратительно для обывателя Для того, кому немцы денег не предложили. Да и вообще, по моему глубокому убеждению, присяжные самый ненадежный судебный институт, ибо они руководствуются, в основном, чувствами. В этом смысле революционный трибунал честнее, ибо с самого начала заявляет, на стороне какого класса он стоит, и что истиной для него может быть только то, что идет на пользу его классу. Такая открытая односторонность лучше, чем лживая «справедливость». Как вы считаете?
Не знаю, тихо, с горечью проговорил Кобылинский. Ему стало не по себе после слов комиссара, в которых он усмотрел политический цинизм. И он подумал, что, пожалуй, с Яковлевым нельзя быть откровенным. Сейчас он вроде бы офицер, пусть бывший, ведет вполне светский разговор, словно где-нибудь в петербургской гостиной. А через пять минут революционная целесообразность ему подскажет, что для блага его класса нужно пустить Кобылинскому пулю в голову. И это будет «честно»! Поэтому он повторил:
Нет, не знаю. В том смысле, что не хватает сведений. Мне нужно подумать.
Подумайте. Я лишь могу добавить, что не все так мрачно и бесперспективно для Николая Романова. Только вот что, Евгений Степанович, прошу вас: никому о содержании нашего разговора не рассказывать. Иначе можно нанести большой вред Романовым. Есть немало людей, и они находятся в опасной близости от царской семьи, которые хотели бы уничтожить Романовых немедленно здесь и сейчас. А в Москве у бывшего императора есть серьезные шансы облегчить себе участь. И, что очень важно, сие зависит во многом от него самого. Больше, увы, ничего сказать не имею права. Да, признаться, и не осведомлен достаточно, закончил комиссар Яковлев.
Кобылинский поинтересовался, что будет с его солдатами. Яковлев отвечал, что они сами вправе выбрать продолжить службу, теперь, конечно, в красной армии или разойтись по домам. А пока Совнарком постановил выдать им и полковнику жалованье и командировочное содержание, которые охрана не видела с октября прошлого года. Для этого комиссар привез сто пятьдесят тысяч рублей.
Это очень приятная новость! заметил Кобылинский. Да, вы хорошо знаете, как надо начинать разговор с солдатом. У вас, наверное, уже новые деньги? Советские? Какие они? На золото меняются?
Нет, ответил Яковлев. У меня ассигнации государственного банка Российской империи. Царские. Пока они не хуже каких-либо других. Даже лучше привычнее, доверия у народа к ним больше. Вы не против? улыбнулся комиссар.
Ну что вы! Уж я-то нисколько не возражаю! в ответ улыбнулся Кобылинский.
Полковник Е. С. Кобылинский.
Комиссар вел столь подробную беседу с полковником Кобылинским исключительно из вежливости. Мнение полковника не имело для него значения. Настоящая власть в отряде была у солдатского комитета и его сопредседателя рядового Матвеева, который по-прежнему делил ее с поляком Дзеньковским. С ними Яковлев обо всем уже договорился.
Как вы считаете, гражданин полковник, спросил Яковлев, Романовы способны выдержать дорогу до Тюмени?
А как вы собираетесь ехать? Санного пути уже почти что нет.
Попробуем сибирские тарантасы. А где позволит обстановка, проедем на телегах. Придется брать в деревнях.
Кобылинский в сомнении покачал головой.
Знаете ли, Василий Васильевич, Романовы люди неприхотливые, неизбалованные, с ними в этом смысле легко. Труднее всех будет Александре Федоровне.
Отчего же?
Тут и ишиас, и невроз сердца, и, по-моему, простите, некоторая обычная женская придурь Но она будет терпеть: немецкое воспитание. Дисциплина превыше всего: Ordnung muß sein!32
Кобылинский в сомнении покачал головой.
Знаете ли, Василий Васильевич, Романовы люди неприхотливые, неизбалованные, с ними в этом смысле легко. Труднее всех будет Александре Федоровне.
Отчего же?
Тут и ишиас, и невроз сердца, и, по-моему, простите, некоторая обычная женская придурь Но она будет терпеть: немецкое воспитание. Дисциплина превыше всего: Ordnung muß sein!32
Яковлев усмехнулся.
Постараюсь с ней поладить, сказал он и прикоснулся к козырьку своей фуражки. Честь имею кланяться!
Василий Васильевич! Погодите, остановил его Кобылинский. У вас возникнет другая забота. И, боюсь, трудно разрешимая.
Что же?
Алексей Николаевич.
Цесаревич? И почему?
Болен, и притом тяжело. Известная всем болезнь. Ему ведь только четырнадцать лет Какой мальчишка в его возрасте сможет постоянно сидеть на месте? А идиоты из местной Совдепии постановили сломать ледяную горку во дворе. Пришли люди с красными повязками на рукавах, показали какой-то мандат, в котором ничего разобрать нельзя было, раскололи лед топорами
Зачем же? Для какой цели? удивился Яковлев. Действительно, идиоты
Вы полагаете, они дали мне отчет? спросил полковник. Знаю только, что так решил сам Голощёкин. Я ему телефонировал и спросил в телефон: «Зачем это надо?» Он ответил: «Чтобы Романовым заключение сахаром не казалось». Такие вот заботы у самого главного военного начальника на всем Урале! Более важных забот, видимо, у него нет. Сломали горку, ребенок от скуки вздумал съехать на санках в доме, по лестнице, со второго этажа. Ушибся сильно. Терпит, как может. Но сомневаюсь, что его можно взять в дорогу. Не выдержит он тряски.
Этого еще не хватало! вырвалось у комиссара.
Комиссара Яковлева охватило нехорошее предчувствие. Мелкий эпизод дураки сломали горку, получили удовольствие, оттого что сделали пакость ребенку. А ребенок не может уехать оттуда, где опасность для него и сестер растет с каждым днем все больше.
С ними ведь есть личный доктор? спросил Яковлев.
Да, лейб-медик Боткин Евгений Сергеевич. И второй доктор Деревенко, сказал полковник.
А Боткин родственник Сергея Петровича? Того самого? спросил Яковлев.
Сын.
Знаменитость Надобно с ним поговорить.
Через полчаса он говорил с Боткиным.
Пожалуйста, Евгений Сергеевич, расскажите о болезни Алексея Николаевича все, что можете. Точнее все, что я смогу понять, попросил Яковлев.
Боткин снял пенсне, протер стекла мягкой замшевой тряпочкой, водрузил их на место и медленно, обдумывая каждое слово, заговорил.
Господин комиссар
Называйте меня, пожалуйста, Василием Васильевичем.
Хорошо, кивнул Боткин. Василий Васильевич! Ваше превосходительство
Яковлев кашлянул.
Извините, смутился Боткин, привычка! Если говорить коротко, то болезнь Алексея Николаевича особенного и трудного свойства Боткин хрипловато дышал после недавно перенесенного катара. С первого же дня жизни у него обнаружилось опасное несвёртывание крови. После перевязки пупка кровотечение не останавливалось почти неделю. Уже тогда младенец мог погибнуть. Но к счастью, кровь удалось остановить. На нашем врачебном языке эта болезнь, вернее, врожденный недуг называется гемофилией.
Яковлев кивнул.
Я читал об этом. Отчего она возникает?
Современная наука пока бессильна ответить на этот вопрос, вздохнул Боткин. Единственное, что можно сказать наверняка, она передается по наследству, исключительно по женской линии. Сами женщины, носительницы недуга, от него не страдают, он вообще у них никак не проявляется. Они даже порой не догадываются, какой страшный «подарок» они приготовили своему ребенку мужского пола. Гемофилия проявляется только у мужчин. На сегодняшний день уже точно известно, что гемофилия есть настоящее проклятие английского королевского дома и всех европейских династий, у которых есть родственные связи с Виндзорами по женской линии. Императрица Александра Федоровна унаследовала гемофилию от своей родной бабушки королевы Виктории и передала династии Романовых.
В этом что-то мистическое, заметил комиссар.
Я бы так не сказал, осторожно возразил Боткин. Но, разумеется, кто-то может подумать, что сама природа отказывает некоторым династиям, к которым принадлежат и Романовы, в праве на продолжение рода.