Люди идут по дороге - Сергей Владимирович Киреев 4 стр.

А в облако месяц вонзился, как бивень моржовый.
Туманом завод, как морскою пучиной, накрыт.
Мечта металлурга, красавица Нинка Чижова
Идёт после смены домой и на нас не глядит.

Мы, ясный пень, подшофе, но не в усмерть, не в ноль,
«Нинка, чего кочевряжишься,  вслед ей кричим,
Девок до чёрта, но ты наша страсть, наша боль!»
Мы ей стихи по ночам на асфальте строчим!

Она на ходу каблуками колотит чечётку
И машет: спешу, мол, и мне не до вас, без обид,
Покуда вы всё, что горит, заливаете в глотку
И тащите прочь со складов всё, что плохо лежит!

Нам тётя Мотя, завхоз, обозначила суть:
«Братцы, вам всё по плечу, я скажу без прикрас
Альпы, Памир и Кавказ, Гималаи свернуть,
Главное дело, чтоб девки смотрели на вас!»

Быть бы чуток потрезвей нам, а мы не смогли,
Типа, и ладно, что Нинка на нас не глядит,
Сами с усами! И пусть она где-то вдали
С гадом каким-то культурным на лавке сидит!

Уволилась Нинка, и жизнь кувырком покатилась,
Вагоны буксуют, чугун замерзает в печах,
Стоят шлаковозы, и коксоподача накрылась,
И чьи-то, вон, тени, как крысы, шныряют в цехах!

Нету людей. Холод, ветер, и ночь всё темней,
Возле забора фонарь побледнел и погас
Сторож, забытый на вахте, бормочет во сне:
«Всем нам хана, если девки не смотрят на нас!»

Вон окошко светится в сталинской высотке,
Академик живописи здесь когда-то жил.
Я ещё, бывало, с ним принимал по сотке,
Так как с его дочкою, с Валькой я дружил.

Валька открывала мне, стройная такая,
Лёгкая, воздушная: «Я тебя ждала!»
И, очами чёрными на меня сверкая,
В комнату за шиворот сразу волокла!

Страсть меня, как молния,
Наповал разила!
Полная гармония
Вот что с нами было!

Нас как будто ласковый
Ветер тихий, нежный
Каждый раз утаскивал
В океан безбрежный.

Валька на художницу в ВУЗе обучалась,
А меня с рук на руки ей передала
Томка из «Плехановки», что со мной встречалась,
Прежде, чем в Америку с мужем удрала.

Валька небылицами знай папашу грузит,
Что мы однокурсники, что уж третий год
Мы там всё штудируем, в этом самом ВУЗе,
Что она давно меня в женихи зовёт.

К ним без этой сказки я
Даже и не вхожий,
В эти кущи райские,
Где мороз по коже

От фуршетов-раутов,
Где сижу, пирую,
Где, как мяч из аута,
Вброшенный в игру я!

Я спокойный, тихий был, матом не ругался,
Валькин папа сразу же это оценил.
Он моими планами интересовался
И уже нас мысленно с Валькой поженил.

«Парень, береги её, чтоб она ни шага
Без тебя не делала!» Он и знать не знал,
Что на самом деле я грузчик, работяга,
Временный, чего уж там, Валькин идеал.

В институте, в юности
Я скулил от скуки
Пару лет по дурости
Грыз гранит науки.

Всё прошло, и вскорости
Плотную, густую
Без зазренья совести
Папе гнал пургу я.

Мне вообще-то жаль его было, горемыку,
Он конкретно впахивал, стойкий был солдат
Рисовал без продыха Брежнева, Громыку,
Суслова, Косыгина всех, кого велят.

Но притом, смотри-ко-ся!  был фанатом Пресли,
Коньяки французские за свободу пил,
Как-то в кабинете он, сидя в мягком кресле,
Винную коллекцию для меня открыл.

Там богема всякая
В холле тусовалась,
Стакана́ ми звякая,
К папе не совалась.

Он со мной беседовал
По своей программе:
«Шевели,  советовал,
Головой, мозгами!

Вот я на покой уйду не сейчас, не сразу,
После свадьбы Валькиной, надо ж погулять,
А тебе, как зятю, я все свои заказы,
Дело жизни думаю в руки передать!»

Он допил «Бургундское», закусил бананом:
«Ну чего, к гостям пойдём, хватит уж скучать,
Ознакомим публику с перспективным планом,
Кто кого тут вскорости будет замещать!»

Я уже, как лодка, плыл,
По волнам, по морю,
Я с богемой водку пил
И о вечном спорил.

И в пылу полемики
На восьмой рюмашке
Я у академика
Попросил отмашки.

Мол, чего растрачивать время вхолостую?
Все, вон, тут великие, каждый царь и бог;
Можно, я чего-нибудь тоже нарисую?
Надо ж как-то с обществом строить диалог!

Он кивнул, и сразу же, будто ждал, поди ты!
Брат его двоюродный дал мне чистый лист
Тоже живописец он, битый-перебитый,
Отовсюду изгнанный абстракционист.

За окошком на реку
Снег летел пушистый.
Я налил стопарика
Абстракционисту:

«Грош цена эстетике
Самой разной масти,
Если в ней конкретики,
Силы нету, страсти!»

Звёзды в небе мутные тлели, как окурки,
И уже сама моя вывела рука,
Как Чапай на лошади едет в чёрной бурке
И рубает шашкою банду Колчака.

Или, там, Деникина, не один ли хрен-то?
Млечный путь ещё я там вставил в свой сюжет
Он оплёл галактику пулемётной лентой,
Мол, у революции и конца-то нет!

Он там вроде хобота
Из-за леса вылез,
Гости все от хохота
На пол завалились.

Даже диктор в телеке,
Мне казалось спьяну,
Рухнет от истерики
Прямо к нам с экрана.

Кто-то, лёжа, пятками в стену барабанил,
У папаши в горле, вон, рёв какой-то, свист,
И в углу стремительно под шумок дербанил
Винную коллекцию абстракционист.

Валька мне из комнаты знаки подавала:
«Ну чего, хорош уже, подходи давай!»
Сколько ни ласкай её, всё ей будет мало,
У неё энергия хлещет через край!

Я от той энергии,
Будто в жар и пламя,
Падал, брошки-серьги ей
Покупал с камнями.

И, сгорая заживо,
Я, слегка поддатый,
На неё просаживал
Сразу пол-зарплаты.

Это так, отвлёкся я, ну, а тут о, чудо!
Валькин папа водки мне полный ковш налил
И сказал: «Неважно мне, кто ты и откуда,
Важно, чтоб скорее ты навсегда свалил!»

В общем, в шею выперли на мороз, на холод,
По каким-то лужам я шёл не глядя, вброд,
Но в душе для радости был хороший повод
То, что на дорогу мне дали бутерброд.

Нет, ни в коем разе я не теряю веры
В то, что я художником тоже быть могу,
Что своеобразие творческой манеры,
Острый угол зрения есть в моём мозгу.

Абстракционисту лишь
Этот угол важен:
Ты ещё, мол, «выстрелишь»,
Мы им всем покажем!

Ну их, этих дуриков!
Может, не Гоген ты,
Но уже не Суриков!
Так держать, студенты!

А потом в бригаде мне парни подсказали:
«Ты попробуй всё это в книжке описать,
Прозой ли, стихами ли, чтобы люди знали,
Как у нас с талантами могут поступать!»

А чего, попробую, всё же до черта́ я
Накопил умища-то, а уж сколько сил,
Как вулкан, бурлит во мне! Вот и пусть читают
Бабы, Валька с Томкою, как я их любил!

(Я сюжет не комкаю.
Всё познал сполна я,
Но в сравненьи с Томкою
Валька основная).

В жизни место подвигу
Сам найдёшь везде ты,
Но она мне по фигу,
Если баб в ней нету.

В общем, как-то всё оно лихо завертелось.
Спорт моё призвание. А поэтом быть
Я и не рассчитывал, просто мне хотелось
Чем-то неожиданным Вальку удивить.

И теперь я с рифмами лихо упражняюсь,
У моей фантазии тот ещё полёт,
Даже не сказать, что я сильно напрягаюсь,
Как-то всё само оно у меня идёт.

По стране стихи мои скачут, словно кони!
Я тогда на холоде, на ветру озяб,
У высотки сталинской, но в итоге понял:
Всё, что люди делают, это ради баб!

Пусть из рук всё валится,
А вот ты поди-ка
Чем зазря печалиться,
Бабу заведи-ка!

Вот я и не вякаю!
Я зимой и летом
Был на связи с Валькою,
Вот и стал поэтом!

Он огонь умел глотать, он об стёкла спички чиркал,
Помнишь, как вы с ним гуляли в Ботаническом саду?
Он тогда был молодой, он хотел работать в цирке,
Он тянул ладони к небу, для тебя ловил звезду.

И пока ты под луной банку с пивом открывала
И под боком его жарким грелась, словно у костра,
Он шнурки тебе связал, чтобы ты не убежала,
И с тобою на скамейке целовался до утра.

Солнце встало, и привет, ты ушла искать другого,
Чтоб серьёзный был, при деле, чтоб не связывал шнурки,
Чтоб машину «Кадиллак» по Бродвею вел сурово
И держал на антресолях денег полные мешки.

Ох, вела тебя судьба по колдобинам, по кочкам,
Ох, валила тебя наземь, бесновалась, как в бреду.
Ты бы склеила тот день по осколкам, по кусочкам,
Как вы вместе с ним гуляли в Ботаническом саду!

Ты красивою была, адской страсти жаркий пламень
По тебе сто раз прошёлся, прогулялся, словно нож.
И остался узелок на шнурке тебе на память,
Ты над этим узелочком в уголочке слёзы льёшь.

Вот опять ты и опять, просыпаясь среди ночи,
Сад, скамейку вспоминаешь. Белый свет тебе не мил.
И в подушку, в простыню до утра впотьмах бормочешь:
«Ох, зачем ты меня, дуру, развязал и отпустил?»

Били в рельсу, вставал затемно, пониманье имел смолоду,
Лес валил, в штабеля складывал, об колено судьбой гнут,
Рвался, прыгал дурной, дёрганый расплеваться с зимой, с холодом,
И, по мертвой земле шлёпая, в дом войти, где тебя ждут.

Воля вольная, жизнь жалкая подворотня, сквозняк, сумерки,
Снег в лицо, и пойти не к кому этот съехал, а тот сел.
Вдоль домов, возле стен граждане ходят смирные, как суслики,
И всплеснул старый клён ветками, удивляясь, что я цел.

Ветер тащит меня за угол, где потёмки хоть глаз выколи,
Шарит, сволочь, по мне лапами, воет, рвёт на груди крест,
Мол, тебя здесь вообще не было, и тебя мы в гробу видели,
Не в гробу, так в петле прочь иди, зал заполнен, и нет мест.

Прочь иду прямо в даль светлую, где уроды снуют толпами.
Пусть верёвки, шнурки с нитками из меня впопыхах вьют,
Пусть душа на ветру скорчилась, только б знать, где свои, только бы
Свет в окне увидав издали, в дом войти, где тебя ждут

Меня советский строй, как молот стопудовый,
Утюжил, прессовал хитёр, жесток, лукав,
А я крутил любовь с Лариской Комаровой
Брюнеткой пышных форм, шалавой из шалав.

Я лирик. Это факт. Я пел стрезва и спьяну,
Мол, солнце ты моё, звенящая заря!
И подвиг трудовой мне был по барабану,
А светлый путь страны вообще до фонаря.

В ударники труда я не прошёл по списку,
Точнее, всё проспал я рано поутру
Лариске доставал из фантика ириску
С похмелья, под сосной, в Серебряном Бору.

Стихи про мавзолей, про Ленинские Горки
У сверстников моих крутились в голове,
А я привержен был к портвейну «три семёрки»,
«Алжирское» лакал за рубль двадцать две!

Я в тему не вошёл, в чем фишка Первомая,
И что там учудил диктатор Пиночет.
С Лариской под луной в беседке выпивая,
Я так и не узнал, за нас он или нет.

Какие кренделя, какие я коленца
Выделывал тогда, я даже не пришёл
На общий сбор клеймить врага и отщепенца,
Того, в больших очках, что бомбу изобрёл.

Они там с бодуна жужжали, словно мухи,
Родной рабочий класс с трибуны горло драл,
А я в тот самый час за столиком в пивнухе
Амура со стрелой Лариске рисовал.

Я слушать не хотел комсорга-балабола
Кто любит, тот уже не полный идиот!
Я Пушкина читать пытался для прикола,
Не ясно ни черта, но за душу берёт!

Да-да, иных уж нет. Санёк, дружище, где ты?
Ты кто? Ты наше всё! Теперь иной расклад
Властители умов советские поэты
За бабки по щелчку с восторгом шестерят!

Ну ладно, пошумят, и всё, и в Лету канут,
А я, хоть не Шекспир, но тоже рифмовал
Для храбрости махнув с соседом по стакану,
Лариске день и ночь сонеты вслух читал!

Она простила мне отдельные изъяны,
Мол, вижу, вот те крест, души твоей разбег,
Не все вокруг меня козлы и обезъяны,
Я знаю: есть один нормальный человек!

Её комсорг увел. Ей век не видеть воли!
А мне в строю стоять ей-Богу, западло!
Я выпил. Я люблю. Друзья, чего же боле?
И соловьи поют, и на душе светло!