Мэтр Копеноль! повысил голос его высокопреосвященство. чем вы заняты?
Это мой приятель! не выпуская руки Клопена, простодушно заявил Копеноль. Познакомьтесь, ваше высокопреосвященство! Клопен Труйльфу, король нищих, правитель парижского Арго! Между прочим, августейшая особа!
Кардинал скроил кислую мину.
Ура! Да здравствует Копеноль! заревела толпа.
Так Жак Копеноль заслужил полное доверие народа не только в Генте, но и в Париже.
С той минуты, как в зале появился кардинал, Пьер Гренгуар всеми силами старался спасти свой пролог. Сначала он приказал замолкшим было исполнителям говорить громче. Затем, видя, что актеров никто не слушает, поэт остановил их и в течение пятнадцати минут не переставал топать ногами и подстрекать своих соседей, чтобы те требовали продолжения пьесы.
Все было безрезультатно. Смотреть на живых послов, да еще таких занятных, как Копеноль, народу было гораздо интереснее, чем на раскрашенных, расфранченных, изъясняющихся непонятными стихами, похожих на соломенные чучела актеров. Плевать против ветра не имело смысла, и Гренгуар решил дождаться, пока зрители успокоятся.
Шум утих, и поэт придумал новую хитрость.
Сударь! обратился он к своему соседу, добродушному толстяку с терпеливым лицом. Не начать ли с начала?
Что начать? спросил сосед.
Мистерию.
Как вам будет угодно, отозвался сосед.
Этого полуодобрения оказалось достаточно. Замешавшись в толпу, Гренгуар принялся на разные голоса выкрикивать, чтобы представление начали с начала. Он не замечал, что совершенно одинок в своем стремлении. Остальные зрители давно потеряли интерес к мистерии и мечтали только, чтобы высокие гости вообще ее отменили.
Что там кричат? недовольно поморщился кардинал.
Судья, сопровождавший его высокопреосвященство в числе других знатных господ, поднялся с места. Ему уже успели доложить о том, что произошло во Дворце правосудия в отсутствие кардинала.
Прошу прощения, ваше высокопреосвященство. На двенадцать часов дня было назначено представление. Полдень пробило, и народ потребовал зрелища. Актеры были вынуждены начать мистерию в ваше отсутствие, пояснил он.
Кардинал расхохотался.
Честное слово, воскликнул он, надо нам было опоздать и к воротам Боде! Может, ректор университета поступил бы точно так же и избавил нас от необходимости выслушивать его речь! Как вы полагаете, мэтр Гильом?
Ваше высокопреосвященство! прищурив глаза, отозвался Рим. Будем благодарны народу, что хоть здесь он избавил нас от половины представления!
Кардинал улыбнулся удачной шутке и заговорщически подмигнул Риму.
Ваше высокопреосвященство, подал голос судья, прикажете разрешить этим бездельникам продолжать комедию?
Продолжайте, продолжайте, улыбаясь, махнул рукой кардинал, мне все равно. Я пока почитаю молитвенник.
Судья подошел к краю помоста и движением руки водворил тишину в зале.
Продолжайте представление, провозгласил он.
Актеры принялись декламировать, и у Гренгуара затеплилась надежда, что, по крайней мере, конец его произведения будет выслушан с благоговейным вниманием. Однако его чаяния очень скоро растаяли как дым.
Вслед за послами появились другие участники торжественной процессии, чьи имена и звания, возвещаемые монотонным голосом привратника, врезались в диалоги актеров и вносили путаницу в ход действия. Зрители не знали, куда им смотреть, на сцену, или на возвышение, где сидели почетные гости.
Гренгуар был вне себя. Интерес зрителей к его пьесе должен был, как ему казалось, возрастать, но этого не происходило. Поэт знал, что его совершенному произведению недостает только одного внимания аудитории. Он с беспокойством оглядывал зал, но видел одни затылки.
Никто не смотрел на подмостки, где разыгрывалось невероятно замысловатое драматическое действие. Перед четырьмя героями пролога предстала Венера, одетая в тунику, на которой был вышит корабль герб города Парижа. Богиня явилась требовать дельфина, обещанного самой красивой в мире женщине. Юпитер, громы которого грозно прогрохотали из раздевалки, поддержал это справедливое требование. Венера уже протянула руку, чтобы увести сына льва Франции, иными словами выйти за него замуж. Однако тут на сцене появилась девушка в белом шелковом платье с маргариткой в руке, что позволяло узнать в ней Маргариту Фландрскую. Девушка принялась оспаривать победу Венеры. После долгих пререканий Венера, Маргарита и прочие решили обратиться к суду Пречистой девы.
К сожалению, ни одна из красот пьесы никем из зрителей не была оценена. Гренгуар время от времени дергал за рукава Жискетту и Лиенарду, чтобы те обернулись к сцене. Однако кроме легкомысленных девушек, да его терпеливого толстяка-соседа, никто не обращал на злополучную мистерию никакого внимания. Люди откровенно скучали, вертели головами и разговаривали вслух, отчего в зале стоял приглушенный гул.
В довершение неприятностей со своего места поднялся Жак Копеноль. В зале мигом воцарилась тишина.
Господа жители славного города Парижа! заговорил чулочник. Я что-то не возьму в толк, что мы все тут делаем. Я вижу на столе, жалких людишек, которые уже полчаса мелют несусветную чушь. Пусть уж лучше спляшут мавританский танец или покажут фокус! Хотя, нет, они этого не смогут! Кишка тонка! Одно слово актеры!
Слова Копеноля были встречены одобрительным гулом.
Мне обещали показать избрание шутовского папы, продолжал чулочник. Знаете, как проходит этот праздник у нас в Генте? Собирается толпа, потом каждый по очереди сует голову в какое-нибудь отверстие и корчит гримасу. Тот, у кого, по общему мнению, получится самая безобразная физиономия, выбирается папой. Вот и все. Хотите избрать короля шутов по обычаю моей родины? Это будет повеселее, чем глазеть на ряженых!
Предложение чулочника было восторженно встречено толпой. Всякое сопротивление было бесполезно. Гренгуар в отчаянии закрыл лицо руками. Его мистерия с треском провалилась.
5. Квазимодо
Для осуществления затеи Копеноля требовалась некоторая подготовка. Кто-то предложил для показа гримас использовать маленькую часовню, в которой стояла статуя коленопреклоненного короля перед девой Марией: головы можно было просовывать в каменное кольцо над входом. Часовня быстро наполнилась кандидатами в папы, и дверь за ними захлопнулась.
Кардинал, ошеломленный таким поворотом событий, под предлогом неотложных дел удалился в сопровождении недоумевающей свиты. Почтенные горожане бочком пробирались к выходу. В зале остались только иностранцы и парижские простолюдины. В отсутствие высокопоставленных сановников можно было бесчинствовать безнаказанно.
Начался показ гримас. Первая появившаяся в отверстии рожа с вывороченными веками, разинутым наподобие звериной пасти ртом и собранным в складки лбом, напоминавшим голенище гусарского сапога, вызвала у присутствующих неудержимый хохот. За ней последовала вторая и третья, еще отвратительнее.
Наконец появилась такая страшная физиономия, переплюнуть обладателя которой, по общему мнению, было невозможно. Четырехгранный нос, рот, изогнутый подковой, крохотный левый глаз, закрытый щетинистой рыжей бровью, а правый громадной бородавкой, кривые зубы, растрескавшаяся губа, раздвоенный подбородок Выдумать и изобразить на лице такую безобразную, нечеловеческую гримасу удалось бы далеко не каждому. Победитель был избран единогласно.
Папа! закричали зрители. Да здравствует папа!
Толпа устремилась к часовне и торжественно вывела оттуда вновь избранного папу шутов. Изумлению и восторгу зрителей не было предела. Гримаса оказалась настоящим лицом этого человека.
Это был урод из уродов. Громадная голова, поросшая рыжей щетиной, огромный горб между лопатками, и второй, уравновешивающий его, на груди, делали их обладателя похожим на какое-то фантастическое животное. Бедра горбуна были настолько вывихнуты, что его искривленные ноги сходились только в коленях, напоминая спереди два серпа с соединенными рукоятками. Однако, несмотря на несомненное уродство, от всей его крепко сбитой фигуры веяло грозной силой, проворством и отвагой.
Это же горбун Квазимодо! закричали зрители. Звонарь Собора Парижской Богоматери!
Это звонарь моего брата архидьякона! крикнул Жеан Фролло. Здорово, Квазимодо!
Квазимодо не отозвался.
Он глухой, обернулась к Жеану какая-то старуха. Оглох оттого, что звонил в колокола. Но он говорит, если захочет.
Мэтр Копеноль успел где-то раздобыть картонную тиару, похожую на головной убор настоящих церковных иерархов, и яркую малиновую мантию. Квазимодо развел руки в стороны и беспрекословно позволил облечь себя в шутовские одежды. Потом его усадили на пестро раскрашенные носилки, и двенадцать человек подняли паланкин на плечи. Мрачное лицо горбуна вспыхнуло какой-то горькой радостью, когда он увидел у своих кривых ног головы красивых, стройных, хорошо сложенных мужчин.