Ле-диез-то
Стихотворения
Татьяна Князева
Иллюстратор Т. Н. Князева
Дизайнер обложки Т. Н. Князева
Фотограф А. Б. Ленина
Редактор К. Ю. Иоутсен
© Татьяна Князева, 2019
© Т. Н. Князева, иллюстрации, 2019
© Т. Н. Князева, дизайн обложки, 2019
© А. Б. Ленина, фотографии, 2019
Об авторе
Татьяна Князева родилась в Москве в 1989 году. С детства увлекаясь искусством, пробовала себя в самых разных его направлениях от живописи до хореографии, но одним из основных видов её творчества была и остаётся поэзия. С середины 2000-х годов стихи Татьяны появлялись в поэтических сборниках и периодических изданиях, а также на интернет-портале «Стихи.ру» под псевдонимом Лиловая Клякса.
Татьяна окончила редакторский факультет Московского государственного университета печати по специальности «литературная журналистика». В течение нескольких лет работала редактором отдела поэзии «Книжной газеты», а также корреспондентом «Российской газеты». Оставив журналистику в 2011 году, посвятила себя музейному делу в Государственном литературном музее.
С 2014 года хранитель Дома-музея Корнея Чуковского в Переделкине.
В эту книгу вошли избранные стихи Татьяны, написанные в 20062019 годах, с авторскими иллюстрациями.
Вместо предисловия
Эта книжка, несмотря на летне-музыкальное название, недаром открывается стихотворением «Часы».
В детстве у меня были игрушечные настольные часы. За их прозрачным циферблатом с пластмассовыми стрелками можно было увидеть весь механизм несколько разноцветных шестерёнок разного размера. Самая маленькая и быстрая из них была соединена сзади с маятником деталью в виде красной буквы «п» анкерным механизмом, заставляющим часы тикать. Шестерёнки послушно вращались, маятник ходил туда-сюда, а я ещё не умела определять время, поэтому результат всей этой скрупулёзной и точной работы меня не интересовал. Я вынимала стрелки, чтобы они не мешали смотреть сквозь циферблат на то, что происходило внутри.
Часы были механические, но я тогда не понимала, зачем их надо заводить. Маятник не хотел раскачиваться сам по себе и, качнувшись влево-вправо, обиженно останавливался. Но стоило несколько раз повернуть большой железный ключ и коснуться маятника, как часы начинали громко тикать. Это было не просто тиканье, а огромный труд игрушечных часовых деталей, как будто гномы под землёй стучат маленькими кирками.
Я подолгу сидела перед часами, и каждая деталь казалась мне живой. Сначала я думала, что главный маятник. Если его остановить рукой, тиканье прекращалось, часы замирали. Потом я стала думать, что главная та маленькая анкерная деталь, которая соединяет маятник с шестерёнками. Если бы она потерялась, часы бы точно перестали работать. Но эта красная деталька была слишком суетливой и не нравилась мне. Я любила шестерёнки. Самая быстрая зелёная, с кривыми редкими зубцами, соединялась с жёлтой, побольше, та с оранжевой и так далее. Каждая следующая вращалась медленней предыдущей, а последняя, невзрачная, белого цвета, казалось, не вращалась совсем. Но именно из её центра торчал железный ключ, заводивший часы, и этим она вызывала у меня уважение.
А потом я поняла, что всё наоборот, что всё движение, несмотря на быстрое раскачивание маятника, исходит из этой невзрачной белой шестерёнки, которая почти не двигается. Если крепко сжать ключ, то почувствуешь, как он очень медленно поворачивается благодаря какой-то невидимой силе. И если попытаться удержать ключ на месте, он всё равно будет упрямо поворачиваться, вырываясь из пальцев, незаметно вращая белую шестерёнку, которая, в свою очередь, заставляет крутиться другие быстрее и быстрее, от одной к другой, пока самая быстрая из них не создаёт громкое тиканье, отсчитывая секунды, раскачивая маятник.
А что такое время, если не качание маятника, отсчитывающее секунды, минуты и часы, придуманные нами в попытке почувствовать, как поворачивается в пальцах ключ, а вместе с ним и самая главная и медленная шестерёнка
И вот я берусь за карандаши или кисти, как будто стараясь нащупать ключ, сжать его, остановить движение. Или пытаюсь повернуть его против часовой стрелки, развернуть тугую пружину, заглянуть в будущее. Тиканье часов, раскачивание маятника это жизнь, суета, без которой
часы перестанут работать. Но там, где-то в глубине, благодаря невидимой тугой пружине, то и дело совершает полный оборот незаметная, но самая важная для меня деталь всего механизма.
Стихи в этой книжке это просто попытка поймать движение той загадочной медленной шестерёнки. То и дело сбиваясь с ритма и теряя рифмы, я стараюсь не выпускать ключа, вращение которого будет продолжаться, пока невидимая рука не остановит маятник.
Спасибо тем, кто помог мне снова поверить в себя, а этой книге сбыться.
Часы
Часы
Жили-были часы на шкафу платяном:
Жёлтый маятник, россыпь цветных шестерёнок.
Я, играя, сама заводила их днём.
Они тикали так, чтобы слышал весь дом,
И спешил по дорожке игрушечный львёнок.
В тех старинных часах механизм был такой:
Если ключ повернуть, то сожмётся пружина,
И тогда, только маятник тронешь рукой,
Шестерёнок надолго нарушишь покой
И разбудишь уснувшего джинна.
Я в то время умела считать до семи.
Шестерёнок в часах было семь или восемь.
Я училась у этой зубастой семьи.
Подорожник пылился, цеплялись репьи,
Приходила ещё не знакомая осень.
Жили-были мечты в детском сердце моём:
Жёлтый маятник, россыпь цветных шестерёнок.
Я играя, сама сочиняла их днём,
Сердце билось так громко, чтоб слышал весь дом,
И спешил по дорожке игрушечный львёнок.
В глупом сердце моём механизм был такой:
Если ключ повернуть, то сожмётся пружина,
И тогда, только маятник тронешь рукой,
Шестерёнок надолго нарушишь покой
И разбудишь уснувшего джинна.
Я, как в детстве, умела считать до семи
Под задумчивым шёпотом ветреных сосен.
В тихий август по травам я шла напрямик,
Подорожник пылился и липли репьи.
Наступала такая знакомая осень.
Мне шесть
Мне шесть. Я герой. Я с утра без опаски
Ночных мотыльков выпускаю с терраски.
Им хочется жизни. Я их понимаю
Бегу на крыльцо и ладонь разжимаю.
Мне шесть. Я и повар, и врач, и художник.
К разбитой коленке прижав подорожник,
Сижу на скамье и рисую в тетрадке,
И кружатся листья над детской площадкой.
Мне шесть. Я в гостях у неведомой тёти
Черешни ловлю в неостывшем компоте.
И мне темнота не страшна, ведь я, кстати,
Подпрыгнув, смогу повернуть выключатель.
Мне шесть. На ковре есть дороги и рельсы,
А в ванной, за тёмным и сумрачным лесом,
Есть омут с прозрачной водой. Я ныряла
И лично рукой глубину проверяла.
Весь мир не увидишь в окно. Он огромен.
А я наизусть помню бабушкин номер.
И много чего в моей памяти есть.
Мне шесть, а точнее
четырежды шесть.
Детское время
Зелёное стёклышко с вечным секретом
Закончилось детство, кончается лето,
Где нет ни часов, ни будильника нет, и
Всё старше и старше ты с каждым рассветом.
Наверно, за то, что мы стали взрослей,
Нам крохою кажутся сто летних дней.
Нас жадное время совсем не щадит
И лишней минуткою не наградит.
Но там, в нашей школе, всё так же неспешны
Часы над доскою, и мне делом грешным
Всё кажется если повесить их дома,
То время пойдёт, как тогда по-другому.
И вновь за окошком с открытой фрамугой
Пронзительно пахнет асфальтом и югом,
И время торопишь, и ждёшь переменки,
И смотришь с тоской на ленивые стрелки.
Санки
А там, на балконе, с далёких веков
И санки, и ёлка, и вьюга под вечер.
Зима это несколько робких шагов
В сугробы, морозному детству навстречу.
В заснеженный, синий, серебряный двор
Вприпрыжку по лесенке и на дорожку,
Где падает снег, расстилая ковёр,
Где пять снегирей, три синицы и кошка.
И если всё тонет в бесцветной грязи,
В холодной как лёд, пересоленной каше,
На стареньких санках меня увези
Подальше отсюда.
Подальше.
Подальше.
Липы
Липы цветут словно в детстве и там, по ту сторону.
Сердце щекочут зелёным синичьим гомоном.
Нитки травы в изумрудах и ветер чуть слаще.
Третье июля и жаркое летнее дальше.
Липы ведут прямо в детство, туда, на ту сторону
Гладить собак и делить мандарины поровну.
Липы зовут на согретые солнцем качели
В мир беззащитно-зелёный и рыже-вечерний.
Липы рисуют узорною тенью на крышах.
Липы растут в позапрошлое выше и выше.
Где-то внизу, как щенок, на беспомощных лапах,
Молча глотаю, глотаю, глотаю их запах.