Карманьола «Хиены»
Шум, суматоха, в пене рыла,
гром извергает Лютославский,
a «Двугрошовка» и «Варшавский»
кровь проливают, как чернила!
Штаб ратный «Речи Посполитой»,
за ним святоши, в бой готовы,
и дамский клуб блаженной Зыты
ведут страну дорогой новой...
Банкиры, лавочникифранты,
подростки, прачки, фабриканты,
домовладельцы, спекулянты
и в пёстрых шапках корпоранты...
«Фашизму слава! Выше, стая!
Жидам по жёрнову и в воду!»
Нам Новачинский пишет оды,
в горшок с дерьмом перо макая:
«Наш свет пробьёт над Польшей тучи
пусть нация врагов карает!
Там, в Риме, Муссолини правит,
здесь будет Галлер в роли дуче»
О генерал! Веди когорты
во имя Бога и Антанты
летите, клочья пейсов, к чёрту,
а сейм разгонит сам Корфанты!..
Нам ждать и медлить не пристало,
пройти по Вейской все готовы
гремите, патриотов зовы
погром в «Поранном» лишь начало...
«Ewiva fasci![1] Палки к бою!»
раздулось сердце, пухнут вены...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Задравши морду ввысь, «Хиеной»,
вся площадь Александра воет...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но что станешь делать, скотина,
когда будет кровь рекой,
когда тебя втопчет в глину
гнев наш рабочий, злой,
и падут кулаки на шеи
ваши, бесчинств творцы,
когда печи фабрик дотлеют,
сгорят в поместьях дворцы?..
Дрожите! Близка расплата!
Ключи хватайте от касс!
Уже кулаки сжаты
гневных, голодных масс!..
По норам, банда! По норам,
к жёнам, к перинам нагретым.
Час наступает. Скоро
смерть вам с красным рассветом.
Поэты
Слепые и нищие, плетутся они к костёлу,
стиснув миску, лишенные даже крова.
Вельможный пан, помогите в жизни тяжелой,
три дня не ел, хоть грошик дайте, хоть слово.
Приходите, нищие, здесь во дворце живу я,
сам построил, и вам хватит скитаться по свету.
Вашу жизнь одним днем оплачу, не торгуясь,
брошу под ноги сердце золотую монету.
Война
Ночи молчат и чернилами небо чертят,
узоры скорченных тел и белки мертвых глаз,
флаги деревьев, иголки на карте боёв и смерти
и магнитную стрелку, которую дрожь свела.
Целят прожектора́ треугольники взглядов.
Выстрел тявкнет над чернотой, удушающе, высоко
и завибрируют псы шрапнели, затявкают,
ибо им надо
драться за кость, невидимый ночью окоп.
Мы же копаем рвов длинные узкие щели,
пахнет могилой земля, каждый метр ее.
Словно нож гнойную рану, ракета объект
выцеливает
и подыхает, в геометрию проводов втиснув тело
свое.
В горле спазм, зажатый пальцами воя,
сумасшедшие мысли в эмали черепа стынут.
Выстрел. Выстрел еще. Тишь и треск пулемета
над передовою.
Кровавое брюхо рассвета скоро дополнит картину.
Прощание с Европой
Хо-хо друзья мои,
завтра я уезжаю в Батавию,
там меня ждёт моя голубая невеста,
с которой мы не виделись так давно.
Каждый день она ждёт в порту
и машет длинным белым платком,
и плывут по морю маленькие пароходы.
А зовут её Антуанетта.
А глаза у неё совсем зелёные.
Зелёные, похожие на оливки.
Я уезжаю, уезжаю, друзья,
курю вместе с вами последнюю трубку.
Отправьте на родину телеграмму:
я уезжаю!
Я больше не буду ждать трамваев,
не буду читать объявлений в газетах.
Антуанетта!
Землетрясение в Новой Зеландии!
Государственный переворот в Буэнос-Айресе!
Гости в таверне пьяны,
резко жестикулируют длинными руками.
Я пью через соломинку холодный коктейль,
пью за здоровье моей голубой невесты,
и меня абсолютно ничего не волнует,
кроме дыма, который уже рвётся
из четырёх белых труб «Цивилизации»,
отплывающей в Батавию.
Хо-хо, хо-хо, Антуанетта!
Я уезжаю, уезжаю, уезжаю...
Негероическая песнь
Героической не будет эта песнь,
гимн мы не споем во славу Бога.
Скрип колес да ледяная взвесь
на осенних, на далеких дорогах.
Острый дождь, секи лицо, не промажь,
страшен снег, сжимает горло жара.
Есть всесильные слова и есть слово МАРШ,
завязавшее нас в узел живой вчера.
А во рву глубоком, сыром
небеса оловянным жёлобом,
и ты просишь: «Плащом укрой,
холодно».
И еще просишь: «Дай пить».
Ты становишься бледней и бледней,
твое сердце устало бить,
вот повязка и кровь на ней.
Есть великая тишь под печатью лет.
Память кладбищем, и молкнет певец.
Там, за окнами, черная ночь, и черный ветер
флагом страха вьется в черной листве.
Отзовитесь могилы Вердена, Бельгии, Марны,
павшие на
полях под Киевом, Костюхновкой и Поленбергом.
Стройтесь: второй, первый
Снова война.
Ветряные мельницы
Карманьола «Хиены»
Шум, суматоха, в пене рыла,
гром извергает Лютославский,
a «Двугрошовка» и «Варшавский»
кровь проливают, как чернила!
Штаб ратный «Речи Посполитой»,
за ним святоши, в бой готовы,
и дамский клуб блаженной Зыты
ведут страну дорогой новой...
Банкиры, лавочникифранты,
подростки, прачки, фабриканты,
домовладельцы, спекулянты
и в пёстрых шапках корпоранты...
«Фашизму слава! Выше, стая!
Жидам по жёрнову и в воду!»
Нам Новачинский пишет оды,
в горшок с дерьмом перо макая:
«Наш свет пробьёт над Польшей тучи
пусть нация врагов карает!
Там, в Риме, Муссолини правит,
здесь будет Галлер в роли дуче»
О генерал! Веди когорты
во имя Бога и Антанты
летите, клочья пейсов, к чёрту,
а сейм разгонит сам Корфанты!..
Нам ждать и медлить не пристало,
пройти по Вейской все готовы
гремите, патриотов зовы
погром в «Поранном» лишь начало...
«Ewiva fasci![1] Палки к бою!»
раздулось сердце, пухнут вены...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Задравши морду ввысь, «Хиеной»,
вся площадь Александра воет...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но что станешь делать, скотина,
когда будет кровь рекой,
когда тебя втопчет в глину
гнев наш рабочий, злой,
и падут кулаки на шеи
ваши, бесчинств творцы,
когда печи фабрик дотлеют,
сгорят в поместьях дворцы?..
Дрожите! Близка расплата!
Ключи хватайте от касс!
Уже кулаки сжаты
гневных, голодных масс!..
По норам, банда! По норам,
к жёнам, к перинам нагретым.
Час наступает. Скоро
смерть вам с красным рассветом.
Поэты
Слепые и нищие, плетутся они к костёлу,
стиснув миску, лишенные даже крова.
Вельможный пан, помогите в жизни тяжелой,
три дня не ел, хоть грошик дайте, хоть слово.
Приходите, нищие, здесь во дворце живу я,
сам построил, и вам хватит скитаться по свету.
Вашу жизнь одним днем оплачу, не торгуясь,
брошу под ноги сердце золотую монету.
Война
Ночи молчат и чернилами небо чертят,
узоры скорченных тел и белки мертвых глаз,
флаги деревьев, иголки на карте боёв и смерти
и магнитную стрелку, которую дрожь свела.
Целят прожектора́ треугольники взглядов.
Выстрел тявкнет над чернотой, удушающе, высоко
и завибрируют псы шрапнели, затявкают,
ибо им надо
драться за кость, невидимый ночью окоп.
Мы же копаем рвов длинные узкие щели,
пахнет могилой земля, каждый метр ее.
Словно нож гнойную рану, ракета объект
выцеливает
и подыхает, в геометрию проводов втиснув тело
свое.
В горле спазм, зажатый пальцами воя,
сумасшедшие мысли в эмали черепа стынут.
Выстрел. Выстрел еще. Тишь и треск пулемета
над передовою.
Кровавое брюхо рассвета скоро дополнит картину.
Прощание с Европой
Хо-хо друзья мои,
завтра я уезжаю в Батавию,
там меня ждёт моя голубая невеста,
с которой мы не виделись так давно.
Каждый день она ждёт в порту
и машет длинным белым платком,
и плывут по морю маленькие пароходы.
А зовут её Антуанетта.
А глаза у неё совсем зелёные.
Зелёные, похожие на оливки.
Я уезжаю, уезжаю, друзья,
курю вместе с вами последнюю трубку.
Отправьте на родину телеграмму:
я уезжаю!
Я больше не буду ждать трамваев,
не буду читать объявлений в газетах.
Антуанетта!
Землетрясение в Новой Зеландии!
Государственный переворот в Буэнос-Айресе!
Гости в таверне пьяны,
резко жестикулируют длинными руками.
Я пью через соломинку холодный коктейль,
пью за здоровье моей голубой невесты,
и меня абсолютно ничего не волнует,
кроме дыма, который уже рвётся
из четырёх белых труб «Цивилизации»,
отплывающей в Батавию.
Хо-хо, хо-хо, Антуанетта!
Я уезжаю, уезжаю, уезжаю...
Негероическая песнь
Героической не будет эта песнь,
гимн мы не споем во славу Бога.
Скрип колес да ледяная взвесь
на осенних, на далеких дорогах.
Острый дождь, секи лицо, не промажь,
страшен снег, сжимает горло жара.
Есть всесильные слова и есть слово МАРШ,
завязавшее нас в узел живой вчера.
А во рву глубоком, сыром
небеса оловянным жёлобом,
и ты просишь: «Плащом укрой,
холодно».
И еще просишь: «Дай пить».
Ты становишься бледней и бледней,
твое сердце устало бить,
вот повязка и кровь на ней.
Есть великая тишь под печатью лет.
Память кладбищем, и молкнет певец.
Там, за окнами, черная ночь, и черный ветер
флагом страха вьется в черной листве.
Отзовитесь могилы Вердена, Бельгии, Марны,
павшие на
полях под Киевом, Костюхновкой и Поленбергом.
Стройтесь: второй, первый
Снова война.