К своим возвращается за полночь. Они молчат, лишь переглядываются. Фиска на время язычок прикусила, очень хочется повеселиться вволю в праздничные дни. Даже слухи о разгулявшейся нечисти не пугают.
А между тем на посиделках только и разговоров было, что о беде одноногой. Степан Колодников говорил, будто бы видел во дворе тень странную, человек-не человек, вроде половины.
Выскочил я на крыльцо, в чем был, а оно уже до забора допрыгало. Раз и переметнулось, только его и видели.
Да после столов богатых и не такое пригрезится, подсмеивались над Степкой.
Но на следующий день стали замечать, что с дворов птица домашняя пропадать стала. Кто курицы не досчитается, кто гуся. А тут еще старая Метелиха по дворам пробежалась, всем про беду свою рассказать. Будто постучали в окошко среди ночи. Она подумала, что ряженые пришли, дверь отворила, а там стоит непонятно кто огромный, лохматый.
А глаза как поленья в печи горят. Увидел меня, промычал что-то. Потянулся ко мне руками, а тут кошечка моя за дверь выскочила. Он ее схватил, сжал так, что из кошки и дух вон, отбросил в сугроб и через ограду выскочил. А руки у него, руки-то, что оглобли.
Но не ходит вдовушка по гостям, не слышит разговоров праздных. А домашние тоже помалкивают, лишь косятся. Фиска с матерью перешептывается. Слышит Серафимушка, будто спровадить ее хотят в дом родительский, мол, страшно с ненормальной жить. Но не трогают бабоньку слова пустые, все ждет, как прикроется синим пологом свет белый, потянет ее подружка-метелица к пустому дому, сползающему к черной балке. А там сон ли, явь, но успокоится сердечко, дождется судьбы своей. С вечера идти побоялась, домашние, растревоженные слухами, по дому шастали, скучали в праздности. Еле дождалась, когда уснули, выскочила на крыльцо, а следом Матрена Спиридоновна:
Куда? Не пущу. Что задумала, бесстыжая, к кому по ночам бегаешь?
Вернулись в дом, а там уже и Фиска поджидает руки в боки:
Сказывай, куда ходишь? Не дам семью позорить, ишь тихоня.
Молчит Серафима, да и что ответить? Что и сама не знает куда и зачем? Разделась, легла, а уснуть так и не сумела. Слышится, будто скребет кто в окно: «Сима, Сима».
К вечеру следующего дня Машенька к подружке на гаданье засобиралась. Всей семьей отговаривали, уперлась девка.
Распоследнее мое девичье гаданье, как пропустить? Да и подруженьки все будут, сговорились уже гадать в доме Варварки Перелетовой.
О чем гадать-то, заполошная, все угадано, не пускает Фиска.
Свадебный поезд у порога, а она, ишь ты, гадать, вторит мать.
Не ходи, схватила Сима за рукав молодую золовку.
Отстань, приживалка, отдернула руку девка. И то, родителей теперь слушать незачем, последние деньки в отчем доме, а уж юродивую-то.
Не ходи, не отстает вдова. Сжалось сердце, беду чуя.
Вот еще. Сказала, пойду, значит, пойду!
Договорились, что до дома Варвары сестру проводит Егор. Он же и забрать обещал ближе к ночи. Ушла Маша, а Сима места не находит, за что ни возьмется, из рук валится.
Уймись, леворукая, не выдержала Фиска, пойди мальцам сказку какую расскажи, пока все горшки не перебила.
Бормочет что-то Серафимушка, а сама в темнеющее окно поглядывает. Вот и звезды на небе выступили, ясная ночь, морозная. Жарко печка топится, пироги на подходе. Но не празднично на душе. Как управились, Егор засобирался, только опередили его.
Дверь отворилась, и в облаке морозного пара появились девушки раскрасневшиеся, наспех одетые.
Пропала Машка.
Как пропала? Куда делась?
Пошли мы во двор гадать, бросать валенок через забор, сбивчиво рассказывала Варвара, мы все в улицу кидали, а Машка говорит, что бросит в огород.
Мол, сосватана и хочет посмотреть, правду ли гадание говорит, перебила молоденькая Нютка.
Бросила валенок, а за оградой и впрямь, будто кто поджидал. Мы идти побоялись, а она пошла.
Только слышим, крик Машкин и дышит кто-то по-звериному.
Мы к забору, а там тень огромная. Не бежит, а словно прыгает.
А Маша, Маша где? Вскинулась Матрена Спиридоновна.
Так утащил. К черной балке понес. А мы сразу сюда.
Кто утащил-то?
Ответа Серафимушка не услышала, она уже бежала к старому дому. Бежала, не замечая мороза, что впивался в обнаженное тело сотнями иголок, не слыша, как за спиной оживало село, наполняясь тревожными криками.
Так утащил. К черной балке понес. А мы сразу сюда.
Кто утащил-то?
Ответа Серафимушка не услышала, она уже бежала к старому дому. Бежала, не замечая мороза, что впивался в обнаженное тело сотнями иголок, не слыша, как за спиной оживало село, наполняясь тревожными криками.
Машенька, крикнула в темные кусты, ощетинившиеся застывшими ветками. Тихий стон жива!
У крыльца черная фигура, склонившаяся над девушкой.
Кинулась к Маше, дышит. Потерла щеки снегом, дыхание стало громче. Девушка открыла глаза и в ужасе закричала. Только тогда Серафима разглядела похитителя. Огромная фигура, покрытая редкой бурой шерстью с седыми проплешинами, будто сшитая из двух половин багровыми нитями, длинные ноги с вывернутыми ступнями, но страшнее всего голова. В лунном свете ясной ночи она напоминала перевернутый кочан капусты, зеленоватая кожа, испещренная глубокими морщинами, в которых спрятался рот. И лишь глаза красноватыми угольками смотрели, не отрываясь, на Серафиму.
Отпусти ее. Меня возьми.
Маша отползала к ветхому забору. Казалось, оплетай не замечает девушку.
Сима, бежим, позвала золовка.
Нет, иди, я останусь, стоило ей повернуться на слова Маши, как чудовище злобно зарычало.
Я к тебе пришла, Серафима решительно шагнула вперед. И в тот же миг ощутила цепкие объятия, руки, ноги оплетая скручивались, стягивали, впивались в плоть, рвали кожу. Чудище со свистом вдыхало, вытягивало ее жизнь.
«Силушка в тебе великая, будто шепнула на ухо старая Агафья, о любви моли».
Любушка, Маша, выдохнула Сима и, зарывшись в щетинистую грудь, сделала вдох. Смрадный дух наполнил тяжестью. Оплетай ослабил хватку.
Серафима, Серафима, кричала многоголосая толпа.
Серафима, выдохнула черную вязкость и сделала последний вдох
Когда сельчане, наспех вооруженные топорами и косами, заполнили двор старого дома, то увидели два переплетенных бездыханных тела, над которыми плакала Маша. А в черном небе кружила ночная птица, гася звезды.
Дикая баба
Съездить в Утопье меня уговорил знакомый извозчик, которого я случайно встретил на постоялом дворе. Год назад мы с Парфеном объездили не одну деревеньку в поисках народных легенд. Впервые услышав о цели моих поездок, извозчик лишь снисходительно хмыкал, но вскоре и сам увлекся «сказочками», подарив мне несколько замечательных историй.
Мы Матренку свою в это Утопье сосватали. Ничего, семья справная. Так у свата кум сам от дикой бабы пострадал, надрывный голос возницы перекрикивал разгулявшуюся вьюгу.
Ехали мы накануне Николы Зимнего, в суетливое время предпраздничных хлопот, навевавших на меня тоску.
А что, барин, женкой не обзавелись еще?
Нет, Парфен. Все ищу подходящую.
Оно понятно, дело барское. Да и по нашему, мужичьему разумению, главное в доме лад. Мы вот со своей
Я слушал прерывистый рассказ Парфена, сливающийся с воем ветра, скрипом полозьев и представлял нашего героя, удачно использовавшего суеверие для прикрытия адюльтера. Дикая баба, Летавица, символ соблазна, страсти. Златокудрая девица, под чарами которой любой мужчина делается мягче воска. Встретить ее можно на гороховом поле. Оно и понятно, горох для крестьян лакомство, им детки да бабы балуются. Носит Летавица сапоги скороходы, в которых вся ее сила, мол, отбери сапоги и станет она кроткой, послушной. Ох уж наше мужское желание усмирить страсть до подчинения!
Вот я и говорю, барин, кабы не Авдотья, сгинул бы сватов кум.
Авдотья? А кто такая Авдотья?
Да ты, барин, не слушал меня, женка этого бедового, Фомки. Спасла тогда Авдотья не только мужа, но и ребятишек окрестных.
Летавице мало мужского обожания, она против всей сущности женской, против материнства. Народ верит, что там, где она появляется, гибнут дети, якобы высасывает она из них кровь юную. А не то ли наши светские прелестницы, ограничивающие свое влияние на чад лишь условностями приличия? Няньки, гувернантки присматривают за дитятей, пока мама в новинках скороходах обольщает очередную жертву на балу.
Вьюга набирала силу, взметая белые полотнища, пригибая к сугробам черное кружево голых ветвей.
Эх, погодка, с какой-то удалью кричал Парфен в снежную пелену.
Не заплутаем?
Не должны. Тут уже близко.