Ты, Султан, не суетись с едой, мы задерживаться у тебя не будем. Только чай, не больше.
Хорошо, Абдулла, молвил хозяин тихо, принес блюдо с орехами, второе блюдо с вяленым кишмишем, поставил рядом с лепешками, потом, держа обеими руками за изогнутый рог, принес тяжелый кочевой самовар, украшенный замысловатым тонким рисунком, в котором проглядывала замаскированная куфическая вязь; знающий Али определил самовар этот хозяин привез из Ирана. Раздав чашки и блюдца, хозяин сел на плоскую шелковую подушку, лежавшую у входа, и выжидательно посмотрел на Абдуллу.
Я ведь специально шел к тебе, Султан, сказал Абдулла.
Благодарю тебя, Абдулла, тихим, по-прежнему неокрашенным бесцветным голосом произнес хозяин, ты знаешь, я всегда к твоим услугам, Абдулла.
Сколько лет твоей дочери, Султан?
Хозяин вздрогнул и резко выпрямился, будто внутри у него что-то оборвалось. Загорелые щеки опали и сделались бледными.
Что ты имеешь в виду, Абдулла?
Ничего, просто я спрашиваю, сколько лет твоей дочери, Султан!
Двенадцать, Абдулла.
Врешь, Султан-джан, ей уже четырнадцать. Абдулла с пистолетным щелком хлопнул камчой по подушке. Мухаммед, положивший свой «калашников» рядом с лепешками и принявшийся за чай, проворно высыпал изюм из горсти назад в тарелку и подтянул к себе автомат. Али и Фатех сидели не двигаясь.
Хозяин сполз с подушки на колени, в груди у него что-то сыро захлюпало, правая щека странно дернулась, поползла вверх.
Пожалей дочь, Абдулла, тихим, мгновенно осипшим голосом попросил он, она же еще маленькая Единственная дочь, Абдулла! Хозяин согнулся надломленно, спина его огорбатела, под халатом некрасиво, вызывая жалостливое ощущение, проступали лопатки, пожалей меня, Абдулла!
А ты меня жалел, Султан? Там! Абдулла повел головой в сторону. В прошлом, в молодости, когда мы находились рядом? высветлившиеся глаза Абдуллы закатились под лоб, обнажив крупные, коричневато-блесткие белки, узкий, испятнанный оспинами подбородок задрожал, словно бы Абдулла вспомнил нечто такое, о чем без слез вспоминать нельзя а ведь, наверное, и такие минуты были в жизни Абдуллы. Помнишь, как ты ушел, бросив меня больного, без памяти, без единого афгани в кармане, а? И взял с собою все лепешки, что у нас были на двоих? Даже кружку и бурдюк с водою прихватил. Все взял с собою Помнишь?
Ты наговариваешь на меня, Абдулла. Хозяин снова нагнулся, стукнулся лбом о пол, хлюпающим слезным голосом протянул: Не было этого, Абдулла! Это недоразумение, ошибка, навет. Лопатки на его спине дрогнули, поджались, вбираясь в тело, Абдулла неотрывно смотрел на Султана, высветлившиеся до водяной прозрачности глаза его были жесткими непроста и непрочна была ниточка, связывающая этих двух людей. Пощади меня, Абдулла!
Я прощаю тебя, Султан, наконец произнес Абдулла. Качнулся, словно изваяние, которым управляла неведомая сила, сел ровно и взял чашку с чаем. В прошлом году я был в Кабуле замаскировался под дехканина, овощей кое-каких набрал, привез оптовому торговцу, продал. Походил, посмотрел не понравился мне Кабул! Но не это главное, главное другое я увидел тебя, Султан-джан. Вместе с дочерью. А ты меня видел, Султан?
Нет, дрожащим сырым голосом произнес Султан, голос у него перестал быть бесцветным, он теперь постоянно наполнялся влагой, словно бы подпитывался специальным насосом текла и текла жидкость изнутри, если бы я увидел тебя
Понимаю, кивнул Абдулла, то немедленно сдал бы хаду[9].
Нет, Абдулла, снова согнулся хозяин, завалился вперед безвольно и словно бы совсем лишенный сил ткнулся головой в полиэтиленовую клеенку, зачем ты издеваешься надо мной, Абдулла?
В общем, ты напрасно скрываешь возраст дочери, Султан-джан. И напрасно прячешь ее. Ничего из этого не выйдет. Я сейчас богат, Султан, очень богат, могу купить не только тебя с твоим имением, с землей и со скалами, могу купить весь твой кишлак вместе со скотом, с кашей, которая варится в чанах, с запасом хлеба и мяса, со всеми тряпками, что есть в домах. Ты это осознал, Султан? уловив слабый кивок Султана, Абдулла огладил ладонью мягкое рябое лицо. Я ведь теперь совсем не тот, что был раньше, того Абдуллы уже нет. Видать то, что говорил Абдулла, наболело в нем, Абдулла долго шел к этому разговору, хотел высказать все это справному хозяину Султану, именно ему и никому больше. А друг юности не понимает его, хлюпает носом, корячится, словно лягушка, лбом вдавлины в полу оставляет. Эх, люди! Обмельчал, похоже, ныне мусульманин. Тебе больше везло в жизни, чем мне, Султан, но Аллах все уравновесил. Вообще в мире все уравновешено раньше ты был наверху, теперь я, раньше ты взял в жены девушку, которую я любил мне нечем было заплатить за нее, теперь я породнюсь с тобою и с твоей женой я женюсь на вашей дочери. Какой калым ты хочешь за нее, Султан?
Не хочу никакого калыма, Абдулла, согнувшись в три погибели, прорыдал бедный хозяин.
Это благородно, одобрил Абдулла, очень благородно бесплатно отдать дочь замуж за друга юности. На подготовку к свадьбе, Султан, я даю, Абдулла отвернул рукав, посмотрел на дорогие швейцарские часы, даю два дня. И на саму свадьбу два дня. Потом мы уйдем на отдых в Пакистан. Это для твоей дочери, Султан-джан, будет свадебное путешествие. Хорошее свадебное путешествие Пакистан. Мир повидает женщина!
Из груди поверженного Султана вырвался сдавленный хрип, он словно бы свалился с крутого каменистого порога своего дома в бездну катился по откосу, не останавливаясь, ломал себе кости, от ударов из глотки вылетала всякая всячина, которой он был начинен, выплескивалась кровь из плотно сжатого рта несся уже не хрип неслось что-то сиплое, нечленораздельное, рожденное болью и внутренними мучениями.
Моя Сурайё, моя бедная Сурайё, стонал хозяин, что с тобою будет?
Не такая уж она и бедная, жестко проговорил Абдулла. Ты не знаешь, Султан, как я богат и как будет богата она. Но если хочешь, я заплачу за нее калым. По весу. За килограмм невесты пятьдесят тысяч афгани. Могу и больше. Ты представляешь, сколько бы ты заработал, Султан, если бы твоя дочь оказалась откормленной толстухой? Абдулла засмеялся. Ты бы сделался миллионером.
Хозяин ничего не ответил, склонив голову, он пожевал сдавленным ртом, если минуту назад он еще сипел, то сейчас и сипеть уже не мог. Скоро он даже держаться и в таком положении не сможет, свалится набок, словно куль с мукой.
Есть такой обычай покупать невест на вес, платить калым за килограммы, а поскольку каждому жениху нужна жена потолще «берешь в руки маешь вещь», то на толстых женились богатые, на тощих бедные, социальная граница была проведена четко, сразу становилось понятно, кто есть кто и что есть что.
Абдулла поднялся, Мухаммед, подхватив автомат, следом.
Твою Сурайё я смотреть не буду видел в Кабуле. Лицо у Абдуллы обмякло он вспомнил Кабул прошлого года, зеленый базар, где встретил Султана, столкнулся с ним лицом к лицу, сделал защитное движение, закрываясь а вдруг Султан узнает его? Но Султан, на свою беду, не узнал Абдуллу, степенно, как всякий человек, знающий себе цену, проследовал в чайный дукан. За руку он вел дочку прелестное длинноногое существо с нежным лицом и горячей кожей: девчонка была так красива, что Абдулле невольно подумалось не для земли она создана и не землею для рая, и раем сотворена, вот ведь как главными на лице этой девчонки были глаза огромные, настоящие кяризы, в которые можно сорваться и расшибиться насмерть, темные, глубокие, источающие сиреневый свет Абдулла даже предположить не мог, что у девчонок могут быть такие глаза, что вообще у людей могут быть такие глаза, вся бесстрастность и настороженность его раскололись, хлопнувшись под ноги, лишь осколки остались валяться на земле хрустят нехорошо под ногами, вызывая ломоту в зубах вот это была девушка! Нос точеный, губы словно бы искусным скульптором вырезаны, лицо трогательно-доверчивое, требующее защиты. Абдулла тогда и решил, что обязательно доберется до этой девчонки, чего бы ему ни стоило: голову положит, а доберется. Ай да фальшивый друг юности! Султан в свое время исчез невесть куда, прихватив все их капиталы, а Абдулла угодил в тюрьму оказывается, камера Пули-Чарки давно уже плакала по нему. Спасибо Саурской революции революция освободила Абдуллу.
Лежать бы тогда Султану в том чайном дукане с перерезанной глоткой, если бы не его дочка. Значит, ее зовут Сурайё. Впрочем, что имя! Звук! Красивым именем можно назвать некрасивую женщину. Можно назвать ее и европейским именем, можно негритянским, можно мексиканским что от этого изменится? Важна суть не имя, а та, кому это имя предназначено. Сурайё, выходит Сурайё. Ну что ж, пусть будет Сурайё.
Ну а выследить Султана, узнать, где он живет, было уже вопросом техники. Высоко и далеко забрался Султан, спрятался в каменном гнезде, а единственную дорогу, ведущую в гнездо, заминировал.
Выходя из комнаты, уже у порога, Абдулла остановился, тронул хозяина рукояткой камчи.
Султан, ты напрасно убиваешься, это оскорбляет меня. Я женюсь на твоей дочери это шаг порядочности, добра, а ведь я мог не делать этого шага, мог бы просто взять Сурайё как обыкновенную надомницу, и этим бы все закончилось. Она ходила бы со мною везде, всюду, и в Пакистане, и здесь, и в Иране, как наложница и только как наложница. А я женюсь на ней, Султан, женюсь. Абдулла потыкал Султана камчою. Это, повторяю, благородный шаг, как ты его только не можешь оценить. Эх, Султан, Султан-джан! Раньше ты был тоньше, гибче, умнее. А сейчас? Куда все подевалось? Гладкое лицо Абдулла сделалось печальном, вытянулось огорченно, словно бы он жалел о прошлом. Куда, спрашивается, все исчезло? Пора тебе возвращаться, Султан, на исходную точку. Породнимся мы с тобою, Султан, и я сделаю из тебя человека известного и богатого. Афганистан еще заговорит о тебе!