Великая пустота Волопаса
Александр Дорофеев
© Александр Дорофеев, 2019
Конёк
Дедушка мой, стучась кулаком в мою голову, нередко сулил:
Примешь эстафету! Сядешь, брындахлюст, на моего коня!
Легко представить, как изнеможённый дед подводит могучего коня, с которым ему уже не совладать. Я запрыгиваю, будто во сне, на широкую спину и по лесам, полям, горам неведомо куда
Погоди! останавливает. Определим маршрут.
И рыжий конь сереет подо мной. Эдак мышеет в масти и стати.
Да и нет, честно говоря, никакого коня у дедушки. Так, коньки-конёчки. Иначе охота до разных бестолковых дел.
А всё же, признаюсь, за что ни возьмётся, всё у него ловко увязывается и споро бежит. Вроде резвого конька-горбунка. И главное по маршруту.
Словом, любое дело у моего деда конёк. Дел по горло и, выходит, коньков целый табун.
Некоторыми он особо гордится. Например, кактусами, которые внеурочно цветут, мутируют и плодоносят.
А ведь и я был маленьким балбесом! замечает дед. Но вовремя! вздымает палец. Принял эстафету от старших!
Кое-как, с натяжкой, можно представить деда малолетним. Но балбесом?!
Учись, учись, брындахлюст, на ошибках, пока я жив, говорит он, чуть грустнея.
И рассказывает упоённо о той счастливой поре. Это, пожалуй, его конёк-любимчик поведать об изжитых просчётах и оплошках. Иной раз, кажется, приписывает себе и чужие для общей убедительности всё, мол, по силам превзойти и одолеть!
Так, например, неожиданно выясняется, что когда-то юный дед работал в геологической партии, в песках Кызылкум.
И понадобилось однажды, не дожидаясь машины, сходить в соседний посёлок за какой-то нуждой.
Кругом был тихий-тихий безветренный песок и смирные кустики верблюжьей колючки. Дед шёл себе и шёл, полагая, что ноги выведут. А ноги рассудили иначе попросту увели незнамо куда.
Обычная история. Всегда одна нога пошустрее, опережает другую. А дед тогда, увы! ещё не знал, у какой ноги, какой характер, и долго петлял по пустыне.
В конце концов, увидал три пальмы и водокачку, где чёрный паровоз заправлялся водой, и понял, что заблудился. Отчаявшись, пополз на четвереньках. И вероятно, руки уравняли ноги. Путь выпрямился, хотя к тому времени был так ужасно искривлён, что дед выполз обратно к палаточному лагерю.
Понавязал узлов, брындахлюст? встретил его строгий начальник экспедиции, нехотя собиравший людей на поиски.
Ничего я не вязал! буркнул разгорячённый песками дедушка.
Он стыдился неразумности ног и возвращения на четвереньках. И не подозревал, что «связать узел» означает просто заблудиться, вернуться, напетляв, на прежнее место. К тому же его сильно задел этот неведомый «брындахлюст».
На другой день прилетел «кукурузник» для аэрофотосъёмки. И дед вдруг понял, что его место, конечно, в небе, а не в песках. Когда самолёт набрал высоту, он увидел весь свой причудливый путь, сохранившийся посреди барханов и неприметной верблюжьей колючки.
Коровий узел! крикнул пилот.
Дед было снова обиделся. А пилот достал верёвку и накрутил из неё нечто, очень похожее плетением на след в пустыне.
Коровьим привязываю авион к столбу! орал он в ухо, На случай песчаной бури! Простой узел! Вот если б ты, брындахлюст, по «бараньей ноге» петлял, остались бы от тебя рожки да ножки
Юный дед был поражён.
«Наверное, так уж устроен человек, якобы подумал тогда. Вяжет узлы там и сям, когда надо, когда нет. И не умеет распутать. А надо бы знать всю возможную кривизну и загогулины!»
С тех-то пор он и охотился за узлами. В доме его с потолка и дверных притолок, с лампочек и со множества специальных гвоздей свисают верёвки, облепленные узлами, как гнёздами каких-то насекомых. Наверное, их тысячи. И у каждого своё название. И каждому будто бы своё назначение. Дед, конечно, все выучил наизусть.
Узлы курьерские и бурлацкие, мельничные и пожарные, пиратские и боцманские, скорняжные и охотничьи. Можно отыскать акулий узел и щучий, змеиный и верблюжий, устричный и черепаший. Есть даже родильный, которым пупки завязывают.
А на почётном месте в красном углу «мартышкина цепочка», «кошачья лапа», «травяная петля» и «мокрый полуштык». Не говоря уж о «бараньей ноге» и коровьем, с которого началось всё это узловое безумие.
Да это малая часть известных человечеству, говорит дед с придыханием. Недавно освоил узелковое письмо! Однако не с кем переписываться И поглядывает на меня, как на безграмотного олуха.
Как ни зайду в гости, на столе обязательно лежат в ряд ровно нарезанные верёвочки.
Дед вдумчиво, безмолвно разминает пальцы, как пианист-виртуоз, закрывает глаза и отворачивается, чтобы я не думал, будто подглядывает.
Верёвки мелькают в руках, струятся меж ладоней, вожделея слияния. Какой-то миг, и вот соединились. Свились, сплелись, скрутились, создав мудрёную тварь, вроде гомункулуса, с плавной петлёй на шее.
Король узлов! любуется дед, лаская пальцем, Ему пять тысяч лет! Ещё древние египтяне вязали, когда пирамиды строили.
Никогда, сколько помню, не глядел он этак на меня, сроду не приголубил.
Да кому они сейчас-то нужны?! ни с того, ни с сего говорю в сердцах, будто разгорячённый пустыней.
Онемев на время, дед созидает для успокоения пару невероятно крупных узлов, подобных головам античных мыслителей, после чего холодно ставит меня на место:
Куда ни плюнь, брындахлюст, всюду узлы! Все вяжут. В прямом и переносном. Есть гипотеза, по которой мир наш, вселенная один громадный узел из трёх, так сказать, верёвок
Понимая, что гипотеза для меня чрезмерна, он безысходно машет рукой, и переходит к стаду кактусов.
Понюхай, суёт в нос лохматое чудовище с чёрным смердящим цветком на макушке. Ну, в полноздри!
Я вежливо нюхаю, удрученный срывом, киваю, выказывая упоение, и думаю про себя
Где же, думаю, в каких заповедных лугах бегает сейчас, пасётся мой конёк? Доберусь ли до него когда-нибудь? Признаю ли в нём своего? Или так и останусь до конца дней моих брындахлюстом, ничем по сути, поскольку и слова-то такого не существует
Есть брандахлыст, иначе говоря, бездельник, праздношатающийся. Вот это даже удивительно, насколько мне подходит
Хотя, если разобраться, уж не дедушка ли мой конёк?
Эдакий генерал вообще от инфантерии, кактусов, узлов, и жизни. Эн хенераль, как изъясняются латины.
Да, дедушка ещё тот узелок, похожий на фигу, крепко-накрепко сложенную Создателем! Как ни крути, а Божий узел, который с виду хоть и прост, а в жизнь не распутать
Царствие ему небесное
Мой дедушка пукал только в парке. Помню, например, как это было на ВДНХ. Мы забрели в пустынную аллею.
Вот, теперь можно, сказал он, оглядевшись, и так здорово пукнул, что с деревьев поднялись вороны. Надо выпускать газы, чтобы не давили на внутренние органы. Это вулканизм, как в природе! Но человек должен управлять своим организмом не делать этого, где придётся, в метро или в автобусе
Мне было неловко, что не смог его поддержать. Если бы удалось, то дедушка, может, теплее бы ко мне относился. Думаю, именно на ВДНХ между нами возникло отчуждение.
Он был безымянным. Вряд ли я назвал его хоть раз «дедушка» или «дед». Ему это совсем не подходило. А по имени-отчеству, тоже глупо звучало бы от внука. Не зная, как обращаться, я говорил просто ты. Так древние люди, опасаясь, не произносили вслух имя Господнее.
Он всё делал верно и строго. Правильно. Возможно, какие-нибудь правила ему не нравились, однако он их соблюдал, в пример другим. Показывал, как надо поступать. Он знал, сколько сантиметров в его шаге. Знал, сколько шагов и ударов сердца от дома до трамвайной остановки. Всегда был точен. Недаром в юности сочинил себе временное, на иностранный лад, поскольку изучал эсперанто, имя, или псевдоним, Вольский-Пунктуаль. Так он подписывал заметки в газете «Власть труда».
Редко когда у него чего-то не получалось. Мне известно не более трёх промашек, если вообще их можно так назвать.
В детстве он боялся высоты, и, конечно, хотел избавиться от этой слабости. Он забирался по железным скобам на огромную кирпичную трубу безлюдного после гражданской войны завода. На сорокаметровой высоте, где труба мерно покачивалась под ветром, садился учить уроки.
В конце концов, так освоился, что тёплым весенним днём улёгся на вершине по дуге, читая книжку. Разморился на солнце, да и заснул. А, пробудившись, потянулся, открыл глаза и не сразу понял, куда глядит, перед ним зиял бездонный чёрный пролёт, шумное и гулкое, затягивающее жерло трубного ствола. Ноги свисали. Одно движение спросонок, и нас бы не досчитались в этом мире