Его передёрнуло, к горлу подступил солёный ком. Нет, уж лучше вместе в одной могилке
Дед глубоко со стоном вздохнул:
Прасковья своего Игната намедни схоронила, а теперь вот и сама слегла. Надо бы и ей могилку готовить
Так ты что же, сам в одиночку всех и хоронишь?
Неужели этот тщедушный, высохший, словно пучок травы, старик, больше похожий на огородное пугало с копной когда-то светло-рыжих, а теперь седых волос, с торчащими из рукавов изношенной рубахи руками-ветками и сучковатыми скрюченными пальцами, неужели он в одиночку перетаскал на кладбище всех деревенских покойников, добрая половина которых чуть ли не втрое тяжелее него самого? Неужели сам вырыл все эти могилы? Представилось, как он, шамкая своим беззубым ртом, отпевает усопших
Мужчина мотнул головой, отгоняя дурные мысли
Бред какой-то.
А кому же их хоронить-то? Все смерти боятся, да заразы брезгают, а оно видишь, как выходит? Кто её стережётся, к тому она с другого боку подбирается, а кто ждёт не дождётся, тому свой тощий зад показывает. Стерва костлявая.
Старик опять тяжело со стоном вздохнул. Со смертью у него были особые счёты. Он уже не помнил своих лет и давно пережил всех сверстников и даже детей с внуками. Его старшего сына задрал медведь, младший ушёл на китобойном судне, которое было затёрто во льдах, дочь умерла, рожая своего первенца. Сам он дважды тонул раз на паводок, когда бешеный поток поднявшейся реки унёс его к самой Охотской губе. Другой раз зимой ушёл с санями под лёд и выплыл за версту, где буруны у порогов даже в самые лютые морозы удерживают незамерзающую полынью. А когда его уже успели оплакать, приковылял в деревню, заиндевелый, словно один большой комок льда.
С тех пор он шутил, мол, кому суждено сгореть, тот не утонет. Но жестокая судьба, словно приняв вызов, послала ему испытание огнём. Знойной летней ночью в его избу залетела шаровая молния. Его старуха и двое внуков сгорели заживо. Очевидцы говорили, что он голыми руками растаскивал пылающие брёвна, но спасти никого не смог
Сказывали люди, что ещё в юности он выжил после встречи с медведем. Нашедшие его тунгусы отнесли истерзанное и уже почти окоченевшее тело в своё стойбище, где молодая шаманка смогла вернуть его к жизни и продержала в своём чуме до следующей весны. Поговаривали, что старик однажды обмолвился, будто приглянулся той шаманке, и она заговорила его от смерти. Но об этом знало очень немного народу, а верило и того меньше. Хотя после этого за всю долгую жизнь охотника ему ещё неоднократно доводилось встречаться и с тигром, и с медведями, и с волками, которыми полна приморская тайга. И всегда он уходил живым
Вот ведь как оно бывает одному и семи лет не отведено, а другой и счёт годам забыл.
Мужчина грузно поднялся на онемевшие от долгого сидения ноги, одним тяжёлым ударом вогнал поглубже в сырую землю крест с табличкой, на которой угольком корявыми буквами была выведена надпись: «Анфиса и Настасья Шиловы 6 июля 1855 года»3. Затем молча постоял, понурив голову, широко перекрестился и повернулся к старику.
Ты это за могилкой-то приглядывай, попросил он. Но, оглянувшись вокруг, понял, как глупо это прозвучало. Бывшая толока теперь сплошь была усеяна могилками. Здесь лежала вся их некогда дружная и весёлая деревня. Да и сколько ещё осталось жить старику, чтобы он мог присматривать за этим кладбищем людских надежд, планов и желаний?..
И куда ты теперь, Гурий Тихонович? спросил дед Назар с неподдельным сочувствием в голосе.
Не знаю. В Охотск нужно. Тестю с тёщей сообщить
Там тоже эпидемие. Думаешь, живы они?
Вот заодно и узнаю
Ну, прощай, старик, Шилов забросил на плечо охотничью длинностволку, подхватил собранную ещё с вечера увесистую котомку и, подставив тёплому летнему дождю непокрытую голову, по уже успевшей утоптаться кладбищенской тропинке зашагал к вымершей деревне, через которую шла дорога на Охотск
А вслед ему, кивая и шамкая беззубым ртом, глядел выцветшими слезящимися глазами древний, как сама приморская тайга, седой старик
Глава 2
Сезон дождей
Когда на западном побережье Южной Америки наступает сезон ливней, обычно бурно кипящая портовая жизнь немного утихает. На якорных стоянках уютных бухт, печально поскрипывая снастями, уныло качаются суда. Паруса убраны, обводы корпусов размыты пеленою дождя, и с берега уже не отличить пузатого торгаша от гордого фрегата.
И хотя таверны припортовых городков в эту пору обычно переполнены, хозяева этих заведений тоже не особо любят межсезонье. Целыми днями в зале толчётся уйма народу, при этом с деньгами посетители расстаются неохотно, заказывают и пьют мало экономят. То ли дело разгар сезона, когда матрос за одну ночь на берегу просаживает месячный заработок, а наутро злой, но удовлетворённый уже поднимается на борт своего судна, которое готовится с отливом выйти из бухты навстречу новым ветрам, новым портам, новой удаче. Сейчас же матросы судов, захваченных здесь непогодой, в основном играют в карты и кости, курят крепкий табак и рассказывают друг другу разные небылицы.
Одним словом межсезонье
В 1859 году сезон дождей в Перу затянулся. Близилось начало марта, на судах подходили к завершению ремонтные работы, у матросов заканчивались карманные деньги, а ливни всё не утихали. Лишь немногие смельчаки отваживались на короткие каботажные переходы в ожидании, что уже завтра ветер сменится, разгонит наконец обложные тучи и принесёт долгожданную осеннюю свежесть. А в остальном февраль 1859 года в столичном перуанском порту Кальяо ничем не отличался от многих других дождливых месяцев.
Таверна шумела множеством голосов портовый люд и пришлые посетители из соседней Лимы говорили на разные темы. Кто-то строил планы, кто-то обсуждал сделки, кто-то вербовал команду:
а я ему говорю, почему это по двадцать песо за фунт?! Дороже восемнадцати я не возьму!..
да нет уже в Калифорнии золота. Лет уж пять, как всё вымыли
ты меня не стращай, у меня за кормой чисто. Я тебе не фартук какой-нибудь больше полудюжины ходок вокруг Чёртова Рога. По семь реалов за рейс салагам предлагать будешь
и сколько можно тащить за собой якорь?4 Скоро уж тридцать лет почитай
За каждым столом говорили о своём. В основном звучала испанская и английская речь, реже португальская и фламандская. За другими столами гремели игральные кости, где-то в густом табачном дыму визжали девицы, кто-то, уже изрядно приняв на борт крепкой виноградной водки, сипло пел нестареющие шанти5.
В общем, обычный дождливый вечер в портовой таверне
***За небольшим столом недалеко от стойки хозяина в углу зала коротали время за игрой в кости четверо угрюмых моряков. Ничем особым от остальной массы посетителей они не отличались те же полотняные матросские куртки, такой же устойчивый загар на коже, на руках наколки в виде розы ветров и парящих над волнами альбатросов. В скупых фразах звучат те же морские словечки.
Акулий потрох, снова пара. Совсем кости ложиться не хотят, откинулся на спинку скамьи стройный смуглый испанец лет тридцати тридцати пяти с утончёнными чертами лица.
По его манере держаться можно было с уверенностью сказать, что он в компании главный.
Никак сам Дейви Джонс водит твоей рукой, Джеки, обратился он к худому ирландцу с глубоко посаженными маленькими глазками, тонкими губами и копной светло-рыжих волос.
На что тот только поднял бровь и пожал плечами.
Джеку Киллорейну везло всегда, в том числе и в кости. При этом он, казалось, совсем не заботился о том, как их сложить или потрясти перед броском. Бросал широко и небрежно, от чего кости рассыпались по столу, то и дело скатываясь на пол. Но у него иногда выпадали выигрышные комбинации даже без них.
Опять у тебя фул6, раздосадованно проворчал самый крупный из четверых грузный здоровяк с большим одутловатым лицом, мясистыми губами и бритым черепом.
Артур Браун, судя по произношению американец, всегда очень тщательно готовился к броску, чем несказанно раздражал партнёров по игре. Но, по понятным причинам, возражать ему никто не решался. Он всегда аккуратно складывал кости в стаканчик, сначала определённое количество раз тряс его левой рукой, затем правой, при этом что-то тихо приговаривая. И только потом аккуратно переворачивал стаканчик и сдвигал его, как он утверждал, на восток. В это время своими толстыми, как колбаски, пальцами он потирал серебряную монетку, висевшую среди множества других амулетов на шее в холщовом мешочке на верёвочке из конского волоса. При этом и монетка, и мешочек имели свою особую историю. Трудно сказать, насколько помогали ему в игре эти манипуляции, и помогали ли вообще, но он никогда не огорчался из-за результата, стоически переносил неудачи и сдержанно принимал выигрыш. Он был уверен, что его удача от него никуда не денется.