В ту же минуту мимо двери, раскачивая поясницами и наступая друг другу на пятки, в том же направлении с топотом понесли какой-то стандартный, удлиненной формы и, как это сейчас виделось, мало приспособленный к оживленной транспортировке цинковый контейнер. Какое-то время из-за поворота еще доносился рабочий гвалт, кашель и дробный стук тяжелой походной обуви, затем все стихло.
В безлюдный коридор вышел, дыша, взмокший и заметно расстроенный широкогрудый мужчина с папироской в зубах, в просторном брезентовом фартуке на голое матерое тело. Сжимая в темных грубых ладонях коробку спичек и потея, мужчина ссутулился, прикуривая с порога, помахал, разгоняя дым, кистью у бедра и задумался. Из-под налитой напряжением крепкой мужественной руки к полу ушла пара натруженных капель. С-сука, сквозь зубы произнес вышедший, остывая. Естествоиспытатель Мужчина сильно затянулся, опустив глаза. Паскуда. Ученью надобны терпеливые и усидчивые, говорит Что мыслишь, говорю, м-мать, неученье ли? Тьма, говорит. Верно, говорю, ученье свет
Он затянулся еще раз, посмотрел на папироску, поправляя седой кончик мизинцем, и поднял к собеседнику доверительное открытое лицо,
Н-ну молодец, говорю, тогда!.. Насекомологу надобно различать. Умен ли, спрашиваю. Учусь, отвечает. Учись, говорю, дураком же умрешь. Что слышишь? Жужжат, говорит. Верно, говорю, мухи Пошто мухи? Матерь-природа наша дура ли? Летают, отвечает. Правильно, летают. Поскольку есть у них к тому опыт, навыки и умения. Так о чем же, теплоход ты не объезженный, надлежит эмпиристу и диалектику мыслить в первую очередь? Красное смещение, говорит. Для наглядности. Красное полотенце. Большое. На нем муха. По Доплеру, объект перемещается как вдоль, так и поперек, короткими перебежками по ухабистым жестковолосым вонючим завалинкам. Ускорение перемещений остается всегда строго постоянным. Вот она муха то есть, объект, бежит-бежит, вновь замирает, и когда мы все уже ожидаем от нее, что она продолжит предначертанный путь свой, она неожиданно для всех подбирает свои ступалища, подгибает их, затем распрямляет упруго, вознося тело свое высоко вверх и опираясь о воздух крыльными отростками подобно тому, как мы опираемся о землю ногами. И в сей же момент мы задаемся вопросом: так чем же она, непредсказуемая, руководствуется, изменяя плоскость перемещений?..
Мужчина сдержал себя, опуская взгляд, задавил двумя пальцами огонек папироски. Прищурясь, поплевал на пальцы, растер, изменяясь в лице, затем сунул бычок в спичечный коробок. Теперь он глядел на слушателя совсем другими глазами.
Слушаю вас, сказал он сухим неприятным голосом. Но лучше после обеда. Или даже завтра.
Да, сказал он. Конечно, Лучше будет в другой раз
там в дальнем углу, закатывая глаза, охал и ахал еще один, стеная и причитая, тихо проклиная и прошедшую ночь, и сволочей-друзей, которым на следующий день не на работу. Он вздыхал, как вздыхают по навсегда потерянной жизни, одной рукой грузно наваливаясь на соломенную циновку под собой, на коей некогда безуспешно пробовал отойти ко сну, другой бессильно шаря по обнаженному участку груди со спутанным волосом, что бесстыдно торчал из-под перекрученной майки. «Что тут у тебя с ушами, милорд?» глухо и неприязненно осведомились за стенкой. «Вот Вроде бы читали Тестена. Изволили много говорить, задели нос» «Сюда, если не затруднит», перебил другой голос. Шуршание, тихое и непонятное до той минуты, стало громче. «Совсем уже было уклонились сделать чуть заметный гешефт, однако против ожиданий получилось нечто вроде готского тинга». «К стенке!.. Ставьте же к стенке, наконец» За стеной послышалось искательное полое шарканье и нашаривание, словно кем-то в темноте предпринималась мучительная попытка попасть вилкой в розетку. Пауза и полузадушенный смех. Шаги, странный, не очень внятный звук, напоминающий усиленное мегафоном цыканье зубом и неторопливое движение усеченной спички. Шумное почесывание обветренных подбородков. Звяканье граненого стекла. «Р-рекомендую. Мужчина вашей мечты»
Мужчина в углу ожил снова, шурша соломой. Он выглядел как живое воплощение несчастья, томясь, страдая одновременно и от жажды и от холода, ему действительно было плохо, в потрескавшемся от древней сухости сознании он прикидывал расстояние до ближайшего туалета и тихо приходил в отчаяние.
Ой, ну что же это так тяжко, а вскричал он расстроенно, не совладав с не поддающимися описанию болью и тоской в голосе, поводя дебелым рыхлым плечом. В тревоге, в болезненном внимании прислушиваясь к ощущениям, мужчина наблюдал, плохо понимая, изголовье своего ложа, словно и шляпа на бетонном полу, и неопределенной масти разношенные носки в ней были с чужого плеча. Он обратился помыслами к дверям. Ну что же это вы там стоите над душой тоже не проходите ностальгически произнес он. Что у вас там в чистой руке? Я ожидаю же
Мужчина в углу ожил снова, шурша соломой. Он выглядел как живое воплощение несчастья, томясь, страдая одновременно и от жажды и от холода, ему действительно было плохо, в потрескавшемся от древней сухости сознании он прикидывал расстояние до ближайшего туалета и тихо приходил в отчаяние.
Ой, ну что же это так тяжко, а вскричал он расстроенно, не совладав с не поддающимися описанию болью и тоской в голосе, поводя дебелым рыхлым плечом. В тревоге, в болезненном внимании прислушиваясь к ощущениям, мужчина наблюдал, плохо понимая, изголовье своего ложа, словно и шляпа на бетонном полу, и неопределенной масти разношенные носки в ней были с чужого плеча. Он обратился помыслами к дверям. Ну что же это вы там стоите над душой тоже не проходите ностальгически произнес он. Что у вас там в чистой руке? Я ожидаю же
Он с упреком и печалью смотрел так некоторое время, играя плечом, затем изготовился, титаническим усилием воли все-таки заставил себя перенести вес тела вперед и приподнять поясницу, придерживаясь за шершавую казематную стенку с таким видом, будто при первых же признаках суставного расчленения был готов занять исходное положение; приблизился, шаркая тапками, к столу, с глубоким сомнением опробовал ладонью местоположение табурета, со многими предосторожностями погрузился и неожиданно заорал, накаляясь:
Почему до сих пор, без доклада, секретаря-советника ко мне, я из него всю душу вытрясу «мерзавца» добавил он уже скорее для себя и для внутреннего пользования, чем для информации к исполнению.
Мужчина вновь повернулся было к дверям, опустив глаза, внезапно соскучившись, невесело провел суровой ладонью по доскам огромного стола и ссутулился больше прежнего.
«Счастье пошло по рукам, сказал он, произнес вдруг мужчина, с горечью разглядывая свою ладонь. Счастье было понято, поднято на руки, взято под руки и пошло по рукам»
Что-то тут опять было не так и не в тему. В коридоре все оставалось прежним, ничего здесь не могло меняться, однако чего-то как будто не хватало. Покоя, вот чего теперь не хватало обонянию, прежнего покоя и обычного хладнокровия. Несло проклятым запахом одеколона, происходило некое строго санкционированное движение, за спиной зашуршала одежда, вслед за чем затылок ощутил легкий нетерпеливо-начальственный толчок ладонью. Это было не сильно, но чувствительно и довольно неприятно.
Он посмотрел через плечо, заранее стискивая челюсти и прищуриваясь, напрягаясь лицом, однако неожиданно промахнулся взглядом, проваливаясь в пустоту пространства, поскольку стоявший за спиной оказался значительно ниже поля его зрения. Человек глядел на него со сдержанностью, с привычным утомлением своим положением, заслуженным уважением и космическим всезнанием практически по всем основным аспектам бытия, сверху вниз, вместе с тем, однако, не без некоторой, далеко скрытой в глазах готовности отпрянуть назад. «Это декан, предупредительно шепнули на ухо. Руку будет лучше вынуть из кармана» Показалось, как будто где-то целиком выключили все дополнительное освещение.
Ощутимо тянуло холодом. Это надолго. Сейчас здесь будет очень тихо и работоспособно, недобро пообещал чей-то голос.
Смотреть, собственно, тут было не на что, он сделал последний шаг за пределы освещенного прямоугольника, ступив в тень, уже забывая обо всем этом и обо всем остальном, посюстороннем или пришедшемся к случаю, оторвал ладонь от стены, в очередной раз поворачивая голову на шум, и увидел, как прямо на него со всех ног мчится маленький плачущий мальчуган в коротких штанишках с чем-то таким, что больше всего напоминало здоровенное ребристое колесо. Колесо вихлялось из-стороны в сторону, подгоняя мальчишку, догоняя и отставая.
Вынув руку из кармана, он повернулся и, пригнувшись, со всех ног бросился по коридору, далеко вперед выбрасывая пятки и почти не разбирая дороги. Разом сошлись, тесно надвинулись, нависли тут же отовсюду тугие черные стены, замелькали, сливаясь в одну и теряя очертания, двери, множество дверей, зияющие жерла тоннелей, ребра лестниц, хлестнул, заставляя пригнуться ниже, ударил по лицу рвущийся багровый факельный отсвет, оставляя после себя на глазах след кровавый и долгий, горячий, подкопченный; он ничего не слышал, кроме собственного дыхания, мелькали не оформившимися тенями какие-то размытые бледные личности, проносились больничные халаты, пиджаки, хватающие воздух руки, его провожали встревоженные лица, его пытались догнать, взять на абордаж, использовать, но вскоре он оказался в полосе мерно бегущих трусцой людей и остался в одиночестве. Пару раз он едва не налетел на аккуратно и дипломатично одетые фигуры у плотно прикрытых дверей, пару раз его хотели ухватить за рукав, но он только отмахивался, выравнивая шаг и выправляя дыхание, мимолетно касаясь рукой чужих спин и плеч, шлепал по протянутым ладоням и старался улыбаться как можно приятнее: «Потом, потом»