И не говори! без излишней скромности подхватил Симон и, внешне легким движением придвинув умельца к себе (и тот, конечно же, позволил такую ласку по отношению к себе), мощным своим голосом прогудел в его ухо: Хорошо, что без свидетелей. А то из любви к учености раздавил бы я тебя в своих дружеских объятиях, всем твоим костям досталось бы. Молву о себе нужно поддерживать, а то недолго и уважение потерять. И добродушно засмеялся. Незнакомец тоже засмеялся. Расстались хорошими приятелями.
Но встретился с ним Симон ближе к ночи на улице Вифсаиды.
Эй, ученый человек, пойдем вина выпьем.
Рад тебя снова видеть, но вина я не пью, ответил тот.
А я не рад тебя видеть, громким шепотом сказал Симон, ты же никому не говори, что меня победил. Ты здесь гость, а мне тут законы справедливости устанавливать. И добавил громко: Ну если вина не пьешь, так посидим-побеседуем. Не обязательно пить, даже если сидишь в распивочной.
В небольшом доме у Самуила было много гостей. За одним из столов дожидался брата юный Андрей.
А вот и брат мой, крикнул Симон прямо в ухо умельца.
Расскажи, как это ты делаешь. Посмотреть на тебя с ягненком не справишься, а удар у тебя сильный. Мы здесь более на силу мышц надеемся да на крепость костей: у кого кулак больше, тот и сильный. А у тебя ученость, восхищался Симон, попивая вино.
Это специальный путь, ответил чужестранный умелец. Я учился этому с раннего детства, с трех лет.
Вот это да! восхищался Симон. С трех лет! А я-то когда в первый раз морду набил? А, Андрей? Ты помнишь, кому я морду набил?
Мне, кому же еще, ответил лениво Андрей.
Ой, прости меня, брат. Ты обиделся?
Еще как! ответил Андрей. До сих пор думаю, как тебе отомстить.
Не обижайся, Андрей, смеясь пробасил Симон и налил вина брату и себе. Выпей, брат, залей обиду. Затем он хотел налить и гостю-умельцу, но тот еще раз отказался.
У вас что же, винограду совсем нет?
Есть виноград, улыбнулся умелец, но мы не пьем вина, мы пьем сок.
О, сок! воскликнул Симон и, подозвав Самуила, сказал ему со значением: Самуил, сока доставь для нашего гостя.
Самуил все понял и принес для иностранного гостя молодого вина. Уверенный в том, что это сок, умелец сделал несколько больших глотков.
У нас по-другому готовят сок, сказал он с сомнением.
Симон переглянулся с Андреем.
Когда братья тащили совсем пьяного умельца к себе в дом, Андрей сказал Симону с укоризной:
Зачем ты опоил молодым вином чужеземного гостя, воспользовавшись его неопытностью в этих делах? Как тебе не совестно, Симон! Теперь неси его. Я сам, как это ни скрывай, но все-таки под воздействием сложившихся и неумолимых обстоятельств придется признаться, еле на ногах стою. Так неси же!
И понесу: он легче ягненка. А опоил его, чтобы он не убежал. Очень интересно мне с ним побеседовать. Пусть расскажет, что за путь такой Эй, Андрей, что это вы обнявшись улеглись на дороге?
Ранним утром крепкие и привычные к вину братья были свежи и ушли работать в море, а всё еще спавшего умельца оставили на попечении Бога. Он проснулся лишь тогда, когда братья вернулись с уловом из моря. Он выглядел растерянным, слабо пожаловался на сильную головную боль и пробормотал что-то о каком-то нарушении. Симон торжествовал победу:
Не умеешь пить, умелец. А ведь кричал: «еще вина, еще».
Умелец вдруг закрыл глаза, сделал какие-то непонятные для братьев движения руками, а затем открыл глаза. Взгляд его уже был ясен и спокоен, и румянец проступил на его худых щеках.
Что я говорил: ученость! медленно и раздельно произнес Симон, выражая так свое восхищение: Скажи, что это?
Я уже говорил: это путь, система, я ученик Патанджали.
Ч-чей ученик? переспросили оба брата.
Па-тан-джа-ли, по складам медленно повторил умелец.
А путь? беспомощно спросил Симон.
Путь совершенствования, умелец улыбнулся, глядя на двух удивленных и растерянных братьев. Вернее, там не один путь, а целая система путей. Но это в нескольких словах не объяснишь. Этому надо учиться несколько лет, говорил умелец, затем обернулся к Симону Петру и сказал с улыбкой: А ты плут.
Симон кивком головы подтвердил это мнение.
Но ты тоже плут, сказал в свою очередь Симон. Я тебя опоил, а ты мне даже своего имени не сказал. Отказался. Так вот, вина ты не пьешь, а печеную рыбу будешь есть?
Я могу совсем не есть, улыбаясь, проговорил умелец.
Не знали тогда братья, что через несколько лет они вновь услышат имя великого индийского пророка, мыслителя и учителя, создателя учения йога Патанджали, но уже от своего Учителя.
Умелец уехал в свою страну, и жизнь братьев, молодая, веселая, полная и труда, и приключений, продолжалась по-прежнему. Симон, по прозвищу Камень или по-гречески Петр, как его часто называли приятели и знакомцы, по-прежнему дрался, поддерживая молву о себе и оправдывая свое прозвище.
Торговцы рыбой уважали его, хотя это уважение мало что ему давало, поскольку торговцы не прибавляли за рыбу ни ассария, и платили Симону так же, как и другим рыбакам. Но Симон высоко ценил свое умение вести переговоры с жадными торговцами, и те уверяли его, что заплатили ему несколько больше, чем другим, в знак своего особого расположения к нему, и были чрезвычайно рады, когда он, взяв деньги, уходил от них довольный, никого не прибив. А такие неприятности поначалу с ними случались, но они быстро уяснили урок и стали говорить с Симоном не только вежливо, но и заискивая у него, но всё же ни ассария ему не переплачивали, очень, между прочим, рискуя, но надеясь на нестабильность базарных цен на рыбу и на честность Симона. Кто, как не торговцы, знает, что обмануть честного человека легче всего, ибо честный человек верит на слово, если это слово кажется ему искренним. Но наивны были торговцы, думающие о наивности Симона. Симон отлично знал, что платили ему не больше, чем другим, но и не меньше, что главное. Попробовал бы торговец заплатить меньше! Но Симон делал вид, что верит их заверениям в «особом расположении», видя их трусость и внутренний трепет перед ним, и не трогал их.
Вот жадность! усмехаясь говорил Симон Андрею. Боятся, что снесу им головы, а не переплатят. А других, наверное, еще и обманывают, как меня вначале. Ну, узнаю!.. Пусть только кто из рыбаков скажет, что ему заплатили меньше
Симон славился не только, как силач, борец за справедливость и прекрасный товарищ, близкие к нему люди знали, как добр, нежен, ласков он был, как трогательно рвалась к прекрасному его душа, а его жена знала, как он умел любить до безумия и что его каменные руки самые нежные, мягкие и теплые на свете. В один из приездов своих в Капернаум Симон увидел на базарной площади юную хрупкую девушку с огромными черными сияющими глазами, и тут же Симон со всею силою своей безудержной, страстной натуры влюбился в нее трогательно, нежно, стыдливо. Тогда он упустил ее, и она затерялась в пестрой базарной толпе. Всю дорогу в Вифсаиду Симон был молчалив и мечтателен, и Андрей с улыбкой на него поглядывал. Ночью было тихо в городе Вифсаиде: у Симона проявилась новая странность уединяться и одиноко бродить среди молчаливых деревьев в саду. Утром он объявил брату, что нечего им больше делать в этом городе и они переселяются в Капернаум. «Там лов, говорят, лучше», объяснил он свое странное решение. Андрей не возражал и сделал вид, что верит такому объяснению, хотя про себя улыбнулся: «Знаю, какой лов ты имеешь в виду». В Капернауме Симон стал большое внимание уделять хозяйству, молча и сосредоточенно обустраивал он дом, больше работал в море, а днем, с полудня до вечера, где-то пропадал. Драться он почти перестал, так только изредка с кем-нибудь подерется, больше для поддержания молвы, нежели из большой надобности. Стал строже, похудел, но был счастлив. И еще странность стал очень интересоваться цветами, женскими шалями и украшениями. Однажды, явившись ночью домой, он зажег светильник и тихо, что было ему несвойственно, подошел к ложу Андрея. Он был таинственен, исполнен тихой радости.
Дай-ка, брат мой родной, я тебя поцелую, сказал Симон и, мягко обхватив Андрея горячими ладонями, умилительно расцеловал его в обе щеки. Он был, как пьяный, но был не пьян. Последнее время он вообще не пил вина, даже очень разведенного, а пил одну воду с уксусом.
Расцеловав брата, он еще минуту, ласково улыбаясь, смотрел в лицо брата и затем сказал шепотом действительным шепотом, что тоже было ему несвойственно:
Женюсь я. Как я тебя люблю, брат мой Андрей! и добавил совсем уже странное и загадочное: Прекрасная звезда воссияла ярче солнца и осветила всё вокруг. И звезда и солнце светят вместе, и весь мир, глядя на них, радуется и улыбается ответным светом.
Брат Андрей был младше Симона, выше его ростом и стройнее, но физической силой Богом не обижен, имел светлые волосы и синие очи, как у их рано умершей матери-гречанки, а также не росли у него еще усы и борода по младости лет. Рыбной ловлей интересовался мало, только постольку, поскольку это занятие давало средства к существованию. С торговцами договариваться не любил, уступая это почетное право брату; он стоял в стороне и наблюдал, как Симон, деловито подбочившись, называл цену, а маленький круглый торговец, морщась, корчась, извиваясь, трепеща и заискивая, говорил, что такой цены на рыбу сегодня нету, потому что базар переполнен ею, цена значительно упала и те деньги, которые он, торговец, предлагает очень хорошие деньги, и он их предлагает из «особого расположения» к Симону, «из уважения к его семье и в убыток себе».