Чёрная звезда заката - Олег Готко

Олег Готко

ЧЁРНАЯ ЗВЕЗДА ЗАКАТА,

или

НЕПОЛИТКОРРЕКТНЫЙ ФАРС

I. НЕВОЛЯ ПУЩЕ ОХОТЫ

Мутные уличные фонари остались за спиной, и теперь лишь полная Луна боролась с кладбищенским мраком. Свет её увязал среди голых ветвей уродливых деревьев, беспорядочно росших то там, то здесь. Мёртвую тишину городского погоста нарушали только мягкие шаги да шелест крыльев ночных тварей и отдалённое уханье филина.

Аркадий Романович, в свои сорок три почти карлик ростом не более полутора метров, уверенно пробирался среди мест вечного упокоения, направляясь к тому краю, где были свежие захоронения. Одетый в серое, что добавляло ему неприметности, Черных шагал в чёрных кроссовках мимо надгробий, звёздочек и других нелепых свидетельств того, что под землёй лежат истлевшие кости тех, чьё время устанавливать кресты на чужих могилах давно миновало.

При мысли, что вся человеческая жизнь может уложиться в простую схему: «Родился, вкопал крест на чужой могиле и умер», в густой чёрной бороде того, кто считал себя колдуном, блеснули зубы. Уж о ком-ком, но о нём так сказать нельзя. И не потому, что ещё не вкопал ни одного креста и не умер. Это было бы слишком примитивно.

 Может быть, я ещё и не родился. По-настоящему,  ухмыльнулся Черных.

Он остановился около могилы, над которой возвышался чёрный бюст, изображавший кучерявую голову негра. Эрзац-памятник лоснился в лунном свете и явно был отлит из дешёвенькой пластмассы, потому как земля под ним, с виду массивным, даже не думала проседать. Конец земного пути незадачливого уроженца Африки венчала лаконичная надпись: «Йохімбе Зумбезе. 5 квітня 1967 року 10 березня 1990 року»[1].

 Так вот ты где спрятался!  хмыкнул ночной посетитель, покачал головой и произнёс:  Нехорошо, малыш! Родитель-то ведь волнуется!  затем после паузы добавил с фальшивой уверенностью:  Но ничего, недолго тебе осталось, хе-хе, в жмурки играть

Иохимбе не ответил.

 Молчишь? Ну-ну, но учти, что ни котлета по-киевски, ни тяжесть могильного камня это я, конечно, хе-хе, образно,  не есть гарантия того, что мы больше не увидимся. До встречи, «жмурик»!

Сыпнув несколько горстей земли с соседней свежей могилы в чёрный, ничем особо не примечательный пакет, Аркадий Романович двинулся в обратный путь. Около одного из надгробий серела в лунном свете дохлая кошка, которая тоже последовала за землицей. Эту ночь он вообще имел все основания считать удачной до тех самых пор, пока на выходе с кладбища в глаза не ударил слепящий свет фар.

Для усиления и без того сногсшибательного эффекта темнота взорвалась рёвом сирен, и едва вой умолк, как прозвучал громогласный голос:

 Стой! Сопротивление бесполезно!

Никак не ожидавший такой встречи, ошарашенный Черных уронил ношу и автоматически поднял руки вверх.

 Пацан, ты зачем это сделал?  тут же поинтересовался голос, сбавив децибелы.

 В-вдруг стрелять будете

Он ничуть не сомневался, что поднятые руки отнюдь не гарантия личной безопасности. В его годы уже нет надобности лишний раз напоминать себе, в какой стране живёшь. Впрочем, как и о том, что аисты, неся в клювах несчастных младенцев, при пересечении границы одной шестой части суши стыдливо прячут глаза. Последнее, конечно, являлось шуткой, но в каждой шутке, как говорится, есть доля правды. Здесь, по его убеждению, та была довольно-таки изрядной.

 Привычка, значит, осталась,  удовлетворённо проворчал голос и лениво добавил:  Я же говорил, Васька, что мы его только спугнули и он сюда вернётся по-любому! Ну-ка, задержи клиента!

Свет фар стал менее слепящим и из-за мрачной груды «воронка» показалась фигура с дубинкой в правой руке.

 Ну, сам пойдёшь или тебе помочь?

 За что?  скучно поинтересовался Аркадий Романович.

Не нужно быть экстрасенсом, чтобы не ждать от милиции ничего хорошего. К несчастью, он себя таковым считал пусть и невезучим,  и это только усугубляло его отношение к жизни. Поэтому людей не любил и предпочитал, чтобы его называли некромантом словом для подавляющего большинства населения непонятным, а для остальных страшно загадочным,  что и отметил на визитной карточке.

 Слышь, Федька, он ещё и спрашивает! Ты зачем, говнюк мелкий, это сделал?  Вопреки ожиданиям, тёмный Васька указал демократизатором не на пакет в руках, а на кладбищенский парапет.  Нас не любишь, да?

Любитель прогулок по ночному кладбищу был сбит с толку таким набором вопросов. Размышлять, являлся ли тот личным изобретением приближающегося милиционера или результатом исследований какого-нибудь института психологии, рекомендованный блюстителям для общения с народом, времени у него не было. Можно было бы попытаться навести на встречных кретинов порчу, но для этого нужно как минимум, чтобы они знали, с кем имеют дело. На всякий случай он решил прибегнуть к испытанной народной тактике, из которой неоднократно черпал как рецепты, так и диагнозы,  притвориться дураком. В идеале круглым.

 О чём, во имя святого Вельзевула, вы говорите?  чуть ли не дискантом переспросил Черных и поспешил на всякий случай откреститься от чего бы то ни было:  Ничего я не делал!

 Надо же! Слышь, он говорит, что ничего не делал,  весело дублировал ответ Васька, при ближайшем рассмотрении оказавшийся невысоким молодым сержантом, одетым в казённый полушубок и такую же шапку-ушанку, и неожиданно зверским голосом рявкнул:  Твоих рук работа, гнида? Шугнули мы тебя, да?

 К-какая работа?

 Бороду нацепил, так думаешь, что замаскировался, да? А ну-ка посвети этому недомерку, не то я сам, бля-буду, сейчас засвечу ему в глаз!

Двигатель машины завёлся, фары сместились чуть влево и высветили чёрный мраморный бордюр, окаймляющий вход на кладбище. Аркадий Романович не удержался от фырканья, разглядев большие неровные буквы, намалёванные от руки белой люминесцентной краской: «Нехай живуть радянська міліція та інші деревяні виро»[2]

 Как вы могли такое подумать?!

 А что нам думать, если я вижу малолетнего выблядка, который в ночью бродит по кладбищу? Кстати, это незаконченное «выро»  оно что означает? Выродки? Я тебе щас покажу, какие мы «выродки»!  Сержант протянул руку и дёрнул за бороду так, что на глазах горе-экстрасенса выступили слёзы.  Ты глянь, а бородища-то настоящая!

 Вот и тащи мудака этого за неё сюда!  посоветовал невидимый Фёдор.  И пакет пусть прихватит!

И вскоре ещё совсем недавно радующийся удачной ночи некромант снова осознал себя растерянной единицей многомиллионного народа, зажатого между серпом и молотом. На этот раз в тесной клетке «воронка».

Лёжа на холодных плитах подхода к «вечному огню» мемориала павшим воинам в тёмной зимней курточке и плотных джинсах, Михаил Гончаренко услышал, как металлически хлопнули дверцы милицейской машины. Известный в среде местной богемы как Гончар молодой человек проводил взглядом удалявшуюся мигалку, снова пошарил по карманам и вздохнул.

Спички всё-таки где-то выпали, а курить с целью расслабиться хотелось жутко. Вот почему ломать голову над тем, по какой причине менты так любят стробоскопический эффект и идёт ли эта страсть из глубины веков, когда пращуры-вертухаи тех разносили в подземельях баланду при мерцающем свете факелов, не стал, несмотря на врождённую тягу к философствованию.

Надо было срочно что-то делать и рука блондина двадцати двух лет относительно приятной наружности, которую слегка портил нос в форме картошки, с самопальным косяком из беломорины осторожно потянулась к языкам пламени. Погода была безветренной, и ему удалось «взорвать» в высшей степени оригинальную самокрутку довольно быстро ценой лишь одной обгоревшей брови.

Несколько раз пыхнув с чувством, как и завещал дорогой Леонид Ильич, глубокого удовлетворения, молодой человек поднялся, издали взглянул на бледную надпись на бордюре и поморщился. Как художественное творение та была далека от совершенства, но вполне ублаготворила бы эстетические потребности какого-нибудь начинающего подпольщика.

С сожалением отметив, что краска вылилась, Гончар швырнул банку в кусты, кисточку завернул в газету и направился домой. Вопреки заветам предков, которые явно имели дело с глиной, он считал себя более художником, нежели скульптором, и своей сегодняшней андеграундной работой был недоволен. Впрочем, его тут же развеселила мысль, что, будь у партизан развито чувство прекрасного, то и под танки они бы бросались не с истерически-подобострастным воплем «За Сталина!», а, к примеру, восклицая: «За Пушкина!», «За Шевченко!» или, в крайнем случае,  Михаил хохотнул «За Раймонда Паулса!».