Опять комната, полная треска машинок и женских голосов. Бездумная механическая работа, беспорядочный разговор обо всём и ни о чём одновременно. И Женя почувствовала, как её радость опускается куда-то вглубь, на дно души. Ей не с кем поделиться этой радостью. И не только этой, вообще любой. И горем тоже. Её тревоги и радости никому не нужны. Даже Рози её единственная не подруга, нет, конечно, приятельница даже Рози, открывшая ей свою тайну, ни разу не спросила её о дочке. Вот и всё. И вся цена разговорам об обновлении. И если б не страх перед комендатурой, разве б эта «самооборона» так легко смирилась бы с поражением? Как были белые, цветные, все эти категории и разряды, так и остались. Только вот рабов освободили. А на ней как лежало клеймо, так и лежит. Как была её Алиса «недоказанно белой», так и осталось. Даже Рози, сестре дезертира, легче. Она полноценно белая, а Женя «условно белая» и с такой дочкой Да, открытой вражды никто себе не позволяет, но и раньше это считалось слишком вульгарным, но разве это что-то меняет? А толстушка Майра, добродушная, покладистая Майра, что ни с кем не спорит, любому рада помочь, как она бесновалась у клетки?! Что ей сделали эти бедняги?! И остальные Да изменись что завтра, и как же они будут вымещать на своих рабах все свои добрые слова о них. А откроют Паласы, и им снова понадобятся «сексуальные маньяки», и ни одна не видела и не видит в Паласах ничего дурного.
Женя рывком перевела каретку и вслушалась в разговор.
О клетке уже забыли. Так, обычный трёп. Она подкинула пару реплик и перестала слушать.
О чём же она думала? О Паласах? Да нет, Паласы тут не при чём. О себе и Алисе Об Эркине Хочешь, не хочешь, но надо думать о будущем. Но она не хочет сейчас об этом думать, это всё равно ничего не даст. Но ведь должно хоть что-нибудь измениться. Ведь так не может оставаться, она долго не выдержит. Наверное, придётся уехать. В большой город. В больших городах комендатура следит за порядком, там никакая «самооборона» невозможна. Но здесь какое-никакое, но жильё. И вполне приличное, и по деньгам. Стабильный заработок, возможность подработки. А в большом городе со всем этим сложно. Ведь этот городишко не бомбили, так, попугали тревогами, а там, говорят, чуть ли не в развалинах живут. И с работой как будет, неизвестно. Здесь всё-таки как-то привычней. И Алиска Всё-таки здесь есть несколько девочек она видела в окно принимают её в игры, её не обижают во дворе. Правда, стало так совсем недавно, после капитуляции, когда рухнула Империя, и началось освобождение. Тогда многие белые срочно обзаводились приятелями из «недоказанных» и «условных». На всякий случай. Трусы! Как только выяснилось, что комендатуры в городе не будет, сразу вспомнили старое. Будто и не изменилось ничего.
Джен!
Это Рози. Не стоит её обижать.
Да, Рози. Я задумалась.
Вы слышали?
О чём?
На Мейн-стрит открыли общее кафе!
Как это?
Ну, для всех. Повесили объявление: «Мы обслуживаем всех».
Ну! фыркнула Этель. Это они комендатуре пыль в глаза пускают.
В принципе это разумно, вступила Ирэн. И комендатура довольна, они же всё равенства требуют, и никаких хлопот. Написали бумажку и всё.
А вдруг и вправду такой зайдёт? ужаснулась Майра. Вы только представьте?! Им же придётся его обслужить!
Ей ответил дружный смех.
Ход безошибочный! наконец объяснила Ирэн. На Мейн-стрит цветных не бывает, а кто и зайдёт, так они ж читать не умеют!
Но «самооборона» там уже толчётся.
Делать им больше нечего! Вы думаете, они там за порядком следят? Как бы не так!
Ну, это понятно. Они молодые, мальчики. А на Мейн-стрит все удовольствия!
Да, это вам не Цветной квартал проверять.
И чего его проверять? Цветные они цветные и есть.
Да, пусть живут, как хотят, лишь бы к нам не лезли.
А говорят, у русских Цветных кварталов нет, так и живут вперемешку.
У русских нет расовой гордости
Ну, всё это она уже знает. Дальше можно не слушать.
Ты спишь? прозвенел рядом тонкий голосок.
Эркин не ответил, и она отошла. Хорошо, теперь ему никто не помешает.
Он лежал с закрытыми глазами, мерно ровно дыша, и дыхание уже не сушило губы. Всё тело словно ватное, любое движение непосильно, но ему и не надо шевелиться. Он распустил, расслабил мышцы и отдыхает
Так лежат после смены, чтобы успеть отдохнуть, набраться сил. В эти часы в камерах мёртвая тишина, и не из-за надзирателей, после смены тебе уже на всё плевать, просто нельзя на разговоры тратить силы. И надзиратели знают это и даже не заглядывают в камеры. А для разговоров душевая. Там, в шуме воды, а струю пускают на полную силу, там-то, сразу после смены или перед сменой, там и выливают всё накопившееся. Да и мало ли где можно ещё найти возможность потрепаться? Но отдых после смены дело святое. Как звали того парня-трёхкровку? У него начались кошмары, и своими стонами он всех будоражил. Кудряш и Ушастый на третий день накрыли ему голову подушкой и подержали. Хорошо сделали, тот даже не задёргался. Потом аккуратно вернули подушку на место и легли спать. И всё. Никто о том парне и не вспоминал. Он и сам помнит это потому, что случилось это как раз перед той сменой. А тогда, как все, был доволен, что можно выспаться без помех. Когда Жиряга пришёл в их камеру, они уже сами просыпались и повскакали с коек бодро. Жирягу не боялись, он не вредничал по-пустому и бил звучно, но без боли. Не то, что Каракатица. Тот бил подло: синяка нет, так что иди на смену, а до больного места не дотронешься, а если по руке пришлось, то отнимается сразу, и всю смену одной рукой работаешь и зубами от боли скрипишь. А какой клиентке это понравится? Так что вдобавок и после смены получишь. Нет, Жиряга такой подлянки никому не устраивал. И тогда Жиряга подошёл к койке, посмотрел на спящего мёртвым сном трёхкровку и только пробурчал что-то. Он один, его койка рядом была, и расслышал: «Успели поганцы», но промолчал. Если надзиратель не шумит, ему-то чего лезть. Смерть во сне лёгкая смерть. И дальше дальше как всегда. Его смена ночная. Жиряга их гонял по обычным маршрутам. Столовая, спортзал они и сами всё знают, как пресс качать и суставы растягивать. Жиряга не лезет. Станет себе у дверей и смотрит на них сверху, не командует. Пристроишься отжиматься рядом с кем хочешь и треплешься спокойно, по затылку ещё ни один надзиратель болтуна не угадал. И за едой при Жиряге вольготно. Не трепаться, конечно, но перехватить чего сверх пайка вполне возможно. Нет, когда потом Жиряга по пьянке набил морду управляющему и его выгнали, о нём многие пожалели. Но раз Жиряга внутри, то в зале другие. И когда к вечеру их, отмытых, надушенных, уже в рабочей одежде, погнали в отстойник, их там уже ждал Хмырь. У него сразу в животе захолодело, как эту харю увидел. В отстойнике только скамья по стене, и как ты будешь ждать вызова: сидя, лёжа на полу или стоя это только надзиратель решает. Хмырь построил их по стене и начал с таблеток. Обычный набор: одна красная, одна полосатая и жёлтый шарик. Красная чтоб не спать, полосатая чтоб внутри всё зудело и, кроме бабы, ничего б не хотелось, а шарик чтоб сил хватило. Только Хмырь обязательно подсунет ещё чего-нибудь, и ты или вырубишься посреди смены, или в такой раж войдёшь, что клиентку уже не чувствуешь. Но ему повезло. До него ещё пятеро было, когда прибежал Одноглазый отбирать на рулетку и выдернул его из строя. И таблетки он получал уже от Одноглазого, а тот таким не баловался. Хмырь заржал им вслед. Рулетка поганое дело. В отстойнике, ожидая вызова, можно и потрепаться, и, если надзиратель позволит, размяться немного, ну, не когда Хмырь, понятно, но всё же, в зале на обслуге тоже не так плохо: кому вина подольёшь и со стола что получишь, с кем потанцуешь, а то петь прикажут, петь он любил. А на рулетке стой в завлекательной позе, пока твой номер не выпадет. А выпал не номер. Выбор. А выбор это выигрыш. Любой с рулетки, а то и двое, а если захочет всю рулетку с собой уведёт. И любая кабина, хоть самая дорогая, что вся в зеркалах и подушках, и с медвежьей шкурой во весь пол. И ещё чего захочет, всё ей будет. Музыка там, любое вино, или ещё что ей в голову взбредёт. Выбор.
Так лежат после смены, чтобы успеть отдохнуть, набраться сил. В эти часы в камерах мёртвая тишина, и не из-за надзирателей, после смены тебе уже на всё плевать, просто нельзя на разговоры тратить силы. И надзиратели знают это и даже не заглядывают в камеры. А для разговоров душевая. Там, в шуме воды, а струю пускают на полную силу, там-то, сразу после смены или перед сменой, там и выливают всё накопившееся. Да и мало ли где можно ещё найти возможность потрепаться? Но отдых после смены дело святое. Как звали того парня-трёхкровку? У него начались кошмары, и своими стонами он всех будоражил. Кудряш и Ушастый на третий день накрыли ему голову подушкой и подержали. Хорошо сделали, тот даже не задёргался. Потом аккуратно вернули подушку на место и легли спать. И всё. Никто о том парне и не вспоминал. Он и сам помнит это потому, что случилось это как раз перед той сменой. А тогда, как все, был доволен, что можно выспаться без помех. Когда Жиряга пришёл в их камеру, они уже сами просыпались и повскакали с коек бодро. Жирягу не боялись, он не вредничал по-пустому и бил звучно, но без боли. Не то, что Каракатица. Тот бил подло: синяка нет, так что иди на смену, а до больного места не дотронешься, а если по руке пришлось, то отнимается сразу, и всю смену одной рукой работаешь и зубами от боли скрипишь. А какой клиентке это понравится? Так что вдобавок и после смены получишь. Нет, Жиряга такой подлянки никому не устраивал. И тогда Жиряга подошёл к койке, посмотрел на спящего мёртвым сном трёхкровку и только пробурчал что-то. Он один, его койка рядом была, и расслышал: «Успели поганцы», но промолчал. Если надзиратель не шумит, ему-то чего лезть. Смерть во сне лёгкая смерть. И дальше дальше как всегда. Его смена ночная. Жиряга их гонял по обычным маршрутам. Столовая, спортзал они и сами всё знают, как пресс качать и суставы растягивать. Жиряга не лезет. Станет себе у дверей и смотрит на них сверху, не командует. Пристроишься отжиматься рядом с кем хочешь и треплешься спокойно, по затылку ещё ни один надзиратель болтуна не угадал. И за едой при Жиряге вольготно. Не трепаться, конечно, но перехватить чего сверх пайка вполне возможно. Нет, когда потом Жиряга по пьянке набил морду управляющему и его выгнали, о нём многие пожалели. Но раз Жиряга внутри, то в зале другие. И когда к вечеру их, отмытых, надушенных, уже в рабочей одежде, погнали в отстойник, их там уже ждал Хмырь. У него сразу в животе захолодело, как эту харю увидел. В отстойнике только скамья по стене, и как ты будешь ждать вызова: сидя, лёжа на полу или стоя это только надзиратель решает. Хмырь построил их по стене и начал с таблеток. Обычный набор: одна красная, одна полосатая и жёлтый шарик. Красная чтоб не спать, полосатая чтоб внутри всё зудело и, кроме бабы, ничего б не хотелось, а шарик чтоб сил хватило. Только Хмырь обязательно подсунет ещё чего-нибудь, и ты или вырубишься посреди смены, или в такой раж войдёшь, что клиентку уже не чувствуешь. Но ему повезло. До него ещё пятеро было, когда прибежал Одноглазый отбирать на рулетку и выдернул его из строя. И таблетки он получал уже от Одноглазого, а тот таким не баловался. Хмырь заржал им вслед. Рулетка поганое дело. В отстойнике, ожидая вызова, можно и потрепаться, и, если надзиратель позволит, размяться немного, ну, не когда Хмырь, понятно, но всё же, в зале на обслуге тоже не так плохо: кому вина подольёшь и со стола что получишь, с кем потанцуешь, а то петь прикажут, петь он любил. А на рулетке стой в завлекательной позе, пока твой номер не выпадет. А выпал не номер. Выбор. А выбор это выигрыш. Любой с рулетки, а то и двое, а если захочет всю рулетку с собой уведёт. И любая кабина, хоть самая дорогая, что вся в зеркалах и подушках, и с медвежьей шкурой во весь пол. И ещё чего захочет, всё ей будет. Музыка там, любое вино, или ещё что ей в голову взбредёт. Выбор.
Ты выиграла, Джен! Ты выиграла! визжали девчонки.
Так он впервые услышал это имя. И поднимаясь в кабины, он повторял про себя: «Джен, леди Джен», но тогда ещё просто так, какая леди из этой девчонки с косичками, просто любая клиентка леди. И кабина была обычная, стандартная. И у дежурившего в ту ночь у кабин Каракатицы насмешливая ухмылка, и Хмырь ржал ему вслед. В чем же подлянка? Каракатица сволочь, но не выдержал:
Повезло тебе, поганец, и даже по спине похлопал, на первачку попал. Да ещё и целочку.
Он так и застыл на пороге, и влепил бы ему Каракатица по пояснице, а после такого удара не на смену, а в лазарет, да в соседней кабине клиентка чего-то заверещала, и надзиратель туда кинулся, а он сам зашёл в кабину, и уже там до него дошло, во что он вляпался. Клиентки в кабины идут по дальней лестнице, чтоб кабину успели подготовить. И пока он её готовил, на него даже таблетки перестали действовать. Первачка первый раз в Паласе, такие сами не знают, чего хотят, и с ними возни выше головы, а целка это ему на себя боль брать, и вся вина за эту боль тоже его. Как раз у него уже было такое, смены три назад, мамаша дочку привела, совсем малявку, сказала: «для здоровья», ну, Хмырь его и подставил. Он старался, как мог, но без боли здесь не обойдёшься, девчонка заревела, что он сделал ей больно, а Хмырю того и надо. Влепили ему тогда полную пайку.