Я сидел в магазине, догадываясь о присутствии Рубена только по звукам. Вот щелкнул его ключ, вот тихо хлопнула, закрываясь за ним, входная дверь. Помню, именно тогда я спросил: «Как прошел день?», ну или что-то такое же незначительное. Он не ответил. Обычное дело. Видимо, он находился где-то в своем мире. Ну или просто меня игнорировал. В общем, что бы там ни было, я не придал значения. У меня был свой кошмар, я пытался отреставрировать бюро. Спустя какое-то время я услышал его шаги, он вышел из комнаты и пошел в ванную, а потом до меня донесся звук льющейся воды. Он открыл кран на полную.
Я оставил бюро и пошел наверх. И остановившись у двери, услышал кроме воды кое-что еще.
Как объяснить. Шум.
Что-то вроде стона. Он звучал как быстрое тяжелое дыхание с неким призвуком. Теперь, задним числом, я понимаю, что надо было заходить сразу. Но я не стал. Должен сказать, мое бездействие было не родительской заторможенностью, а, скорее, отцовской интуицией. Когда мужчина слышит, как его сын-подросток постанывает в ванной, есть смысл не вмешиваться. Так что я отступил и изо всех сил постарался не задумываться о происходящем. Мне все еще казалось, что есть вещи, в которые родители не должны влезать. Я думал, что оберегаю сына от его собственного стыда.
И только когда он начал выразительно подвывать, я решил вмешаться.
Рубен? Что ты там делаешь?
Он не слышал. Точнее, не ответил. Вода шумела, так что я повторил громче.
Рубен? Тебе правда нужно столько воды?
Теперь, подойдя поближе, я понял, что эти звуки выражали боль, а не наслаждение.
Он закрыл кран. Я слышал его тяжелое дыхание.
Пап сказал он. Я просто Я Я не
В его голосе звучали боль и паника. Я нажал на дверь. Он ее не запер. Может, забыл. А может, подсознательно хотел, чтобы так произошло. Чтоб я распахнул дверь и увидел то, что увидел, и вижу до сих пор, словно все случилось секунду назад.
Твой брат стоял перед зеркалом и глядел на мена полными ужаса распахнутыми глазами. Я не сразу заметил, что в раковине что-то лежит. Но я увидел кровь. Она текла из глубокой блестящей раны на его левой щеке.
Господи, Рубен, что ты делаешь?
Он не отвечал. Я думаю, ему было стыдно, но все нужные мне улики лежали в раковине. Там была его зубная щетка с розовой от крови щетиной.
Это ты сделал?
Я снова посмотрел на рану и понял, откуда она взялась. Он пытался счистить свое родимое пятно. Он все это время стоял и сдирал щеткой кожу.
Рубен, я смягчил голос. Рубен, зачем ты
Стыд, боль, текущая кровь обессилили его. Он побледнел и зашатался, словно вот-вот потеряет сознание. Я быстро подхватил его.
Я осмотрел его рану. Заклеил щеку пластырем. Дал ему парацетамол.
Не хочу, чтобы Брайони узнала, сказал он.
Я ей не скажу, ответил я. Скажем ей, что ты поранился, когда играл в регби.
Я не играю в регби.
Ну в футбол.
(Ты ведь так и не поверила? Зато теперь ты хотя бы знаешь, что это не Рубен соврал.)
Конечно, я спросил его, зачем он это сделал, но ответа так и не получил.
Я утешил его, по-отцовски традиционно, и самонадеянно решил, что ему стало немного легче. На самом деле он, видимо, просто хотел как можно скорее уйти из ванной и от своего любопытного родителя.
Я остался смывать последние следы крови с щетки.
Даже когда все закончилось, я не закрывал кран, и мне было плевать на расход воды, и какое-то странное облегчение приносил шипящий звук, с которым она лилась на белые щетинки и дальше в слив.
Давай, Теренс! Выбирайся из этих зыбучих песков, пока не увяз окончательно.
Эпизод следующий: Синтия и ее ужин в ресторане.
Да. Ты не пошла с нами, помнишь?
Брайони! позвал я. Брайони, бабушка пришла. Ты готова?
Синтия стояла у зеркала, поправляя пальцами свои свежеокрашенные черные волосы, принимая разнообразные театральные позы.
Лиз Тейлор отдыхает, произнесла она.
Я снова позвал тебя.
Брайони? Брайони!
Теренс, она что, тебе не сказала?
Не сказала?
Синтия указала черным ногтем на твою комнату и прошептала:
Другие планы.
Что?
Она мне звонила час назад.
Звонила?
С мобильного.
Звонила тебе с мобильного? Когда?
Я же сказала, раздраженно ответила Синтия. Час назад.
Боюсь, Синтия, это ошибка. Она обещала пойти с нами, так что она пойдет. Брайони? Брайони!
Снаружи сигналил таксист.
Снаружи сигналил таксист.
Брайони! Брайони!
Твой голос, откуда-то сверху.
Что?
Почему ты сказала бабушке, что не пойдешь с нами?
Я еду к Имоджен, с подчеркнутой холодностью ответила ты.
К Имоджен?
Пальцы Синтии быстро сыграли четыре беззвучных ноты на моей руке. Ногти блеснули, как украшения из оникса.
Похоже, ее подруга очень расстроена, прошептала она. Она рассталась с парнем, и ей нужна компания Брайони. Ты же знаешь, что девчонки любят ночевать друг у дружки. Идем, Теренс, не устраивай бучу.
Я поднялся наверх, и ты протянула мне заранее приготовленный листок с адресом и телефоном Имоджен. Наверняка ты была уверена, что этой информацией я не воспользуюсь.
Третий низкий гудок клаксона такси и голос Синтии.
Поехали, Теренс, мы опоздаем!
И я гляжу тебе прямо в глаза.
Там будете только вы с Имоджен?
Умелая демонстрация невинного взгляда.
Ага.
Позволь узнать, на чем ты туда поедешь?
Имоджен знакома с одним сутенером в нашем районе, он любезно предложил меня подбросить, сказала ты, поддразнивая. Меня заберет мама Имоджен.
Ладно, сказал я, подумав о Синтии. Я тебе доверяю.
Даже если б это было правдой, я все равно бы всю ночь паниковал.
Наше такси проехало мимо автомобильной аварии возле ипподрома. Разбитая машина, вздыбившаяся, как разозленный кот, упершаяся носом в ограждение.
Бедняга, сказала Синтия, когда покрытого одеялом потерпевшего заталкивали в машину «скорой помощи».
Да, ответил я и подумал мне бы уметь сочувствовать, как твоя бабушка. Лучше бы я беспокоился о жертве аварии, чем о своей дочери, едущей на заднем сидении чужой машины в дом, который я никогда не видел.
В «Бокс Три» я весь вечер улыбался и кивал, и устроил себе несварение желудка, жадно набросившись на поджавшего губы палтуса, и слушал историю Синтии о давнишней постановке «Бури».
Я почти ничего не помню об этих людях.
О ее старых друзьях из любительского театра.
То есть, нет, я помню одного или двоих. Я помню Рэя. Раздражающий мужчина с лицом керамического человечка, с энтузиазмом коверкающий мое имя: «Что ж, Терри Да, Тел?.. Передай, пожалуйста, вино, Теззер».
Он забрасывал меня цитатами, а его жена сидела рядом, сникшая и неприметная.
«Но тот, кто стремится быть героем, должен пить бренди!» сказал он, откидываясь на спинку стула и изучая винную карту. Это доктор Джонсон, вдруг ты не знал. Ты будешь бренди, Телли?
Нет, ответил я. Не пью.
Он погладил свой несуразный подбородок и как-то надменно на меня посмотрел.
Ни за что бы не подумал, сказал он.
Кажется, именно тогда Синтия начала громко рассказывать об уроках рисования с натуры.
Ты бы смог раздеться, Тел? спросил керамический человечек. В смысле, во имя искусства?
Нет. А вы?
Что ж, если старый Олли Рид [2] смог это сделать, то с чего бы я не смог? ответил он.
Мне на помощь пришел сидящий рядом мужчина. Этот гомосексуал. Седовласый, в свитере канареечного цвета, похожий на тщательно выбритого верблюда. Думаю, ты его видела раньше. Он играл вдову Твенки в пантомиме «Аладдин» несколько лет назад. Майкл. Кажется, они так его называли.
Не знаю, Рэй, казал он. Ты больше похож на Олли Харди [3]