Həkim çağırmaq
Həkim çağırmaq olar,
Təcili yardım gələr.
Qulluqçu çağırarsan,
Köməyin ola bilər.
Duyelə çağırarsan
Qəzəblənib kimsəni
Taksi çağırsan əgər,
Gəlib aparar səni.
Yağış da çağırarsan,
Təbiətə can verər,
Polis də çağırarsan,
Qoymaz çəkəsən zərər.
Istədiklərin olar,
Çağırmağına baxır,
Gülüş, qəzəb, ya qorxu,
Nə istəyirsən çağır.
Nə desən çağırarsan,
Sən belə vərdiş ilə,
Bir Tanrı, bir məhəbbət,
Gəlməz sifariş ilə!
КОГДА ПОЙМЁШЬ
Когда поймёшь на самом деле,
Что правды может и не быть,
Что хрупок дух в здоровом теле
От недомолвок и обид,
А между прошлым и грядущим
Нет абсолютно ничего,
И грех печалиться о сущем,
Когда по сути нет его,
Живи и радуйся, как чуду,
Морщинке времени любой,
Поскольку мы с тобой повсюду,
И всё на свете в нас с тобой.
Anlarsan
Bir gün anlayarsan, həqiqətən də
Haqqı, ədaləti çox olar danan.
Kövrək bir könül var güclü bədəndə,
Incidərlər, sındırarlar nagahan.
Keçmişlə gələcək arasında sən
Boşluqlar görsən də, tanrı pənahdı.
Çalış ki, uzaq ol qəmdən, qüssədən,
Boş şeyin dərdini çəkmə, günahdı.
Dünyanın sehrini duy, sevinc ilə,
Aləm bizimlədir, bizimlə inan.
Keçək gülə-gülə, verib əl-ələ,
Zamanın bu eniş, yoxuşlarından
КРОМЕ ТЕБЯ
Я порвал все твои фотографии. Но это не помогло. Я помнил тебя.
Я уехал за тридевять земель и больше не возвращался.
Но это не помогло. Я помнил тебя.
Я встречался с другими, и меня любили. Но это не помогло. Я помнил тебя.
Я напивался вусмерть, как сапожник, как бич, как последняя тварь.
Но это не помогло. Я помнил тебя.
Я женился, обзавелся детьми, стал домовитым. Но это не помогло. Я помнил тебя.
Я старею. Всё выветривается из памяти. Всё.
Кроме тебя.
Səndən savayı
Butün şəkillərini bir-bir cırıb tulladım,
Bu olmadı imdadım Sənı unudammadım.
Acı şərabdan, meydən içdim, içənə kimi,
huşum itənə kimi. Küçədə sərxoş yatan
yazıq pinəçi kimi, Nə bilim nəçi kimi,
nə bilim nəçi kimi. Bu olmadı imdadım,
Səni unudammadım. Evləndim, həyatıma
ailə, uşaq doldu, vim, eşiyim oldu.
Bu olmadı imdadım, Səni unudammadım.
Indi mən qocalıram Çalışsam da havayı
Hər şey yadımdan çıxır, Hər şey,
Səndən savayı
Азан
Спит земля во тьме глубокой ночи.
Вечность и безмолвие вокруг.
Словно свет сквозь сомкнутые очи,
В небо проникает первый звук.
И оно, как дрогнувшее веко,
Стряхивает звездную пыльцу
Одинокий голос человека
Вьется и возносится к Творцу.
Azan
Zülmət qaranlıqda uyuyur torpaq,
Әtrafda bir sükut, bir əbədiyyət,
Işıq tək gecənin köksün yararaq,
Ilk səs asimana qalxır nəhayət.
O, sanki diksinən gözün pərdəsi,
Silkib ulduzların tozunu silir
Ucalır tək, tənha bir insan səsi,
Qalxıb, Yaradana doğru yüksəlir.
Снег идёт
Не помню в день какой и год
Из детства раннего, в котором
«А снег идёт! А снег идёт!»
Мы у окна кричали хором:
Шёл снег, стояли холода,
От ветра что-то дребезжало.
Ты на руках меня тогда
С улыбкой бережно держала.
И мы кричали: «Снег идёт!»
Так радостно и простодушно,
Что он с тех пор который год
Всё так же падает послушно.
И всякий раз в канун зимы
Едва ветра затянут вьюгу,
Мне снова чудится, что мы
Кричим с тобой на всю округу
Был тихим нынешний рассвет,
Лишь сердце с полночи щемило
«Её на свете больше нет,»
Сестра мне утром сообщила.
Но только телефон умолк,
Как снег пошёл повсюду снова.
Хотел я крикнуть и не смог.
И выдохнуть не смог ни слова!
Летит, летит весёлый снег,
Кружит и падает, как эхо
Неправда, что тебя здесь нет.
Смотри, родная: сколько снега!
Qar yağır
Yadımda dəqiq deyil,
Hansı il, hansı gündə,
«Qar yağır» qışqırardıq,
Pəncərənin önündə.
Külək nəsə qopardı,
Qar yağırdı ahəstə.
Gülə-gülə tutardın,
Məni qolların üstə.
Qışqırardıq «qar yağır»,
Uşaq sevinci ilə.
Qarsa sakit yağardı,
Beləcə, ildən ilə.
Hər il qış ərəfəsi,
Baxıb qara, borana,
Mənə elə gəlir ki,
Səs salırıq hər yana.
Bir gün, bir sakit səhər
Ürək sancdı bir təhər.
Sən dünyadan köçmüsən,
Bacım çatdırdı xəbər.
Telefon susan andan,
Yenə də qar yağırdı,
Qışqırmaq istəyirdim,
Səsimsə çıxmayırdı
Qış gəldi, qara baxsan,
Ürəyim səni andı.
Kim deyir ki, sən yoxsan,
Yox, yox, bu ki, yalandı.
Qəlbimdə, canımdasan,
Sən mənimləsən axır,
Әzizim, yanımdasan,
Bax, gör necə qar yağır
Сколько воды в реке?..
Сколько воды в реке?..
Сколько в твоей руке?..
Та, что в реке, как лед.
Та, что в руке, как мед.
С заутра до темна
Пил бы ее до дна.
Пил бы с твоей руки,
Словно со дна реки,
Сутками напролет
Сладкую, словно мед
Çayda nəqədər su var?
Çayda nəqədər su var?
Çayda nəqədər su var?
Ovcundaki nəqədər?
Çayın suyu buz kimi,
Ovcundakı bal kimi.
Ovcundan içərdim suyu
Səhərdən axşama kimi.
İçərdim saatlarla o suyu bal kimi.
У КАЖДОЙ РЕКИ
У каждой реки свой плеск.
У каждой души свой дождь.
Ты веришь не в то, что есть,
А в то, чего вечно ждёшь.
Ты в гору, а там овраг,
Ты замуж, а там гарем.
И каждый твой раз не так,
И каждый твой шаг не к тем.
А рядом играют гимн
И ставят вопрос ребром
У каждой трубы свой дым.
У каждой судьбы свой дом.
Hər bir çayın
Hər çayın öz məcrası,
Hər ruhun öz yağışı var.
İnsanı hər an yaşadır uzaq, əlçatmaz arzular.
Sən dağa çıxırsan, dərə görürsən,
Sən ərə gedirsən, hərəm görürsən.
Hər dəfə, hər addım sən səhv edirsən.
Sənin yanındasa himn səslənir,
Qoyulan sualın həlli gözlənir.
Hər borunun öz tüstüsü,
Hər talein öz evi var.
Bu dünyada hər bir şeyin
Öz bölgüsü, öz yeri var.
Харам
Однажды мои стихи спасли меня от рабства, а может быть, и сохранили жизнь Это было очень давно, в предгорьях Памира, в Таджикистане, где только что отгремела гражданская война. Я случайно оказался в руках вооружённых моджахедов, собиравшихся перейти реку Пяндж и доставить контрабандные товары в Афганистан. Они чрезвычайно обрадовались своей удаче в моём лице.
Их переводчик объяснил мне, что меня собираются завернуть в ковёр и перевезти через Московскую погранзаставу на реке Пяндж, чтобы выгодно продать в рабство в Кандагаре.
Что я мог? Ничего. От безысходности и отчаяния я начал читать свои стихи. На русском, разумеется. Конечно, они, кроме переводчика, не понимали ни слова. Но догадались, что это не обычная речь. Переводчик спросил меня, чьи это стихи, и я ответил, что мои. Следом всё вдруг изменилось в их поведении. Меня в итоге отпустили, да не просто отпустили, а прежде того расстелили передо мной дастархан (подобие скатерти-самобранки, расстилаемой на полу) с пловом, чаем и восточными яствами. И проводили, как уважаемого человека, до того дома, где я перед этим находился
Долгое, очень долгое время я не мог ни понять, ни объяснить себе столь странного изменения в поведении моих «тюремщиков». Пока не обнаружил аналогичного случая, изучая историю жизни Лермонтова на Кавказе. Говорят, на Востоке, в горах, легенды живут долго. Гораздо дольше людей. Всем известно, что Лермонтова сослали на Кавказ за правдивые, обжигающие душу строки стихов о смерти Пушкина. Его отправили на войну с горцами, надеясь, что живым с войны он уже не вернётся. И Лермонтов тоже понимал, для чего его отправляют. Но он был не из тех, кто кланяется пулям в бою или прячется за спины солдат, он и в сражении оставался самим собой, втайне полагая, что однажды его действительно убьёт меткий противник. Может быть, поэтому у него столько печальных стихов о неизбежной смерти в бою. Лермонтов был фаталистом.
Перед боем он надевал красную рубашку и, как фаталист, искал смерти. Но каким-то образом горцам заранее стало известно, кто перед ними. Врага на Востоке ненавидят, но поэтов чтят за их живое слово, за голос народа, звучащий в их голосах, чтят в особенности тех, кто пострадал за правду. Лермонтов бросался в самую гущу боя и, конечно, не подозревал, что в это самое время командиры горских отрядов кричали своим стрелкам: «Видите вон того русского офицера в ярко-красной рубахе? Того, кто впереди, на виду? Не стреляйте в него. Это поэт!»
«Харам!» кричали они своим бойцам, и те намеренно стреляли мимо Лермонтова. «Харам» означает «табу», запрет, смертный грех перед Богом.
В представлении горцев Лермонтов был ашугом, так называли на Кавказе странствующих поэтов и менестрелей. Ни одна пуля так и не задела Михаила Юрьевича ни в одном сражении, ни в одной стычке. Поэтов на Востоке не убивают, даже во время войны. Этот мудрый восточный обычай, вероятно, сохранился до нашего времени у некоторых афганских племён: ни при каких обстоятельствах нельзя трогать дервишей и поэтов, ибо Аллах накажет. Именно это правило и спасло меня при встрече с отрядом моджахедов. Поэтов трогать нельзя. Харам!
Кстати, именно это слово повторял своим мучителям перед смертью Муаммар Каддафи. Но это не возымело на них никакого действия. То ли в Ливии было уже иное время и прежние обычаи порядком забылись, то ли Каддафи не признали поэтом