Альтернативный учебник по литературе.
Настольная книга писателя.
Да, да, эта моя «Прививка» это не х. лит-ра!
Нет, между тем, существа более обидчивого. Буквально всех подозревает в желании унизить писательское самолюбие, ущемить достоинство, свободу личности. Особенно не терпит никаких поучений, даже намека на них. И взрывается мгновенно. Даже приходя к кому-нибудь в гости, когда хозяин просит вытереть ноги или надеть тапочки, мрачнеет, темнеет лицом и, наконец, не выдерживает: «Может, тебя еще и в ж поцеловать??»
Говорят, раньше писатель приравнивался к полковнику. Впрочем, теперь к полковнику не приравнивают и самого полковника.
Слово «совок» наверняка придумал человек, у которого было несчастливое детство. Ну не в смысле там голодное, или нищее-убогое. Наоборот, вполне сытое. Но наверняка из какой-нибудь семейки мелких барыг-нетопырей. «Веселый ветер» это не про него. Поди еще и в школе пендалей натерпелся Зато теперь всё в одном флаконе местечковость, русопятство и совок.
Иногда в конец можно и не заглядывать. Хватает начала. Z рассказал, что общий знакомый, преуспевший телесатирик-шоумен, выпустил очередную книгу. Лирическую. Изящную. Первая миниатюра называется «Коврик». Очень милая. Мол, когда он был маленьким, то играл на огромном ковре, который казался ему целым миром с морями и океанами. А недавно, дескать, пришел навестить престарелую маму и, увидев у нее какой-то затертый, дрянной коврик, спрашивает: «Это что такое?!» А она ему: «А это, сыночек, тот ковер!» У меня только один вопрос. Точнее, два в одном. Неужели он не мог купить маме новый ковер или эта гипербережливость в отношении антиквариата какой-то обобщенный художественный образ?..
Автор был немножко идиот.
Кстати, его знакомый Х убежден, что во всем современном мире единственная линия раздела это вопрос о еврействе. Не исключено, что он прав. Как говорится, всё фигня, кроме пчел.
Даже самая простая мысль или образ не могут существовать в пустоте и требуют известного контекста.
Вот беда. Нынче каждому графоману известно, что рукописи не горят.
Горький где-то написал: «Дайте мне такую книгу, прочитав которую, люди себе покоя не находят!..» Как давно это было
А вот любопытно, недавно я заново воспроизвел список писателей, самых корневых для меня, в пору, так сказать, моего «взрослого», писательского становления. Список, который составлял еще в молодости. Всё те же пятьдесят имен. Почти без изменений. Вообще без изменений. Фокус в том, что сейчас я вдруг задумался, засомневался, что ведь не могу сказать наверняка: действительно ли, что, помимо сугубо технических приемов, я воспринял от них самое общее, фундаментальное представление о том, какой должна быть настоящая литература (видимо, термин Хэма), или всего лишь выдергивал авторитетные имена, лишь укрепляющие меня в мысли, что не только у меня подобные представления, изначальные, глубинные, а стало быть, с полным на то основанием, мог отныне четко и категорично разделять слабые вещи и сильные, литературу и не-литературу.
Известно, в России писатель должен жить долго. Но вот вопрос как долго? Ведь столько вообще не живут. К примеру, даже сравнительный долгожитель Бунин не дожил, бедный, нескольких лет до многомиллионных тиражей на Родине, до своего триумфального возвращения.
Поэт, Писатель Высказывание, приписываемое Твардовскому: «Поэт тот, кого читают люди, обычно не читающие стихов». Как двусмысленно, даже оскорбительно звучит эта, казалось бы, простая истина, применительно к современной литературе и писателям. Обычно читающие люди вообще ничего не читают, а книги, именуемые нынче блокбастерами, масслитературой, читают именно те, кто обычно вообще ничего не читает, не то что прозы, а стихов и подавно.
X рассказывает: «Мне часто снится, что я клоун. Смешу людей. Все вокруг буквально писаются со смеху. И мне от этого ужасно радостно»
Трудно представить, чтобы человек мог совмещать в одном лице клоуна и духовного учителя. Или, скажем, психиатра и острого шизофреника. Между тем, сейчас от писателя требуют именно этого.
Как ни странно, но даже из людей, по-настоящему умных и хороших, редко выходят хорошие писатели. Впрочем, из дебильных подонков писатели выходят еще реже.
А сколько раз, восхищаясь остроумными и тонкими отзывами литераторов о настоящих писателях, о классиках, я открывал их собственные творения и приходил в изумление: куда подевалось их остроумие и вкус?!
Y пишет роман-парадокс. У него персонаж за минуту до взрыва в метро останавливается покурить. Мораль: иногда куренье полезно. Другой персонаж, чтобы не повеситься от несчастной любви, напивается, а наутро просыпается живым и совершенно другим человеком. Мораль: иногда и алкоголь полезен.
Z, придя к X, вздыхает: «Не знаю, какой ты писатель Но квартира у тебя точно писательская!»
Вообще, снисходительность по отношению к братьям-писателям почти рефлекс.
Один старый писатель вспоминал: вел я давным-давно литературный кружок в школе, за тридцать рублей в месяц. Приходили и взрослые. Писали всегда одинаково: от первого лица, всегда невнятно, и с издевательской интонацией о другом человеке. Как в анекдотах о евреях.
«Если человек талантлив, ходит как оплеванный».
Хотя Более содержательным и остро-психологичным, вообще, более драматичным был бы, конечно, вариант: «Если человек талантлив, ходишь как оплеванный».
Пока рукопись не опубликована, все авторы равны. «Курица высиживает птенцов так же, как орлица»
Плюс сюда по какой-то ассоциации: «Сонные грезы окрыляют глупых».
Написать откровенно глупую книгу для этого тоже нужен талант.
Товарищ по перу говорит: Вот, прочти-ка, я тут одну вещицу написал, так, задней левой ногой, по-моему, полная херня! И довольно-таки настойчиво сует тебе рукопись. Я уж не раз удивлялся (мысленно, конечно): если, даже по мнению самого автора, это «полная херня», то с какой такой радости я должен это читать?! Ну да, ну да. Он, как всякий творец одержимый бесконечными сомнениями, может, так от великой скромности говорит. Но у меня еще ни разу в жизни не бывало, чтобы текст, характеризованный подобным образом, в самом деле не оказывался херней Интересно, что автор еще обязательно присовокупит: Слушай, ты мне честно скажи свое мнение, я не обижусь! И это неправда. Ибо он не просто обидится, но обидится смертельно.
X долго мучился над разгадкой того, что такое смерть, как узнать ее приближение, как она выглядит и так далее. Пока не услышал над ухом шепот: «Когда я приду, ты сразу поймешь, что это Я»
Очень часто умирание-смерть пренебрежительно называют одним из многих экзистенциальных опытов, нам доступных. Ничего подобного. Пустая бравада. Смерть никак не может считаться опытом, хотя бы потому, что любой опыт- эксперимент подразумевает их последующее изучение и осмысление; в данном случае мы такой возможности не имеем.
Русский писатель-патриот Y, изголодавшись и отчаявшись в нищете, принялся писать «коммерческий» роман о русском же писателе-патриоте, которого преследует дьявол-вурдалак, волосатый, мерзкий, а главное, обрезанный. Первое покушение случилось в бане. Отсюда эта смачная художественная подробность об обрезанности. Бедняга, как ошпаренный, выскочил из бани, а обрезанный бес бежал за ним и кричал: «А тебе воще отрежу!»
Чудны дела Твои, Господи! Теперь вот даже модно поантисемитить.
В свободное от писательства время Х производил впечатление человека, который ищет стену, чтобы убиться об нее.
Кто-то справедливо заметил: не тот антисемит, кто называет себя антисемитом, но тот, кого другие считают таковым.
Интеллигентный антисемит. Ученый антисемит. Талантливый антисемит. Добрый антисемит. Антисемит-кришнаит. Русофобствующий антисемит.
Z гордится следующей своей фразой: «Возмещение ущерба, причиненного оргазмом, лежит на обоих». Посылает ее во все журналы и газеты и ждет гонорара.
«Жиллет лучше для мужчины нет!» тоже придумал какой-нибудь писатель. «Как жиллетом по»
Х говорил, что хочет написать физиологический роман о внутреннем мире шлюхи без комплексов, то есть таковой себя и считающей. Первый эпизод, как она демонстрирует влюбленному в нее молодому человеку, который только что признался ей в любви и даже подарил обручальное кольцо, следующий трюк: кладет колечко на стул, садится и втягивает колечко внутрь.
Он же полагал, что писатель должен писать без оглядки на «стыд и совесть».
После того, как одна знакомая заразила его триппером, он стал писать исключительно философскую прозу. Мораль: иногда и триппер полезен.