Хотя полно и всяких иных внешних раздражителей. Телефонные звонки, телевизор за стенкой, со всеми его новостями и рекламой, автомобили на улице, соседи, предметы и образы, вызывающие ненужные воспоминания, и общее неустройство бытия.
Оно, это неустройство, обычно всплывает именно в такие вот моменты острой неудовлетворенности всем. Что называется, невзначай попадается на глаза и что есть сил разъедает изнутри, поглощая остатки душевных сил.
Вообще, я человек неприхотливый, уравновешенный и спокойный, но только не теперь. Наверное, подобные вещи происходят со всеми, так или иначе. Может, не столь ярко и эмоционально. С другой стороны, раздражение есть признак существа разумного и живого. Что должно звучать если и не ободряюще, то утешительно.
Я принялся отковыривать краску с оконной рамы и настойчиво убеждал себя, что причин для расстройства на самом деле нет никаких. Эдакая вялая терапия.
Но в подобные моменты меня уже так просто не проведешь. Знаю я, как обстоят дела на самом деле. Именно теперь по-настоящему открываются глаза, чем когда убеждаешь себя, что все это ерунда, не стоит твоего внимания и бывает значительно хуже. А на общей кухне меж тем отвалилась очередная кафельная плитка, течет труба где-то под унитазом, а в ванной протекает уже от соседей снова весь потолок в подтеках. Ну еще, как водится, денег нет ни хрена, а под зеркалом где-то в этой же самой комнате стопка квитанций и счетов еще с прошлого месяца. Кредит за ноутбук не выплачен. Кариес, методично переходящий в пульпит. Поясница ноет, спать не дает. Запущенные и истерические родственные связи. Ну и так далее.
На хорошее просто не хватает фантазии. Есть, конечно, и свои положительные моменты, но какие-то уж больно ничтожные и абсолютно пассивные.
Так что вот она правда жизни. На самом деле все очевидно плохо и даже отвратительно устроено. И можно либо с этим мириться и стараться не замечать, либо сходить с ума и справедливо рвать на себе волосы.
Весь подоконник передо мной уже был усеян отколупленными белыми кусочками старой краски. И я решил прекратить это занятие. Дабы не плодить вокруг себя дополнительную разруху и хаос.
Потом я совершенно механически повернулся, и тут же мой взгляд упал на проклятые часы.
Я их всегда ненавидел, но это была ненависть бытовая, вполне себе мирная. Чья-то очередная полуистлевшая память о ком-то. И с ними приходилось мириться.
Обычно они привносили с собой вполне естественный дискомфорт, но теперь я вдруг узрел на них четыре часа дня и неожиданно моментально успокоился. Будто кто-то там, наверху, сказал хватит. И чья-то величественная, властная рука выключила рубильник.
За окном немедленно проступил внятный и вполне себе терпимый город. Ценность жизни вновь сделалась весомой, хоть и сомнительной, а материальные неудобства неспешно отошли на второй план.
Даже комната несколько ожила и предстала передо мной вполне себе терпимой жилплощадью.
Хорошо еще, что обстановки в комнате никакой особо не было. Старинный огромный шкаф, вмещающий в себя всякое тряпье и прочий хлам, куда уж без него. Небольшой книжный шкафчик, довольно узкий, но высоченный, заставленный по преимуществу всяческой специальной литературой. Где-то там, на самом верху шкафа, торчал чей-то пыльный гипсовый бюст, подаренный кем-то из знакомых, ну и маячила дежурная, пыльная же ваза. Потом двуспальная кровать, довольно обширный обеденный стол, заменяющий при случае любую рабочую поверхность вообще, два стула и дежурная табуретка. Пожалуй, что и все.
Нет, еще был один маленький журнальный столик и внушительная корзина для белья. Довольно много вещей стояло и лежало прямо на полу. Это были, так скажем, вещи первой необходимости. Электрический чайник, обувь, какие-то сумки с чем-то, немногочисленный музыкальный аппарат, синтезатор, некоторое количество посуды и что-то еще. На стене висел маленький неработающий телевизор, чтобы не путался под ногами. И, в общем, на этот раз все.
Вместе с этим жилище выглядело вполне опрятным и удобным для проживания. Интерьер завершали давно уже выцветшие, старинные полосатые обои, одинаково нас с женой устраивающие своим нейтральным незаметным сине-зеленым оттенком, ну и достаточно скромная, но веселая люстра, висящая настолько высоко, что на нее уже давно никто не обращал никакого внимания.
Раздражение так или иначе посещает всех. По крайней мере, всех моих многочисленных друзей, родственников и знакомых. И у всех это проявляется непременно как-нибудь по-своему.
Раздражение так или иначе посещает всех. По крайней мере, всех моих многочисленных друзей, родственников и знакомых. И у всех это проявляется непременно как-нибудь по-своему.
Кто-то откровенно бесится и кидается на всех, хлопает дверьми и посылает всех куда подальше. Кто-то, наоборот, специально выискивает жертву, какую-нибудь особенно беззащитную и безответную, ну и сливает на нее по полной программе с извращенно-садистским наслаждением. Кто-то погружается в себя настолько глубоко, что и не докричишься. А кто-то, наоборот, мысленно скрипя зубами, держит себя в руках и стоически терпит всех и вся, улыбаясь при этом разве несколько отрешенной улыбкой настолько не выказывающей ничего, что присутствующие остаются не в курсе истинного положения вещей до первого сердечного приступа.
Я так обыкновенно кипел внутри себя, но, впрочем, на грани легкого срыва, переставая различать детали и людей вокруг, будто только что принял смертельный яд, и вот он уже действует. Меня выворачивает наизнанку, и все неминуемо летит черт знает куда, а мир как был, так и остается равнодушно-плоским и безнадежно дурацким во всех своих направлениях.
Но по сравнению с иными, прочими подобные приступы посещали меня, как мне кажется, все же не слишком часто. Так, раз в неделю, а то и реже. Ерунда. Не патология.
Правда, жена моя всегда считала иначе. Ну да она уже пару месяцев как в отъезде.
У нас вообще отношения с ней превалировали изысканно-предупредительные и довольно ненавязчивые. Как в санатории или в дурдоме. Но несмотря на то что жилось нам вместе вполне себе комфортно и легко, я по ней до сих пор почти совсем не скучал. Так, вспоминал периодически и все. Никаких таких особых сантиментов.
В коммунальной квартире подобные мелочи были, в общем, простительны. Ибо многообразие форм жизни, всей этой флоры и фауны, в столь сжатом пространстве накладывало особый отпечаток на отношения с людьми вообще.
Мы жили с ней в одной комнате и нагляделись друг на друга уже на сто жизней вперед. Теперь можно было позволить себе отдохнуть друг от друга столь же полноценно и всесторонне
Меж тем состояние мое столь же быстро улучшалось, сколь быстро портилось еще час назад, почти сразу после обеда.
Ах да, ведь был еще обед. Что-то я там такое ел. Так, может, проблема в нем?
Правда, будучи уже вторую неделю на больничном, я практически совсем перестал есть и сегодня съел лишь пару ложек гречневой каши, сваренной еще неделю назад, да выпил чай с бутербродом.
Ни от того, ни от другого такой бурной реакции последовать было не должно. Не тот размах. Скорее уж долбанные выборы президента, на все времена одного и того же, или же совершенно не к месту, предательски хорошая погода. Теперь, когда я уже вторую неделю безвылазно сижу дома.
За окном над крышами неожиданно показался маленький, словно игрушечный самолетик и, прошелестев еле слышно почти до середины окна, выпустил из себя целую вереницу барахтающихся человечков, у которых через равные промежутки времени вырастали сверху разноцветные купола.
Меня здорово зацепила эта картинка. Какое-то время я застыл на месте, завороженно на них глядя. Но парашютисты довольно быстро исчезли где-то там, за крышами, а самолет улетел. Потому наблюдать далее стало не за кем.
Я в очередной раз истерически попытался открыть окно, дергая его так, словно мне стало нечем дышать, в результате лишь приоткрыв форточку сантиметров на пять, что все же было несомненным результатом.
Мне в лицо тут же повеяло свежим, прохладным воздухом, а звуки с улицы сделались отчетливее и громче.
Какое-то время я просто дышал этим свежим воздухом и равнодушно прислушивался к знакомым звукам, стараясь вспомнить, какие у меня были планы на вечер. Хотя какие у меня могли быть планы? На второй неделе больничного
Тут за моей спиной, в недрах квартиры оглушительно хлопнула входная дверь. Потом почти сразу еще одна. И дальше тишина.
Ясно. Это дядя Коля вернулся. Как всегда, обиженный на весь мир. И за неимением других родственников неизменно срывающий эти свои обиды на дверях. Ну и на соседях. То есть в данном случае на мне.
Но мне теперь было уже совсем по барабану. Разноцветные парашютисты и глоток свежего воздуха окончательно привели меня в чувство. Теперь я был спокоен, как танк.
А дядя Коля был вообще человеком абсолютно безобидным и даже не совсем потерянным для общества в целом. Такое теперь не про всякого скажешь. Ему явно было здорово одиноко, и он по-своему жаждал общения, но при этом совершенно не умел ни общаться, ни поддерживать отношения. Я тоже, в общем, был не силен в разговорах. На том мы с ним и сошлись.