Но она не умела таиться, она не умела хитрить и прятаться.
И теперь мы идём по улице и непоправимое уже наваливается на меня всё быстрей и быстрей. И я беспомощен и бесправен. И уже ничего не могу ей ни объяснить, ни дать.
Я только знаю, что я и сам как она.
Что я и сам вот так же ношусь по автобусу бесприютной бездомной жизни, и также не умею ни хитрить, ни прятаться, ни таиться.
И потому мы с ней в общем-то очень похожи друг на друга, и понимаем друг друга потому, что у нас одна судьба, одна доля быть обманутыми и выброшенными на улицу.
Вот мы идём вместе по одной улице, и она просто безгранично доверяет мне, а сзади уже подкатывает, подкатывает джип, в котором сидит тот, кто всё правильно знает и всё правильно совершает.
И мне не в чем его упрекнуть. Он Хозяин. Он тот, кто однажды дал мне кусок мяса со своей руки и иногда позволяет мне отдохнуть на своём диване.
Он садит меня в машину и я знаю, что этот миг мне будет сниться до конца моих дней.
Я закрываю дверку, но она бежит параллельно с нами и засовывает морду между створкой и кузовом, её преданный счастливый нос рвётся за мной, в тепло. Она безгранично верит мне и не может подумать, даже мысли не допускает, что я могу оставить её одну на этой чужой, холодной пустынной улице. Я чуть-чуть приоткрываю дверку, он прибавляет ход, на мгновние нос оказывается немного сзади створа и я закрываю дверцу. Всё! Она не сможет понять, что надо мной висит гигантский колокол угроз и обязательств. Что мои дети ничем не провинились перед ней, что я давно, гораздо раньше, чем она родилась, приручил навсегда кого-то другого. Но это всё во мне. А в ней только непонимание и удивление. Она не верит! Она не понимает и не может понимать.
Машина со мной набирает ход. Она бросается за нами, всё ещё не веря, что я предал её, такую доверчивую, открытую и абсолютно беззащитную.
Она бежит, а он всё делает правильно и не едет слишком быстро, уводя её всё дальше и дальше от своего, такого гостеприимного дома.
Да!
Она реально опасна для детей.
Да.
Ей нельзя там было оставаться без привязи.
Да.
Кто-то предал её гораздо раньше, привёз сюда, в этот крошечный городишко и бросил погибать от холода и голода на улице.
Да.
Я сделал больше чем мог.
По сути теперь меня здесь не будут пускать ни к компьютеру, ни к дивану.
Я потерял этот дом навсегда.
Этот маленький оазис тепла и света, горячего чая и возможности глянуть мельком почту.
Собственно ей я отдал практически всё.
Но я не в состоянии был сказать ей всё это словами.
Слова здесь были абсолютно бессильны.
И потому теперь я сижу в тёплой машине, а она, бедняжка, бежит за нами изо всех сил и удаляется, удаляется, удаляется
Там в автобусе она посмотрела мне в глаза и своим взглядом вскрыла мне грудную клетку и порвала моё уставшее уже биться сердце.
Теперь оно разрывается всё сильнее и сильнее, всё во мне горит от нестерпимого стыда за себя, несуразного, беспомощного, открытого, откровенного, так и не сумевшего так организовать свою собственную жизнь, чтобы иметь возможность реально помочь хотя бы одной бездомной собаке обрести счастье.
Я так и не узнал её имя.
Мы звали её в эти три счастливых часа «Алиса» но было очевидно, что она не Алиса, и теперь было совершенно ясно, что этот «дом чудес» вовсе не был домом чудес.
И вдруг я осознал!
Вот эти три часа с ней и были моей счастливой самой счастливой моей жизнью на Земле.
Мне ещё раз позволили быть «человеком», «великим», «добрым», «магом», «волшебником», а теперь счастье, отпущенное мне Богом в этой Игре, закончилось и мне строго указали на моё реальное место у коврика в самом грязном углу коридора.
И всё, что было у меня на свете это возможность подарить ей немного мяса и тепла а на самом деле это и было счастье. Вот такие три часа счастья.
А теперь она неслась по мокрому снегу за машиной, а я, так и не понявший, кто я на этом свете, сидел в автомобиле и не смел пикнуть.
И вдруг мне нестерпимо сильно захотелось вырваться из этой теплой кабины в этот снег. В этот мокрый липкий снег, в этот пронизывающий ветер и остаться на этой улице! Захотелось дать ей возможность подбежать ко мне и лизнуть меня в лицо! Захотелось признаться ей, что я люблю её вот такую открытую, честную, бесхитростную, преданную и брошенную и не променяю этот наш последний миг на Земле ни на что на свете. Я судорожно вцепился в рычаг для открывания двери.
Притормози, хрипло сказал я. Я выйду.
Но за рулём сидел тот великий Человек, который всегда и всё делал исключительно правильно.
Не дёргайся. Алексей! сказал мой водитель, я заблокировал двери. Нам пора!
И машина резко увеличив скорость повернула за угол и унесла меня прочь от этого кошмара.
Но из себя не выбежать.
Себе не простить.
Я просто обнадёжил её, не имея на это права.
Я оказался в итоге тем, кто я есть на самом деле. Никем.
Впрочем я узнал её породу в Интернете. И полное её наименование мне не выговорить! и короткое. И совсем короткое.
И теперь, идя по холодной улице, я знаю, кто я.
Гибель четвёртой торцовки
Архангельску.
Геннадию и Алексею Кремлёвым.
Володе Лисицыну.
Павлу Зарубину.
Борису Артемьевичу Радевичу
И всем лесопильщикам города
Эту книгу я мечтал написать тридцать лет
Всё не было времени Пишу Спешу
Это самое главное, что я хотел написать в своей жизни
1
Наш ансамбль готов. Мы будем сегодня исполнять свой главный танец: танец с досками.
На четвёртой торцовке второго цеха СЛДК. В нашей группе три исполнителя. Точнее один исполнитель и две исполнительницы. Меня зовут Алексей. Их зовут Тоня и Оксана. Мы сыгранная группа. Мы лучшие на торцовке и лучшие в цехе. Поговаривают, что и в первом цехе такой группы нет. Мы уже год танцуем и играем вместе. Каждый в своём месте. Но слаженность работы обеспечивается именно мастерством всех трёх исполнителей. Мои партнерши как на подбор. Невысокие. Худенькие. Похожи чем-то на Люду Брагину. Танец дело тонкое и крайне продолжительное семь с половиной часов с крошечным перерывом на смену постава. Во время этого перерыва можно и перекусить и малёха поспать. Мы профессионалы. Пять минут едим и пятнадцать спим. Спим как убитые. А потом воет сирена и мы поднимаемся, профессионально протираем глаза влажными платками и снова начинаем свой смертельно опасный танец.
Вы конечно видели канатоходца, который по канату идёт над пропастью. Без страховки.
Он рискует головой каждый миг. Целых две минуты. Балансируя по самому краю.
Рядом с Тоней вращается огромная торцовочная пила. За тысячные доли секунды она может отхватить ей и руку и голову. Пила не понарошечная. Пила жуткая, страшная, с зубьями заточенными так, что толстенная доска распиливается ею легко, как кусочек масла ножом. В руках у Антонины крючок. Крючок это основной инструмент в нашем танце. Это кусок стали особой формы, тщательно выпиленный из канадской лучшей в мире пилы.
Крючок необходим, чтобы именно им поймать доску и резко выдернуть её на себя. Для этого надо аккуратно перегнуться над ползущей прямо на уровне пояса цепью. А цепь состоит из специально выставленных над звеньями шипов. Эти шипы хватают доску, прижимают её к пиле и, проплывая мимо. горделиво уносит лучшую часть доски дальше по столу торцовки, а отпиленный обапол падает под стол, легко брошенный туда изящным движением руки Антонины. Каждый миг при неточном движении шип может зацепить одежду Антонины, например фартук, и вдавить её в лезвие пилы. Случаи такие были, и были не раз! Руку может захватить за рукавицу доской и шипом, и опять туда же. Неточное движение и просто можно второй рукой задеть чудовищное лезвие
Но Тоня мастер высочайшего класса. Когда она танцует, внешнему наблюдателю всё в её движениях кажется безумно лёгким и безумно изящным. Мелькают, как крылышки бабочки, ручки, летят под стол отпиленные обаполы, весело бегают доски по столу туда-сюда, тело женщины только красиво поворачивается вправо-влево на треть оборота, да ноги мягко меняют направления носков. Это подлинный танец! Танец весёлого крючка! Танец с доскаами! Под музыку ревущей от голода пилы. Она ненасытна! И этот танец на грани жизни и смерти длится все семь с половиной часов. Он захватывает! Он потрясает! Это одиннадцать тысяч высмотренных, проконтролированных, отобранных и точно обработанных досок в смену. От Тони вращающиеся вдоль стола барабаны катков отправляют доску на другой конец стола к Оксане. Она точно так же стоит перед гигантской ревущей пилой. Только у нее не правосторонняя, а левосторонняя стойка. Она торцует доски с другой стороны. И танец у неё такой же изящный и такой же точный, легкий, непрерывный! Только руки мелькают, только крючок сверкает в руке, как сабля, а пила продолжает орать. И надеяться попить подлинной крови. Пила она любит человеческую кровь больше, чем смолу сосны. Она визжит от голода! Она охотится! Она готова в любой миг! Только зазевайся, только расслабься на секунду!