Утром Соня командирским голосом крикнула: «Подъем!» Я встал, оделся, направился к выходу. «Илеко, больше не приходи ко мне. Я ни в чем не нуждаюсь, ночевать одна не боюсь, храбрости от тебя набралась. Могу с пятерыми и даже с семерыми сражаться».
На следующий день в обед старшина сказал: «Сегодня приезжает полковник Голубев. Подай коня к вечернему поезду на станцию Алкино». Я приехал на станцию за целый час до прихода поезда. Лошадей привязал к специально устроенной коновязи. Целый час бродил по перрону, ждал поезда. Он пришел точно по расписанию. Полковник вышел из среднего вагона. Я пошел навстречу и доложил: «Прибыл по вашему распоряжению». «Отлично, Котриков. Пошли к лошадям. Как там моя Сонечка, не скучает?» «Не знаю, товарищ полковник, ничего не говорит», ответил я. «Да разве она, Котриков, скажет. Она очень выдержанная, стеснительная. Здорово она меня любит, старого дурака». Настроение у Голубева было отличное. Улыбка не сходила с его загорелого коричневого лица. Я отвязал лошадей, поправил седла, подтянул подпруги. Голубев с легкостью молодого казака сел в седло. Мы помчались. Мой чалый рысью не поспевал за рысаком, который шел галопом.
«Котриков! Я сейчас заскачу на минутку в этот домик». Он отдал мне повод уздечки, сам скрылся в низких сенях. Через минуту вышла солидная, довольно стройная симпатичная женщина средних лет. Воркующим голосом с украинским акцентом сказала: «Сынок, привяжи коней и заходи в хату». Я попытался отказаться. Она более строго сказала: «Вам велел зайти полковник». Я зашел в маленький уютный домик. Чистота, опрятность и простота поразили душу солдата. Как хорошо, подумал я, жить в этом доме. Голубев сидел за столом. Перед ним стояла раскупоренная бутылка водки. На тарелке красиво уложенный салат из помидоров, тонко нарезанная ветчина. Горшок молока. Голубев налил полный стакан водки и протянул мне, стоявшему посреди комнаты, подпирающему головой потолок. «Пей, Котриков, за здоровье хозяйки. Это жена моего лучшего друга и старшего товарища. Ни за что ни про что арестован два года назад. Сейчас неизвестно где». Женщина заплакала. «Не пью я, товарищ полковник». «Пей, говорю, повторил Голубев. Пей за моего друга и его жену». Я взял стакан из его руки, залпом выпил. Хозяйка подала мне на вилке ломтик колбасы и кусочек помидора. «Разрешите идти, товарищ полковник». «Иди, Котриков», ответил он. Вышел на улицу. Моего чалого плута не было. Он снял узду и убежал. Рысак Голубева стоял спокойно, внимательно смотрел на меня чистым веселым взглядом.
Голубев вышел примерно через час. Хозяйка что-то ласково шептала, сопровождая его. «Товарищ полковник, лошадь-то моя отвязалась и убежала». «Рад слышать, товарищ Котриков. Раз не устерег, то топай пешком». Голубев сел на коня и, гарцуя, скрылся в темноте. Только слышен был цокот копыт о твердую степную дорогу да храп лошади. Я побежал напрямую через расположение соседнего полка. Прибежал к фанерному домику на минуту раньше Голубева. Голубев подъехал и хотел привязать рысака. Я взял у него повод уздечки. «Котриков, ты здесь, удивленно сказал он, или это привидение?» «Так точно, здесь, товарищ полковник». «Молодец, Котриков, ты просто чемпион по бегу», похвалил он меня. Я сел на рысака и поехал в конюшню. Мой чалый стоял в стойле привязанный и грыз деревянную кормушку.
Связным я почти ничего не делал. Был свободен. Целыми днями загорал, купался и спал. Все это безделье мне надоело. Время шло медленно, казалось, что оно для меня остановилось. Голубев и не думал меня заменять другим. В начале августа перед отбоем он вызвал меня и сказал: «Сегодня ночью в два часа будет объявлена тревога. Подай мне коня к домику без десяти два». «Есть подать коня», отрапортовал я. «Котриков, держи язык за зубами», крепко предупредил он меня. Я пришел в палатку, забрал скатку шинели и ранец и направился к выходу. Кошкин вышел следом за мной, тихо спросил: «Ты куда собрался?» «На конюшню», ответил я. По секрету сказал ему, что в два часа ночи будет объявлена тревога. Кошкин посоветовал мне: «Самый подходящий момент для тебя отделаться от должности связного. Опоздай, не подай коня выгонит». Я с сомнением сказал: «Может посадить на гауптвахту». «Отсидишь! Мало связным отдыхал еще отдохнешь». «Нет, Степан, умышленно этого сделать не могу».
Через полчаса вся полковая школа узнала, что в два часа ночи будет тревога. После ее объявления меня разбудил дневальный. На конюшне остались только рысак Голубева и чалый. Все лошади по тревоге были на местах в рейсе. Полковую школу я догнал через 5 километров. Голубев строевым шагом шел впереди школы. Когда я вручил ему повод уздечки рысака, он на меня даже не посмотрел. Передал моего чалого новому связному. Мне глухо сказал: «Становись в строй». Я встал на свое место позади Кошкина. Тот улыбнулся: «Правильно, Илья, поступил. Послужил Голубеву верой и правдой, и хватит».
Связным я почти ничего не делал. Был свободен. Целыми днями загорал, купался и спал. Все это безделье мне надоело. Время шло медленно, казалось, что оно для меня остановилось. Голубев и не думал меня заменять другим. В начале августа перед отбоем он вызвал меня и сказал: «Сегодня ночью в два часа будет объявлена тревога. Подай мне коня к домику без десяти два». «Есть подать коня», отрапортовал я. «Котриков, держи язык за зубами», крепко предупредил он меня. Я пришел в палатку, забрал скатку шинели и ранец и направился к выходу. Кошкин вышел следом за мной, тихо спросил: «Ты куда собрался?» «На конюшню», ответил я. По секрету сказал ему, что в два часа ночи будет объявлена тревога. Кошкин посоветовал мне: «Самый подходящий момент для тебя отделаться от должности связного. Опоздай, не подай коня выгонит». Я с сомнением сказал: «Может посадить на гауптвахту». «Отсидишь! Мало связным отдыхал еще отдохнешь». «Нет, Степан, умышленно этого сделать не могу».
Через полчаса вся полковая школа узнала, что в два часа ночи будет тревога. После ее объявления меня разбудил дневальный. На конюшне остались только рысак Голубева и чалый. Все лошади по тревоге были на местах в рейсе. Полковую школу я догнал через 5 километров. Голубев строевым шагом шел впереди школы. Когда я вручил ему повод уздечки рысака, он на меня даже не посмотрел. Передал моего чалого новому связному. Мне глухо сказал: «Становись в строй». Я встал на свое место позади Кошкина. Тот улыбнулся: «Правильно, Илья, поступил. Послужил Голубеву верой и правдой, и хватит».
Трое суток мы догоняли отступающего противника. Стреляли по мишеням с изображением немца с фашистской свастикой. Противника мы догнать не могли, он струсил, побежал. Вернулись в лагерь. Снова уютная, обжитая, побелевшая от солнца, ветра и дождя палатка. Командир роты сказал: «Если хочешь быть младшим командиром, тебе надо усиленно заниматься. Ты далеко по программе отстал». «Догоню, товарищ старший лейтенант», ответил я. «Верю, Котриков, тебе, уже ласково продолжал старший лейтенант. Ты грамотный, физически выносливый и сильный. Из тебя получится командир отделения». Старший лейтенант ушел. Кошкин рассказал, от какой программы я отстал: почти все учение заключалось в строевой, огневой подготовке и тактических занятиях. Я поправил Кошкина, вспомнил солдатскую пословицу: «Два года одно и то же, лежа заряжай». «Что верно, то верно», поддержал Кошкин.
В обеденный перерыв был объявлен отбой, сончас. На передней линейке полковой школы появился полковник Голубев. Плачущую Соню он держал за руку. Казалось, что насильно тащил, но куда? Он крикнул дежурного и объявил «тревога в ружье». Через три минуты полковая школа стояла в полном боевом. Люди в недоумении глядели на заплаканную Соню и расстроенного полковника. Голубев, обращаясь не то к выстроенным курсантам, не то к жене: «Он здесь, я надеюсь, сам выйдет из строя. В противном случае ты его узнаешь». Голубев нервно держал Соню за руку, они не спеша обходили стоявших под стойку смирно 400 человек. В каждое лицо Голубев внимательно вглядывался и спрашивал: «Он?» Соня рассеянно смотрела и говорила: «Нет». Кошкин стоял красный как рак. «Ты что краснеешь?» я толкнул его незаметно в бок. Когда Голубев с Соней подошли, и полковник начал внимательно разглядывать его лицо, Кошкин побледнел и покачнулся. В глазах Сони вспыхнули разноцветные огоньки, и на губах появилась еле заметная улыбка: «Это не он». Меня Голубев обошел, даже не посмотрел. Поддерживая Кошкина, я спросил: «Что с тобой, Степан?» «Так, ничего, ответил он. Немного голова кружится». Соня обошла весь строй и сказала: «Его здесь нет». Вызвали ребят из караулов, с кухни и других нарядов. Тоже никого не признала. Я подошел к старшине и спросил: «Кого он искал?» Старшина сначала оглянулся кругом и почти шепотом заговорил: «Тебе скажу, что знаю. Сегодня утром Голубев должен был уехать в Свердловск, на что получил документы. Но, не знаю почему, не уехал. В обед вошел в свой домик, а у жены хахарь. Женщины народ хитрый. Ты знаешь, баба даже черта обманула. Соня прикинулась, что какой-то красноармеец вошел к ней в домик и пытался изнасиловать. Хахарь не растерялся и ударил Голубева с большой силой в грудь, он упал. Пока вставал да очухался, того и след простыл. Вот поэтому Голубев и объявил тревогу. Искали обидчика Сони и Голубева».
Через неделю полковую школу принял капитан. Голубев уехал вместе с Соней, солдатам знать не положено куда, военная тайна. Кошкин мне как лучшему другу сказал: «У Сони тогда был я».