Симеон, назначенный пророком,
вслух ему осанну произнес.
После вышел и не оглянулся,
промыслом Господним угнетен.
Той же ночью лег и не проснулся
праведник усердный Симеон.
Акварель
Валерию Кудринскому
Здесь так тихо и благостно так.
Солнце яркое, небо пустое.
Пахнут яблони терпким настоем,
утопает рябина в цветах.
Все струится желанием жить,
все стремится достичь совершенства.
И при помощи слова и жеста
ничего невозможно решить.
Ничего невозможно понять
в щебетании птичьем беспечном.
«Мир достроен, но жизнь бесконечна»,
очень просто на веру принять.
Очень просто поверить в себя
и в себе разобраться и ахнуть.
Ах, как яблони искренне пахнут
и рябины цветами рябят!
Очень трудно сюда не прийти,
а придя очень просто остаться,
с маетой повседневной расстаться
и былинку покоя найти.
Но прошел ветерок, и увлек
за собою мечтанья пустые.
И посыпались с яблонь цветы. И
я вспомнил, что путь мой далек.
Художник
Юрию Попову на юбилей
Куда приводит наше ремесло,
которое мы втайне обретаем?
Холодный мир людей необитаем,
и нас сюда случайно занесло.
Как будто лампу вздули в темноте
и озарили скудное пространство.
Неровен свет, он весь непостоянство.
Фитиль дрожит и внемлет пустоте.
Но выступает тень из темноты,
из пустоты выходят горлом звуки,
рождая образ, заставляя руки
готовить краски, грунтовать холсты.
Художник слеп, покуда в темноте
случайный свет не озарит детали.
Но ремесло! Его мы обретали,
глотая тьму и внемля пустоте.
Оно теперь уводит за порог,
мешает жить, полощет криком горло,
и, подхватив, возносит к высям горним,
хоть мир людей уже не так убог.
И вот уж с кистью спаяна рука,
и Чаша Озера явилась из тумана.
И Бог вздохнул, раздвинул облака
и поглядел на мир глазами Пана.
Три Грации
Марине Саввиных,
Румяне Внуковой,
Анне Киселевой
Явились мне три Грации вчера,
одна другой прекраснее сестра.
Явились наяву, а не во сне.
Теперь живут три Грации во мне.
Твоих картин магическая ясность,
Твоих стихов кавказская пастель,
Твоих романсов подлинность и страстность
и Светлый Лик, и Промысел, и Цель.
Будь счастлив, Дом, в котором это было,
в котором слово множится на звук!
Живут цветы, хоть озеро остыло.
Звучат стихи. Искусство сходит с рук.
Зачем поешь, и пишешь, и колышешь
Ты гладь холста, невинную досель?
Мы не вольны, нам все дается свыше:
вот Светлый Лик, и Промысел, и Цель.
Прекрасен мир, где царство светотени,
где слог в цене и музыка в весне!
По моему ль, по Вашему хотенью
прекрасен мир!
Три Грации во мне!
Грузия. Фрагменты
1
О, горы Грузии! Языческий восторг
и христианский трепет неподдельный!
Горел сентябрь. Наш отпуск двухнедельный
стоял в зените. Плавился восток,
а вечерами запад напоказ
катил закат на алой колеснице.
И нам порой казалось: только снится
нам вольный край по имени Кавказ.
Тифлис дышал покоем и родством,
струил вино и аромат хинкали.
И «мамин хлеб» из дедовых пекарен
был так пахуч, что пахло волшебством!
И волшебством дышало всё: река
ее валы желтели под мостами,
и над рекой волшебный Пиросмани
держал барашка в бережных руках.
Волшебно пел булыжник под ногой,
мы шли наверх, к короне Нарикала.
И синева прозрачно намекала,
что пропустить пора бокал-другой.
Пылал в стекле рубиновый пожар.
Бокал вскипал лозою Алазани.
И мы у груши сердце вырезали
нас грушей щедро одарил Важа.
И это было тоже волшебство
грузин Важа (хоть правильнее Важа;
порой, ища изящного пассажа,
мы не щадим буквально никого!),
и виноград, и сливы сизый бок,
и спелой груши мягкая истома!..
Нам хорошо. Мы далеко от дома.
Нам хорошо. Мы далеко от дома.
Тифлис дышал.
И плавился восток.
2
Скульптор Акакий Кабзинадзе
Бронза от времени не стареет, лишь покрывается патиной.
Патина не паутина, хоть время паук.
Будь удача щедрей, она платила бы золотом или платиной
за одно только золотое сечение,
выходящее из-под этих рук.
Золотое сечение, бронзовое свечение.
Патина тусклый отблеск ушедшего. Плотина. Преграда
у забвения на пути.
Бросить ли карты веером? Вздремнуть над кофейной гущей?
Впасть в искус столоверчения,
понять чтобы: чего он хочет?
Какую сагу бормочет?
Какой мотив?
Патина не паутина. Искусство не искус.
Культура культова.
Бронза от времени не стареет. Она от времени требует
жарких объятий, лютой любви огня.
Будь удача мудрей, из паутины щедрот она б соткала мастерскую скульптору,
такую, чтобы вся бронза мира могла поместиться в ней
и покрываться патиной, победно звеня.
Старому другу
1
Был январь.
На станции «Тайга»
мы вошли в святилище буфета.
Столики на выгнутых ногах
приняли измученных поэтов.
Мы вина спросили, а еда
нас тогда не слишком занимала.
На двоих была одна беда,
да и та бедой не называлась.
Бледный свет облизывал столы,
обходя стаканы с темной влагой.
Наши мысли были так стройны,
что пера просили и бумаги.
За окном кричали поезда,
от перрона счастье уплывало.
Нас манила дальняя езда.
Шел январь.
И денег было мало.
Мы тянули терпкое вино.
Был январь. Погода подвывала.
Мы не знали, сколько нам дано,
вот беда.
А горя было мало.
2
Редеют старые леса.
Их не осталось
Мой друг уходит на глазах.
Виной не старость
и не усталость, не недуг
непоправимый.
Я сам виной.
И старый друг
проходит мимо.
Идет потерянный, ничей.
Кому-то нужен?
Река ссыхается в ручей.
Мелеет дружба.
Идет туда, где есть вино
и нет вопросов.
Нам было многое дано.
Талант как посох.
И обопрешься, шаг шагнешь
туда ли? Так ли?
К трактирной стойке припадешь
конец спектакля.
В бокале крепкого вина
утонет Вера.
И вот бессонница одна,
и нет Гомера.
Поют хмельные голоса
под хлопот кружек.
Талант летит под небеса.
Кому-то нужен?
3
А помнишь терпкое вино
под бледный свет, под вой метели?
Как много было нам дано!
Как мало мы вернуть успели
Оле и Мише
Вы, греки древние! Вы, славные этруски!
И ты, Израиль переполненный вокзал!
Анализ крови показал, что я не русский,
но, к сожалению, кто я не показал.
Мой доктор, кланяясь истории болезни,
под микроскопом каплю крови изучал.
Его старанья оказались бесполезны:
он не сумел сыскать концов моих начал.
Туманно прошлое. А будущее странно.
Как жить, не зная кто ты: курд или мордва?
Какие страны для тебя родные страны?
Какие буквы для тебя свои слова?
Да так ли важно? Жизнь сплошное лицедейство!
Арапство Пушкину поставить ли на вид?
В моей крови ничтожной толикой еврейство,
а по культуре я простой космополит.
Ну, вот и сказано. И можно ставить точку.
Вот-вот двенадцать будет середина дня.
В Москве живет моя единственная дочка,
с еврейским мужем на два голоса звеня.
Они звенят и сердце тает, отлетая,
и мне плевать, кто я хохол или грузин?
И мы живем и дни по-разному считаем,
а дней все меньше, но все больше лет и зим.
Двенадцать бьет. В Покровке выстрелила пушка.
День обозначился рожденною строкой.
Анализ слова показал, что я не Пушкин.
Он показал, что я Васильев. Но какой!..
* * *Живите, дети! Радуйтесь всему,
что вас отныне радовать возьмется:
и дальним нам, и ближнему тому,