Да ладно, не косись, поверни башку-то!
Понимая, что сохранить достоинство уже не удалось, он открыто посмотрел направо, но ничего не увидел.
Сильней крути, так не увидишь, посоветовал бас.
Он обреченно вздохнул и вывернул шею, насколько смог.
От концов досок, образовывавших правую стену его нынешнего обиталища, вправо метра на полтора вдоль обрыва тянулась какая-то фанерная загородка. Там, где она заканчивалась, из-за нее наполовину высовывалась лохматая русая голова.
Ну наконец-то, дождались, насмешливо хмыкнула голова. Ты все-таки мужик и то хлеб. А то я уж перепугался, что у нас тут бабцовский клуб собирается.
Какое-то время он боролся со своим взбунтовавшимся самолюбием, потом вдруг севшим петушиным голосом спросил:
Я вообще где?
Знаешь, друг, одно могу сказать тебе точно: ты примерно там же, где и я. Только не спрашивай, где я, хорошо?
А как мы здесь оказались? совсем уж жалобно поинтересовался он.
Нет уж, это ты мне скажи, как ты здесь оказался. Может, тогда и мне понятнее будет, как здесь оказался я. Кстати, можешь звать меня Фермер. Меня тут все так зовут. Ну, то есть все, кто разговаривает, не слишком понятно уточнила голова.
Я Игорь Александрович, пробурчал он, чувствуя, что шея отказывается продолжать светскую беседу в таком катастрофически неудобном положении.
В этот момент совсем издалека на этот раз слева донесся высокий мужской голос с откровенно издевательскими нотками:
Нет уж, дорогой новобранец, «Александрович» это слишком долго, орать замучишься. У нас тут все запросто: тот плохо воспитанный лохматый господин через два барака от меня Фермер, я, уж извините, Эйнштейн. Прошу без выводов о моей мании величия, это не я придумал. Просто нашему уважаемому Фермеру покоя не дает мое профессорство.
Пока он пытался уговорить шею потерпеть еще немного, снова вступил Фермер:
Знаешь, новичок, он хоть и Эйнштейн, а не понимает, что мы когда-нибудь отсюда выберемся. А я, скажем, вовсе не хочу, чтобы кто-то из вас меня потом вычислил. Зачем кому-то знать, что такой-то на высоте триста метров над уровнем моря в своей рвоте и моче валялся? Так что не выпендривайся, просто скажи, кем работаешь, мы сами сочиним, как тебя звать.
Доводы Фермера звучали весьма убедительно, и он с сердитой досадой сообщил:
Я советник!
Ух ты! изумился Фермер. И чей ты советник? Президента?
Хозяина компании! раздраженно прокричал он и в следующую же секунду пожалел о своей неосторожности, потому что Фермер тут же заорал:
Я понял, ты холуй!
Да пошли вы в задницу! обозлился он, втянул голову внутрь своей коробки и с бесконечным облегчением уткнулся лбом в пол.
Слышь, Эйнштейн, он нас даже в задницу на «вы» посылает! Эй, Холуй, ты не обижайся, я ж не со зла, просто слово хорошее. Старое и Фермер даже причмокнул мечтательно.
И, судя по реакции нашего советника, точное, внес свою лепту Эйнштейн.
На борьбу с разъяренным самолюбием у него ушло не меньше часа. Все это время Фермер с Эйнштейном продолжали перекрикиваться, но он в их разговор не вслушивался.
Ему казалось немного странным, что слово «холуй» ухитрилось перекрыть своей омерзительностью весь ужас и непонятность его нынешнего положения. Наверное, дело было в том, что это слово вернуло его на месяц назад, когда он тонул в безнадежности и обиде: за что? почему именно сейчас?! и что со всем этим делать дальше?!.. А теперь эти две безнадежности радостно сложились воедино или даже умножились друг на друга, и с тем, что получилось в результате, жить оказалось еще невозможнее, чем после последнего разговора с шефом.
Впрочем, разговором это трудно было назвать: просто шеф (как всегда, на бегу) бросил, что наконец-то нашел себе нового помощника. Пару последних недель, правда, в воздухе витала некая обрывочная информация, но он-то надеялся, что верить ей глупо: целых десять лет шеф и думать не желал о лучшем помощнике, так с чего бы теперь?..
Выяснилось, есть с чего. Правда, ему, Игорю, никто ничего так и не объяснил. И когда он через пару часов сделал попытку поговорить с шефом, тот несказанно удивился:
А ты разве не знал?! Мне казалось, все знают Зайдешь в кадры, я им сказал, они тебе предложат какой-нибудь шоколадный вариант.
Дальше этого разговор не пошел.
Все, с кем он начинал говорить на эту тему, досадливо морщились, вспоминали о каких-то совершенно неотложных делах и стремительно исчезали. Только один из многочисленных замов шефа раздраженно рявкнул:
Дальше этого разговор не пошел.
Все, с кем он начинал говорить на эту тему, досадливо морщились, вспоминали о каких-то совершенно неотложных делах и стремительно исчезали. Только один из многочисленных замов шефа раздраженно рявкнул:
Да будь ты наконец мужиком! Ходишь, ноешь У тебя компенсация будет как два моих годовых оклада! Неужто не найдешь, чем заняться?!
В том-то и было дело, что он не хотел искать, чем заняться. Он уже привык заниматься всем, что нужно было шефу мужику в целом порядочному, умному, мощному Нельзя сказать, что избавлять кого-то от всех повседневных забот было мечтой Игоря с детского сада, но за десять лет он привык, научился быть незаметно незаменимым и начал находить в этом своеобразную прелесть. Ему было приятно чувствовать себя самым близким человеком для одного из лидеров медиа-бизнеса страны, нравилось быть рядом, за спиной, под рукой В глубине души он считал шефа своим другом и надеялся, что тот представляет себе ситуацию примерно так же.
Нравилось ему даже то, что изобилие разнообразных обязанностей не оставляет почти никаких возможностей для какой бы то ни было другой жизни за исключением кратких и необременительных сексуальных приключений. Своим временным подругам он никогда о своей работе не рассказывал: они и так постоянно сталкивались с тем, что его в любое время суток могут выдернуть на работу, и потому считали его кем-то средним между контрразведчиком и нейрохирургом.
Искать новую работу а точнее, нового шефа было бы для него сейчас примерно тем же самым, что срочно искать новую (причем обязательно страстно любимую!) жену сразу после того, как умерла предыдущая.
А дальше началось то, что началось. Он пил, потом по нескольку часов яростно тренировался в спортзале, потом снова пил, снова тренировался Однажды даже решил было подраться, но, как всегда, струсил.
Через пару недель он пошел к психологу и сказал, что не хочет жить. Тот переполошился и тут же определил его в какую-то мутную группу неудачников, где у каждого (кроме самого Игоря) за плечами была как минимум одна попытка покончить с собой. Общаться с ними было решительно невыносимо: все они постоянно давали ему понять, что его беды просто укусы комаров по сравнению с их несчастьями.
А потом
Собственно говоря, что именно было потом, он как раз пока не понимал. Во всяком случае, никакого вразумительного объяснения своему нынешнему пребыванию в дощатой коробке, висящей над пропастью в окружении неведомого числа других таких же коробок, у него не было. Более того, он даже и не пытался такое объяснение искать: ему заранее казалось, что объяснения нет и быть не может. И сама мысль об отсутствии здравых причин происходящего доставляла ему некое странное удовольствие.
Снаружи донеслось дружелюбное:
Ау, Холуйчик, голос подай! Слышь? Мы тут, между прочим, волнуемся!
Он оторвал лоб от пола и представил себе, как жутко сейчас этот бедный лоб выглядит: багровый, с отпечатавшимися полосами, грязный Никакого желания демонстрировать себя миру ни у него, ни у лба не имелось, но Фермер не унимался:
Ты там обиделся, что ли? Не обижайся, я ж беззлобный Правда ведь слово хорошее, неужели сам не слышишь? Ну не хочешь Холуем быть я какое-нибудь другое слово найду.
Получалось, что как раз холуем он быть и хочет. Только вот беда его в холуях видеть не хотят
Вставать совершенно не хотелось, и он подтянул себя к краю пола. Высунул голову и хмуро ответил:
Да какая теперь разница, зовите, как хотите. Эйнштейн, Холуй и Фермер дивная компания
Отозвался, как и следовало ожидать, снова Фермер:
Ты не поверишь, но наша компания несколько больше. Представляешь, тут еще Скрипачка и Мамаша имеются!
А почему они молчат? без особого интереса отозвался Холуй.
Да нет, Мамаша не молчит То есть сейчас-то она как раз молчит, а вообще иногда разговаривает, разъяснил Фермер.
Слева, со стороны Эйнштейна, раздался сдавленный выкрик:
Сволочь ты все-таки, Фермер!
В ответ Фермер умудрился завопить с неожиданной в его устах виновато-утешительной интонацией:
Все, солнышко, прости, не буду больше Ну сама скажи, как тебя называть, чтобы ты не злилась, а?
Вообще обо мне не говори, понял?! истерический вопль слева оборвался в мучительное хриплое рыдание.
Окончательно растерявшийся Холуй кинул вопросительный взгляд направо и увидел, что Фермер с заговорщическим видом машет ему рукой: дескать, придвинься поближе.