Да, ответил Иван.
Хорошо. На сборы даю три часа. Еще полчаса на прощание. Все, вперед. Время пошло.
* * *Таня молчала, пока они шли к Ивановой палатке.
Все решил?
Иван посмотрел на нее. Одними глазами показал: да.
А чего молчишь?
Он не знал, что сказать. Последние события выбили Таню из равновесия невеста, готовилась стать женой опять невеста, и пока неизвестно, на сколько. Пока Иван сходит на войну, пока вернется и дай бог, чтоб вернулся. Тьфу-тьфу-тьфу, постучать по тюбингу и сплюнуть.
«Интересно все-таки, ходила она к Трубному дереву или нет?» Иван моргнул.
Все они ходят.
Ладно, как знаешь. У меня дел полно, объявила Таня, повернулась и пошла по платформе.
Иван посмотрел ей вслед. Обиделась, что ли?
Он прошел в палатку времени в обрез. Собрать вещи и пару часов поспать. Все. Иван сел на койку, закрыл глаза, откинулся на подушку и заложил руки за голову. Резко открыл.
Нет, не все.
Он услышал за спиной звук расстегиваемого клапана палатки и шелест ткани.
Вернулась все-таки. Не выдержала.
Не надо мне вещи помогать собирать, сказал Иван, не оборачиваясь. Я лучше сам.
Ваня, сказала она. Как-то очень значительно.
Что? Иван выпрямился. Повернулся «О черт».
На него словно в один миг обрушился весь сегодняшний день. К мо́нтерам день! Весь прошедший год. Таня, Таня, что же ты наделала?
«Я не верю в приметы».
Зачем? Иван замолчал.
Таня стояла перед ним в белоснежном подвенечном платье с открытыми плечами. Бешено, невозможно красивая Волосы собраны в высокую прическу, выбившаяся прядь падает на изгиб ключицы.
Невеста.
Зачем?
Она подошла к нему. Ивана вдруг пробил озноб, колени дрогнули. Молчаливая Таня. Сосредоточенная. Все для себя решившая.
Зачем? повторил Иван. Черт!
Так надо, сказала Таня. Взяла его ладонь и положила себе на талию. Иван почувствовал под пальцами рисунок ткани. Тепло женского тела
У тебя руки ледяные, сказал он.
* * *На служебной платформе горел единственный фонарь. Иван уверенно направился туда, обходя завалы из мешков с закаменевшим цементом, пустые кабельные катушки, кучи строительного мусора и торчащие из бетона ржавые арматурины.
В бой идут одни старики, сказал Евпат, поднимая голову. Здорово, Иван! Ну что, герои-мордовцы, покажем молодежи, как зажигали в наше время? Он оглянулся. Что притихли, а? Не слышу!
Иван посмотрел. За спиной дяди было пусто. Только ветер шевелил привязанную ко ржавому флагштоку тряпку. Дядин флаг одиночества. Евпат сам выбрал переселение на заброшенную служебную платформу, куда даже племянник редко заходил.
Иногда Ивану казалось, что дядя слегка не в себе.
Здорово, Евпат. Иван без сил опустился на сломанную кабельную катушку. Я посижу у тебя минутку, ладно?
Сиди уж
Дядя шумно зевнул, почесал ухо. С потолка срывались капли, падали в жестяной таз. Звонко барабанили брызги об оцинкованные стенки. Уютно горела карбидная горелка, закипала вода в закопченной кастрюле скоро будет чай. Подземная идиллия. Дядя Евпат надвинул на нос очки с перемотанными скотчем пластиковыми дужками, посмотрел на племянника. Пауза.
Плохо, Иван? спросил Евпат.
Иван пожал плечами.
Нормально.
Дядя кивнул.
Понятно. Сейчас кипяточку сварганю
Грея ладони о железную кружку, Иван слушал дядину болтовню. Евпат был единственным оставшимся в живых его родственником дальним, правда, но все равно.
Иногда нужно оставить компанию женщин и компанию мужчин, чтобы выслушать одного уродливого старика.
А историю про ангелов ты слышал? говорил Евпат. Нет? Тогда слушай, больше поймешь, что в метро происходит. Это была ошибка Саддама Великого. В те дни народу на станциях набилось столько, что скоро должен был начаться голод, если бы дети продолжали рождаться. Многое взяли в метро люди, но не гондоны, уж извини за грубость
И тогда Саддам Великий велел собрать детей С «Елизаровской», кажись И под видом школьных занятий отправил в дальний тупик, там, мол, безопаснее а то крысы совсем обнаглели. А там деток усыпили и обработали. Всех до единого мальчиков. Несколько померло. А потом дети очнулись. Матери, когда поняли, что произошло, взбунтовались. Именно женщины скинули Саддама с трона. Да они его просто разорвали, клочка от него потом нельзя было найти. Охрана пыталась стрелять куда там! Разве баб остановишь?
Так и закончилась власть Саддама. Но что делать дальше?
Дети-то искалечены. И стали их учить петь. Кастраты. Фаринелли, едрить, все. Как на подбор.
До сих пор поют. А я ведь их слышал, представляешь? Жутко. Словно туннель вибрирует. Голоса чистые и мощные, прозрачные, как кристалл. Они поют, как ангелы.
Дядя помолчал, поправил кастрюлю.
А кто-то говорит, что Саддаму Великому было плевать на рождаемость. Саддам хотел на небо живым. И для этого ему были нужны ангелы.
То есть? Иван не договорил.
Верно, племяш. Евпат усмехнулся. Саддам делал ангелов, а не уродов. Хотел как лучше, чудак эдакий. А его не поняли. Это вообще проблема человечества, не находишь?
Иван помолчал.
А со станцией что? спросил он наконец. С «Елизаровской»?
А что со станцией? Евпат поднял брови.
Ну после этого? Вымерла?
Дядя пожал плечами.
С какого бодуна? Других нарожали. Долго, что ли? Бабы они и есть бабы, им только волю дай. Выполнили демографическую программу за одну ночь. Тем балбесам лет по восемнадцать уже
* * *Сначала намечалась свадьба, затем война. Потом решили совместить.
В общем, так. Постышев обвел взглядом собравшихся. Если кто не в курсе. Мы начинаем войну с «Площадью Восстания». Причины вы знаете: убийство, кража, нарушение границ Все станции Альянса выделят бойцов для этого дела. Но основная тяжесть все равно наша, это понятно. Это наш крест, и мы его понесем.
В толпе хмыкнули зло:
Сам бы и нес!
Постышев перевел взгляд на Ивана, устало прикрыл глаза, опять посмотрел на собрание. Вздохнул. Сказал негромко:
Надеюсь, я доживу до момента, когда генератор вернется на свое место. Надеюсь на вас, ребятки. Не подведите. Маэстро, марш!
Солоха нажал кнопку. Заиграла музыка. Бодро, хрипя на высоких нотах, запел динамик старого японского музыкального центра:
Дрожи, буржуй, настал последний бой,
Против тебе весь бедный класс поднялся
Звуки летели над платформой, задорный голос обещал милой многое.
Ничего, ничего, ничего
Сабли, пули, штыки все равно.
А ты, любимая, ты дождись меня,
И я при при
Хлопок, синяя вспышка. Звук оборвался. Мимо замолчавшего центра угрюмо шли василеостровцы, спускались на рельсы, исчезали в глотке туннеля. Пахло горелой изоляцией. Иван посмотрел на толпу провожающих женщины, дети, старики. Многие плакали. Со станции уходили все мужчины даже профессор Водяник шел на войну. Оставался дядя Евпат, куда ему с его ногой. Оставался Постышев без коменданта нельзя
Иван огляделся. «Н-да, тоска. Никуда не годится такое прощание».
Прощаться надо весело.
А ну. Иван повернулся к Гладышу. Запевай!
Какую?
Нашу.
Тот мгновенно сообразил, растянул губы в ухмылке. Заорал, зарокотал хриплой глоткой:
Когда напиваюсь я пьяный, тогда я мотор торможу,
Давай, друг, поехали к дому, а дорогу сейчас покажу!
И вдруг сладилось, припев орали уже хором:
Вэ-Вэ-Вэ, Ленинград! Эс-Пэ-Бэ, точка ру!
Вэ-Вэ-Вэ, Ленинград! Эс-Пэ-Бэ
Иван остановился, подсветил фонарем. Пашка обернулся
Иди, сказал Иван. Я догоню.
Трубным деревом или Деревом желаний называлось ржавое переплетение труб, из-за сырости отделившееся от стены туннеля и опасно нависающее над проходом. Иван покачал головой. Жутковатая штука.
На каждой «ветке» трубного дерева, на каждом стволе висят цветные ленточки. Сквозняк треплет их, от порывов ветра ржавый металл уныло скрипит.
По поверьям «Василеостровской», нужно прийти сюда ночью, загадать желание и повязать цветную ленточку.
Главное: желать яростно, страстно, до потери сознания.
И Хозяин Туннелей исполнит твое желание.
Если захочет.
«Интересно, приходила сюда Таня?» Иван поморщился. Не твое дело, Одиссей.
Одиссей и Пенелопа это была их с Катей игра. Странно
Пенелопой он назвал одну, а ждать его будет другая.
В туннеле поднялся ветер. Разноцветные ленточки на трубном дереве зашелестели, застрекотали. Ржавым голосом завыл металл:
«Ты не вернешься. Никогда».
Глава 4
Генерал
Сначала они долго шли за дрезиной, что везла их вещи. Старая дрезина уныло скрипела, стирая катки о ржавый металл. Туннель шел под заметным уклоном вниз. Иван понимал, что они спускаются все глубже под землю, может, даже в самый центр мира. В преисподнюю.