обычно в затруднительных случаях Коробков решительно и просто расправлялся с бабами, но с Алёной робел, молчал и мямлил Глебу временами казалось, что, несмотря на показное беспардонное отношение к бабам, не мог Коробков по-настоящему примириться с этим разводом.
однажды по пьяни в лёгкую минуту ТТ вякнул, что Коробков до сих пор иногда ночует у Алёны что он это тщательно скрывает и какие-то узы меж ними ещё сохранились но теперь она им верховодит и помыкает и Юрка каждый раз после этих ночёвок является домой чернее тучи и пару дней лютует над безответными неодушевлёнными предметами и зазевавшейся домашней утварью.
потом, правда на трезвую голову Тростников твёрдо и жёстко заявил, что всё сказанное им было пьяной брехнёй однако Глеб знал, что ТТ никогда не врёт и презрительно кривится, когда при нём рассказывают сомнительные слухи.
у баб орган чести это пизда, а у мужиков рот, говаривал Тростников.
наконец, получив очередные непреложные, нерушимые и смертельные клятвы, Алёна ушла Глеб к Коробкову подошёл подмалёвок разглядывать:
опять ту, новгородскую?
да не.
а чё это такое?
как Муму сошёл с уму, буркнул Коробков весь ещё в пятнах от гнева грузно дыша вокруг не видя, чего она, сука, ходит?!. душу мне рвёт!!! все денег хотят да я забыл, как они выглядят я их только изредка вижу!.. кто там у них теперь на обложке?!. всё этот, щурявый?.. пищи в доме нет и отрады отравы, впрочем, тоже стяжанием и так всечасно озабочен ибо надо же на что-то пить, жить, спать и чем-то срать!
мы прошлой осенью в заливе на лодке перевернулись чуть не утопли вода ледяная слава Богу, один из наших гряду каменную на дне ногами нащупал мы по ней, зубами стуча, до мели добрели а потом я подумал, что и не мог утопнуть слишком лёгкий конец для осмысленного утопа надо всё же ощущать ну хоть какое-то заплёванное благородство кое нам неведомо как иметь, бредя в ежедневной блевотине по колено а мне тонуть смех один топить-то уже нечего!.. нет же по большому счёту у меня ни хуя!.. грибами обрастаю и привыкаю к месту своему станционным смотрителем стал бесконным вестовым и подхеренным подхорунжим ходики с двумя кукушками по ночам снятся которые разное время одновременно кукукают.
слова, как льдины, наезжали друг на друга топорщились крошились в мелочь душевно метался Коробков и необузданно повторял:
чего она, сука, всё ходит и ходит
чувствовалось в этом нечто подкожное, личностное среди сопрягаемых невпопад незаконченных выкриков и разномастных междометий.
(Коробков): в кабалу меня запрягла!.. удила в пасть вставила за морду тянет и пашет тянет и пашет!
Глеб знал, что с Коробковым лучше не говорить об Алёне несмотря на всё своё разгульное многолетнее блядство, Юрка женился по горячей любви и любил в своё время Алёну, «как сорок тысяч братьев любить не могут».
но Лена Третьякова, придя однажды в коробковскую мастерскую молчаливой замкнутой девочкой, росла как на дрожжах впитывая особенности и отметая заурядности проточного человеческого материала впрочем, уже в самом начале скрытая натура временами проглядывала когда при гостях царственно и свободно раздевалась она позировать нагая пьяному Коробкову Глеб однажды при этом заметил чуть проступившую у неё торжествующую усмешку Коробков спьяну свою власть показывал но она-то знала, что это не его, а её власть знала, как на неё сейчас все смотреть будут.
а потом у них с Юркой появились дети Алёна стала быстро взрослеть и научилась командовать детьми, Коробковым и гостями и тут стало ясно, что взрослеет она в какую-то другую некоробковскую сторону перед ней уже в магазинах расступался народ Глеб помнил, как однажды в тёмном парадняке компания пьяных забулдыг пристыженно затихла когда, проходя мимо, Ленка-Алёна грозно прикрикнула на них и обозвала баранами за то, что они слишком громко галдели, и она не расслышала, что сказал Глеб.
её знакомые не имели ничего общего с обычной сайгонской шоплой, ошивавшейся у Коробкова она принимала их за отдельным столиком и заваривала для них отдельный кофе который не разрешалось пить всем прочим кроме того, Алёна сделалась вегетарианкой, йогом и начала ездить к учителю в Левашово который организовал надомный культ для стихийно верующих в Бога без определённой религии.
её знакомые не имели ничего общего с обычной сайгонской шоплой, ошивавшейся у Коробкова она принимала их за отдельным столиком и заваривала для них отдельный кофе который не разрешалось пить всем прочим кроме того, Алёна сделалась вегетарианкой, йогом и начала ездить к учителю в Левашово который организовал надомный культ для стихийно верующих в Бога без определённой религии.
Коробкову Алёна изменила столь же открыто и свободно, как ранее позировала а вернувшись утром домой, с порога выложила всё начистоту он даже не врезал ей настолько был озадачен её спокойным тоном только тупо промычал:
ты шо?.. сасем с дуба рухнула?
она на неделю как бы съехала но без детей и вещей потом забрала детей и всё время возвращалась за вещами однажды, по рассказам случайных очевидцев, Коробков спьяну трахнул её в кладовке вроде даже с применением силы тем не менее Алёна продолжала приезжать.
с полгода они так жили она то приходила, то уходила Коробков, любивший излить душу по многим темам лишь один раз по глубокой пьяни в разговоре с Глебом припомнил то время а Глеб больше не расспрашивал зная, как неумел и глуп Юрка в притворстве перед друзьями.
Господи, я уже и времени того не помню опустив голову, бубнил Коробков, что ж меня повело валандаться с бабой, которая изменила, да ещё и рассказывала об этом прилюдно?.. повсюду говорю ей: блядью пахнешь!.. знал же, что всему конец а тащились вместе ещё сколько не то чтоб её простил а всё было не разойтись, чтоб насовсем и потом везде блядство в душе и вокруг времена такие вышли хуёвые я вот всё говорю и говорю, но мне ведь по-настоящему об этом толком никак не сказать как вспомню, так у меня одни ущербные были!.. ни одной толковой бабы.
и картин больше не вижу раньше во сне видел и утром точно знал, что делать а сейчас как на ощупь угадываю думал, что это мне всегда будет падать с неба но вот вышла заминка думал, что без этого умру но нет!.. жив, сука сколько же я врал себе!.. движениям своим уже не верю пальцы, суки, и те врут фокусы помнят приёмчики наработали.
да если б я тогда с ней не начал то, может, потом у меня любви бы вовсе не было и если б всего этого маразма не написал, то, может, и писать бы тогда бросил я ведь раньше знал, «что такое хорошо и что такое плохо» а теперь, безнадёжно рукой махнул.
Коробков тогда был пьян говорил не Глебу, а скорее себе как бы решая что-то или с кем-то невидимым разговаривая доказывал, отвечал на чьи-то неслышимые вопросы но Глеб помнил, как тяжело и трудно Юрка думал в ходе этого монолога.
история с Алёной состарила Коробкова он расползся отёк стал раздражительным и резким иногда в нём прорывалась беспричинная слепая ярость, которой Глеб не помнил раньше сбавил обороты тот внутренний мотор, всегда им двигавший он даже баб выбирал себе лениво словно не очень-то хотелось а ведь ему ещё не было и сорока.
потом появилась Тамара, тихая такая выпускница без прописки брак их быстро перестал быть фиктивным но Коробков уж прямо при ней щупал других баб она сперва стеснялась и очень ухаживала за ним но после и к ней повадились ходить такие же тихие землемеры и мелиораторы.
Коробков её бил за измены что уж было совсем смешно при их безлюбой жизни и она в конце концов тоже ушла от него.
стоял на половине жизни измятый, изношенный Коробков и несло его по мутной житейской стремнине опутанного мирской тиной, охомутанного.
да я лет десять назад убить её мог за один такой разговор! докипал Юрка после визита Алёны, не от злости, а в изнеможении любви убить а теперь вот усердно и настойчиво возражаю по пунктам а стоит мне взвиться ах-ах!.. сколько невыносимости! скажет.
Юрик, ну конечно же, всё, что она говорит, это ложная неправда, бухтел Тростников, но ты не сцы не ты первый мужикам на роду написано такое терпеть в конце концов все мы вышли из баб и нам снова туда надо каждый день бабы как раз для того и созданы, чтобы сперва нас рожать, а потом убивать в нас жизнь вот в старые времена один поэт по аналогичному поводу писал своей крале: «Твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу» тоже, видать, убить её рука не поднималась на постороннее чудо надеялся ты твори себе взамен на то Бог её и послал, чтоб она тебя доводила до белого каления, а ты творил.