Это вы всё?
Он кивнул и стул ей подставлять бросился.
Зачем?
Помощь от колхоза, как одинокой фронтовичке. Вы заслужили
А люди думают, что за другое заслужила.
Ну что вы! Он опять покраснел, даже большие уши покраснели, склонился над столом и тихо сказал: Я ведь всё это от чистого сердца.
Я знаю, но только больше не надо, и, уже поднимаясь, неожиданно для себя сказала: Заходите в гости, раз интересуетесь моей жизнью. Вот и увидите, что я не хуже остальных живу.
Через два дня он и пришел. Вначале смущался и прятал это смущение за напускной строгостью, но она-то видела и понимала его, и жалела почему-то. А он все приходил и однажды остался, и она как-то спокойно согласилась с этим. Но когда увидела, что все заходит слишком далеко, что и сама уже скучает по нему, если он где задерживается, испугалась. Ночью сказала:
Сережа, что-то надо делать.
Что такое? не понял он.
Молод ты еще, Сережа. Я против тебя старуха.
Тебе тридцать лет, Серафима, какая же ты старуха?
Я не годами старуха, Сережа, а жизнью. Ты не поймешь.
Нет, отчего же, пойму.
Ей было грустно, что он так легко собирается понять всю ее жизнь, когда она и сама её толком не понимает.
Тебе, Сережа, хорошую девушку искать надо. А я баба, я истратилась уже вся до донышка и ничего такого, что в тебе есть, во мне давно нет.
Что же делать, Серафима, если я без тебя не могу!
Не знаю. Но что-то делать надо. А врать я не умею, Сережа.
Жизнь, как всегда, распорядилась по своему усмотрению, и Сережа, Сергей Иванович, уехал на пять лет учиться. К тому времени колхозы уже оправились после войны, подросли ребята, да и управлять хозяйством было кому, вот Сергея Ивановича и отпустили на учебу. И хоть клялся и божился он, что непременно вернется не вернулся. Но письма присылал ей долго, звал к себе, сам грозился приехать. Она запретила.
А дождь все лил, и сквозь эту морось начал проступать мглистый рассвет. Вначале побелела и выделилась из тьмы та стенка, что была напротив окон, потом уже можно было разглядеть потолочные доски и черную тяжелую матицу.
Никита спал без просыпа, видимо, все-таки уработался за день, да и годы уже не те. Как ни бодрись, а все чаще приходит какая-то беспричинная усталость, растекается по телу, вяжет мысли, и в такие минуты начинаешь понимать, что чувствуют люди перед смертью. Вернее, догадываться, потому что понять это не дано человеку ни до, ни после нее
О чем думалось Матвею? Что вспомнил он? Чужой, а вроде бы и близкий человек, так хорошо понятный ей. Вспомнил ли он свою молодость или последние дни жизни? А может быть, то и другое враз? Вспомнил ли он ее или Варвару Петровну, или их обеих? Кто это может знать? Человек прожил жизнь, и все, что он успел сделать, осталось на земле, а то, что успел узнать от нее, унес с собою. Как ни говори, а свой опыт страданий и счастья на земле никому не передашь, и никого им не научишь каждый должен изведать свою, только свою долю, и как это лучше сделать, ни у кого не узнаешь.
В последний раз приходил Матвей месяц назад. Она его долго не видела и поразилась тому, как он изменился за этот срок. Седой, задыхающийся, с обвисшими усами, сутулый и худой, он долго не мог начать разговор, глотая воздух открытым ртом и хватаясь рукой за грудь. Она испугалась его вида, растерялась и не смогла вовремя все это спрятать, утаить от него. И он, когда отдышался, откашлялся, с вымученной улыбкой спросил:
Что, Сима, сильно я сменился с лица?
Похудел, а так-то
На скелет смахиваю, перебил Матвей. Врать-то ты не умеешь и никогда не могла, а теперь уж и не учись.
Чай будешь пить, Матвей? спросила она.
Я ведь проститься к тебе пришел. В этот раз слег, дак все боялся, что не повидаюсь под конец, и шибко худо мне от того было.
Спешишь, Матвей, сердце у нее сжалось от спокойной уверенности Матвея в своем конце, спешишь, а напрасно. Она и без нас знает, когда ей прийти, а ты её подгоняешь. Зачем?
Но Матвей, наверное, не слышал ее, потому что ровным глуховатым голосом продолжал говорить:
Нескладно жизнь-то у меня получилась, Сима, нескладно. Не понял я тебя тогда, ночью, не понял, а потому и ударил. Прости.
Господи, удивилась Серафима, нашел, о чем говорить
Отец, покойник, похоже, и то лучше в тебе разобрался. Может быть, потому все так и получилось, что я-то не разобрался. И еще одна моя вина перед тобою за дочь. Прости, Сима, если можешь. Тяжело мне с таким грехом на тот свет собираться, а ведь сделанного не воротишь. Простишь ли? С робкой требовательностью он смотрел на нее, и видно было, как пульсирует на руке, ниже большого пальца, маленькая голубая венка.
Спешишь, Матвей, сердце у нее сжалось от спокойной уверенности Матвея в своем конце, спешишь, а напрасно. Она и без нас знает, когда ей прийти, а ты её подгоняешь. Зачем?
Но Матвей, наверное, не слышал ее, потому что ровным глуховатым голосом продолжал говорить:
Нескладно жизнь-то у меня получилась, Сима, нескладно. Не понял я тебя тогда, ночью, не понял, а потому и ударил. Прости.
Господи, удивилась Серафима, нашел, о чем говорить
Отец, покойник, похоже, и то лучше в тебе разобрался. Может быть, потому все так и получилось, что я-то не разобрался. И еще одна моя вина перед тобою за дочь. Прости, Сима, если можешь. Тяжело мне с таким грехом на тот свет собираться, а ведь сделанного не воротишь. Простишь ли? С робкой требовательностью он смотрел на нее, и видно было, как пульсирует на руке, ниже большого пальца, маленькая голубая венка.
Давно уже простила, Матвей.
Спасибо, Сима Я ведь старался, Сима, все силы прикладывал, но осилить Варвару не смог она Ольгу по-своему воспитала. Уже выросла когда, повзрослела, сколько раз просил, сходи к матери, поговори, ведь родная она тебе, исстрадалась Бросила, говорит, она меня, знать такой не хочу. Характером-то в тебя упрямая, да только упрямство это не туда повернуто Дай чего попить, Сима, что-то в груди жжет.
Чаю?
Давай чаю, только сахар не клади.
Бог ей судья, Матвей. Она ведь по-своему тоже права.
Она не по-своему права, а по-Варвариному. Если бы по-своему можно и смириться.
Тебе-то легче теперь?
Легче.
А то ляг, отдохни. Я диван разберу.
Дал бы бог, вздохнул Матвей, переводя дыхание после чая и наваливаясь спиной на стену, у тебя на руках помереть, а больше ничего не хочу. Все уже перехотел и все уже отжелал Я болел, так думал, Сима. От войны-то схоронился, за бронь спрятался, а она меня и дома нашла. Нашла и раздавила, как червя земляного и поделом. Осип вон пьет, тоже жизни нету, а и он счастливее меня. На праздник, 9 Мая, он вместе с тобой в президиум поднимается, а я в зале сижу.
Кто-то ведь и здесь должен был остаться, возразила Серафима, всем нельзя.
Должон, согласился Матвей и прикрыл глаза, но и здесь надо было по совести оставаться, а я по боязни сидел. Работал, конечно, не хуже других, а фронта боялся. Вот и весь секрет.
Устал?
Устал. Пойду сейчас. Я вот еще чего хотел тебе сказать. Ольге-то я напишу или сам скажу, если приведется, она должна последнюю мою волю исполнить. Так ты ей все расскажи, меня не жалей, не надо. То, что я тебе сегодня рассказал, тоже доложи. Не должно так все время быть, не по справедливости Ну, пойду. Хватится, шуметь будет.
Поправишься, приходи еще.
Приду, он усмехнулся, поднялся с трудом, посмотрел на нее долго и попросил: Поцелуемся?..
Серафима вышла проводить Матвея и с болью смотрела, как медленно и неловко ковыляет он по тропе, низко опустив голову и широко расставляя слабые ноги
Серафима не выдержала, потянулась за папиросой и чиркнула спичкой, и тут же Никита проснулся, приподнялся на диване, удивленно посмотрел на нее.
Не спишь, Сима?
Не сплю.
Дождь, что ли?
Всю ночь поливает.
А я сон видел. Что-то мои привиделись Наверное, вспоминают. Никита зевнул и сладко потянулся, выгнувшись широкой грудью над подушкой. Я лет пять, как на мирные сны перешел, а то все такое снилось, что вскочишь в поту и не знаешь, за что хвататься. Один раз спросонья чуть комод не перевернул, окапывался, значит. Ну моя Мотря и выдала мне по первое число А то плакал. Проснусь, а подушка мокрая. Вспоминаю, чего во сне видел, вспомнить не могу. А теперь-то чего не спать, то работу какую во сне делаешь, то ребятишки приснятся. Хорошо.
Хорошо, откликнулась Серафима.
Глава четырнадцатая
Никита, ты ордена не взял?
Нет, Сима, планки только прицепил. Да и нет их у меня, орденов-то, пацанва растаскала, а там в школьный музей попросили, в районную Комнату славы, я и отдал. А чего ты хотела?
Так ты тогда костюм с планками надень.
Надену.
Осип тоже наденет. Я ему говорила.
А зачем, Сима?
Похороны сегодня, Никита. Мужа моего хоронят. Он хоть и не воевал, а от войны тоже дай бог вынес, вот мы его по-фронтовому и почтим. Ты уж прости меня, Никита, но сегодня с нами сходишь, а?
Конечно, Сима, чего я один-то буду делать?
Отдыхать приехал, в отпуск, а тут