Нет, нет, нет, сказал Иван Ильич, ступайте на пароход, Анисья, вы мне в отряде не нужны
Покуда по сходням скатывали пушки на песок да возились с упряжками, тучи угасли, и река слилась с потемневшими берегами. Отряд тронулся в город, понукая лошаденок, впряженных в орудия. К Ивану Ильичу подошел Шарыгин и вполголоса:
Что нам с Анисьей-то делать? Товарищи просят оставить при отряде
Сейчас же, отделившись от колеса орудия, к Ивану Ильичу с другой стороны подошел Латугин.
Товарищ командир, она вроде нам как мамаша. В таких делах, фронт, знаешь, добежать, принести чего-нибудь, рубашечку простирнуть Да она воинственная, только так, с виду тиха. Пристала и пристала, как собачонка, что ты сделаешь
Анисья оказалась тут же, позади Ивана Ильича, она шла за отрядом все так же с опущенной головой. Шарыгин сказал:
Определим ее сестрой милосердной, без квалификации Милое дело
Иван Ильич кивнул: «Правильно, я и сам хотел ее оставить». Латугин побежал опять к орудийному колесу, ухватился за него, гаркнул на лошаденок, выбивавшихся в гору из последних сил: «Но, добрые, вывози!» Песок, сорванный с откоса, обрушился на отряд, закрутился, как бешеный. Наконец колеса покатились по улице. В едва различимых домишках не светилось ни одно окно; страшно выли провода на столбах да громыхали вывески. Иван Ильич шел и усмехался «Вот получил урок, шлепнули по носу: эй, командир, невнимателен к людям Правильно, ничего не скажешь От Нижнего до Царицына валялся на боку, развесив уши, и не полюбопытствовал: каковы они, эти балагуры Видишь ты шагают вразвалку, ветер задирает ленточки на шапочках Почему Анисьино горе, жалкую судьбу ее, они, не сговариваясь, вдруг связали со своей судьбой, да еще в такой час, когда приказано покинуть легкое житье на пароходе и сквозь песчаные ледяные вихри идти черт знает в какую тьму, драться и умирать?.. Храбрецы, что ли, особенные? Нет, как будто, самые обыкновенные люди Да, неважный ты командир, Иван Ильич Серый человек Тот хорош командир, кто при самых тяжелых обстоятельствах держит в памяти сложную душу каждого бойца, доверенного тебе»
Давешний разговор с Сергеем Сергеевичем и этот, как будто незначительный, случай с Анисьей очень взволновали Ивана Ильича. Первым делом он обрушился на самого себя и корил себя в эгоизме, байбачестве, невнимательности, серости В такое время он, видите ли, разъел себе щеки, даже Сергей Сергеевич это заметил Так размышляя, Иван Ильич поймал себя еще на одной мысли, ему вдруг стало жарко, и сердце на секунду будто окунулось в блаженство, во всем этом подтягивании себя была и тайная мысль: вернуть Дашину былую влюбленность Но он только фыркнул в налетевший из-за угла пыльный вихрь и отогнал эти совершенно уже неуместные мысли.
На вокзале Иван Ильич получил приказ: немедленно погрузить орудия и выступить на артиллерийские позиции в район станции Воропоново. Приказ передал ему комендант рослый детина с черными, как мартовская ночь, страшными глазами и пышной растительностью на щеках, вроде бакенбард. Иван Ильич несколько растерялся, начал объяснять, что он не артиллерист, а пехотинец, и не может взять на себя ответственность командовать батареей. Комендант сказал тихо и угрожающе:
Товарищ, вам понятен приказ?
Понятен. Но я объясняю же вам, товарищ
В данный момент командование не нуждается в ваших объяснениях. Вы намерены выполнить приказ?
«Ох, ты, черт, как тут разговаривают», подумал Иван Ильич и невольно подбросил руку к козырьку: «Слушаюсь», повернулся и пошел на пути
В этом городе были совсем не похожие ни на что порядки. На вокзалах, например, в иных городах, если нужно пройти куда-нибудь, шагай через лежащих вповалку переодетых буржуев, дезертиров, мужиков и баб с мешками, откуда торчит петушиный хвост, либо сопит поросенок. Здесь было пусто, даже подметено, хотя пыль, гонимая ветром через разбитые окна, густо устилала плакаты на стенах и давно покинутый буфетчиком прилавок. Здесь и разговаривали по-особенному коротко, предостерегающе, точно положив палец на гашетку.
Иван Ильич без лишней беготни и без крику быстро получил паровоз и наряд на погрузку. Позвонил в штаб о Сапожкове, и оттуда ответили: «Хорошо, берите его на свою ответственность» Команда уже грузила орудия на две платформы под раскачивающимися фонарями. Иван Ильич стоял и всматривался в лица моряков. Вот Гагин, новгородец, с глубокими морщинами жесткого лица, с черными волосами, падающими из-под бескозырки «Беспощадный» на лоб до бровей; вот помор Байков, с широкой, будто подвешенной к маленькому лицу, забитой пылью бородой, с круглой головой, крепкой, как орех, балагур и запивоха. Все девять товарищей ухватились за колеса пушки, вкатывая ее по круто поставленным доскам, а Байков то тут присядет, то с другой стороны взглянет: «Идет, идет, ребята, поднажми, давай» Кто-то даже пхнул его коленкой: «Да берись ты сам, чудо морское»
Вот нижегородец, из керженских лесов, Латугин, с широким, дерзким лицом, ястребиным, должно быть перебитым в драке, носом, среднего роста, силач, умница, опасный в ссоре и «ужасно лютый» до женского сословия Вот Задуйвитер
Иван Ильич, к нему подошел Шарыгин, вы знаете, где это Воропоново?
Ничего я тут не знаю.
Да вот тут же, рядом, под самым Царицыном, здесь и фронт Белые, говорят, так и ломят Артиллерии сила, и танки, и самолеты Да за войском еще тысяч сто мародеров-казаков едут на телегах.
Шарыгин говорил тихо и возбужденно, синие глаза его блестели, улыбаясь, красивые губы дрожали. Иван Ильич нахмурился:
Вы что, в серьезных боях еще не бывали, Шарыгин? У того вспыхнуло лицо, и краска перелилась на маленький нос, он так и остался красным. Мой совет: поменьше слушайте разных разговоров Все это паника Вы позаботились о продовольствии отряда?
Есть! Шарыгин подкинул ладонь к бескозырке, чего никогда обычно не делал. Лицо у него просветлело. Парень был хороший, чересчур впечатлительный, но ничего, обломается. Иван Ильич пошел к товарному вагону, который прицепляли сзади платформ с пушками. По перрону бежал возбужденный Сапожков, с мешком и шашкой под мышкой
Иван, устроил?
В порядке, Сергей Сергеевич Грузись.
Сапожков полез в товарный вагон. Там, в углу, на матросском барахлишке, уже сидела Анисья.
Неподалеку от Воропонова станции Западной железной дороги еще до света орудия были выгружены и установлены в расположении одного из артиллерийских дивизионов. Здесь Телегин и его отряд узнали, что дела на фронте очень тяжелые. Под Воропоновом строилась линия укреплений, она шла полуподковой всего в каких-нибудь десяти верстах от Царицына, начинаясь на севере, у станции Гумрак, и кончаясь у Сарепты на юге от Царицына. Эта дуга укреплений была последней защитой. В тылу за ней тянулась невысокая гряда холмов и дальше покатая равнина до самого города. Отступать можно было только в Волгу, в ледяные волны.
Вчерашний ветер разогнал тучи, свалил их за краем степи в непроницаемый мрак. Поднялось негреющее солнце. На плоской бурой равнине копошилось множество людей; одни кидали землю, другие вбивали колья, тянули колючую проволоку, укладывали мешки с песком. Со стороны Царицына подъезжали товарные составы, выгружались люди, разбредались, исчезали под землей. Другие вылезали из складок земли и устало брели к станции. Было похоже, что сюда призвано на работы хочешь или не хочешь все население города, способное держать лопату
Одна из таких партий, десятка в полтора разношерстных граждан обоего пола, подошла к расположению телегинской батареи; их привел маленький старенький военный инженер.
Граждане! осипшим голосом крикнул он, высовывая седые усы из толсто замотанного верблюжьего шарфа. Ваша задача проста: мне нужно поднять бруствер до четырнадцати вершков, берите землю отсюда и бросайте сюда, до отметки на колышке Разойдитесь на шаг и дружно за работу!
Он ободрительно похлопал лиловыми от холода маленькими руками и бодро полез из выемки. Граждане проводили его взглядами, полными возмущения. Одна из женщин затрясла круглым лицом ему вдогонку:
Стыдитесь, Григорий Григорьевич, стыдитесь!
Остальные продолжали стоять, держа лопаты так, будто именно эти лопаты и были гнусными орудиями пролетарской диктатуры. Только один кадыкастый, большегубый юноша, которому было очень интересно попасть на боевые позиции, принялся было ковырять землю, но на него сейчас же зашипели:
Стыдно, Петя, перестаньте сию же минуту
И все заговорили, обращаясь к человеку с желтым нервным лицом, стоявшему до этого закрыв глаза, слегка покачиваясь; форменное пальто на нем ведомства народного просвещения было демонстративно подпоясано веревкой.
Ну вы-то что же молчали, Степан Алексеевич? Мы выбрали вас Мы ждем от вас
Он мученически поднял веки, щека его дернулась тиком.
Я буду говорить, господа, но буду говорить не с Григорием Григорьевичем. Мы все должны надеть траур по нашем Григории Григорьевиче
В это время с бруствера полетели комья, над выемкой появилась лошадиная морда, катающая в зубах удила, и сверху, с седла, перегнулся широкий, краснощекий, бородатый всадник в кубанской шапке. Прищуря глаза, он спросил насмешливо:
Ну что ж, граждане, не можете договориться чи работать, чи нет?